. Полковник Нгуен Зюи Хинь оценил операцию как общенародную трагедию: «Отступающим южновьетнамским силам пришлось оставить в Лаосе большое количество своих убитых и раненых. Это стало тяжелейшей трагедией для их несчастных семей, которые в своей традиционной приверженности культу мертвых и привязанности к живым отныне были обречены жить в вечной горести. Это было нарушением верований и устоев священного института семьи, которое вьетнамцы никогда не забудут и не простят». Фрэнк Снепп из ЦРУ подвел итог: «Кампания „Ламшон 719“ со всей очевидностью показала нам — и Ханою тоже, — к чему в конечном итоге приведет вьетнамизация»[1182].
Провал операции вызвал ярость в Белом доме. 7 апреля Никсон, сделав бравую мину при плохой игре, заявил по национальному телевидению: «Силы Южного Вьетнама продемонстрировали, что и без американских советников способны эффективно сражаться с лучшими войсками, которые может выставить против них Северный Вьетнам». Что касается мирного урегулирования, то операция дала прямо противоположный эффект, заметно ослабив, а не усилив позицию США на переговорах в Париже. После сокрушительного поражения в Лаосе мало кто верил в устойчивость режима Тхиеу и боеспособность его армии, однако под давлением внутренней политики администрация США не могла остановить уже начатый процесс вывода войск.
Администрация решила частично обвинить в случившемся вьетнамцев, на которых сосредоточил свой гнев Киссинджер, но основную вину возложила на собственных военных. Как заявил Александер Хейг, «президент Никсон и остальные, кто был вовлечен в стратегическое планирование, были разочарованы тем, как министерство обороны провело эту операцию»[1183]. В первоначальном приступе гнева Никсон хотел уволить Абрамса и заменить его первым попавшимся под руку офицером, т. е. Хейгом. «Садись на первый же самолет и лети в Сайгон! — бушевал он. — Заберешь у него командование!»[1184] Позже Хейг утверждал, что убедил президента подождать 24 часа, прежде чем принимать столь важное решение. После чего Никсон, разумеется, успокоился и смягчился. Эта история представляется вполне правдоподобной, хотя Киссинджер ее оспаривал. Сам советник по национальной безопасности заявил, что больше не поверит ни единому слову Абрамса.
Надвигающаяся предвыборная кампания занимала в дискуссиях в Белом доме все больше места. 19 марта 1971 г. Киссинджер сказал: «Мы не можем, грубо говоря, сдать их [Южный Вьетнам] перед выборами»[1185]. — «Понятное дело», — согласился президент. Киссинджер уверял Никсона, что, если он признает поражение во Вьетнаме, американцы не простят ему этого и не проголосуют за него на выборах. Он предостерегал против совершения такой «популистской ошибки», как возвращение всех американских войск домой уже в этом году. Судя по имеющимся у нас сведениям, Никсон, Киссинджер и Холдеман никогда не обсуждали вопрос о том, требуют ли интересы южновьетнамского народа сохранения военного присутствия США после президентских выборов в ноябре 1972 г. Белый дом уже принял решение пожертвовать Южным Вьетнамом. Нужно было лишь выбрать подходящий момент.
Во внутренних дебатах все острее доминировал вопрос о судьбе почти 600 американских пленных, находившихся в руках у коммунистов: американцы купили 50 млн стикеров и 135 млн почтовых марок в поддержку военнопленных. Администрация неоднократно обращалась в конгресс с запросом выделить финансирование на минимальные военные усилия, чтобы сохранить хотя бы какое-то средство давления на парижских переговорах. Но 7 апреля, перед телевыступлением президента, в ходе заседания на Капитолийском холме один из сенаторов потребовал ответить на вопрос: если им не удалось заставить Ханой обменять пленных, когда во Вьетнаме находилось полмиллиона американских солдат, почему сейчас конгресс пытаются убедить в том, что сохранение 50 000 контингента поможет решить эту проблему? На следующий день Никсон пожаловался Киссинджеру: «Я же не мог ему сказать: „Когда у нас останется там 50 000, мы сможем предложить им простую сделку — 50 000 в обмен на пленных — и они согласятся в ту же минуту, потому что спят и видят, чтобы мы убрали оттуда нашу задницу“»[1186]. — «Понятное дело», — сказал Киссинджер. Никсон засмеялся: «Вот в чем штука».
Джон Пол Ванн, недавно назначенный глава программы принуждения к миру и старший гражданский советник на Центральном нагорье, после «Ламшон 719» так оценил ситуацию: «Конфликт постепенно перемещается на север, в зоны ответственности I и II корпусов, и перерастает во все более классическую войну между Северным и Южным Вьетнамом»[1187]. Эта оценка очень точно отражала происходящее в ТВД. 7 апреля воздушная разведка показала, что плотность движения грузовиков по тропе Хо Ши Мина в Лаосе полностью восстановлена.
В этой кровопролитной драме порой находилось место и для комедийных эпизодов: как-то Абрамсу доложили, что ВМС США доставили в бухту Камрань пять дрессированных дельфинов-афалин, обученных атаковать пловцов-диверсантов. «Среди противника распространена информация, — продолжил офицер, — что дельфины приучены нападать только на пловцов мужского пола. По нашим последним сведениям, противник уже готовит пловцов-женщин для проведения диверсий»[1188]. Вскоре генералу сообщили, что один дельфин уже дезертировал. Тем временем в лагере спецназа в Бупранге межкультурная напряженность между местными горцами и камбоджийцами едва не вылилась в серьезный бунт. Горцы поклонялись священному питону, жившему в джунглях недалеко от лагеря: они приносили ему жертвы и просили, чтобы он сохранил им жизнь в бою[1189]. Но однажды камбоджийцы поймали этого питона и съели. Американские советники с трудом погасили вспыхнувший конфликт и заключили между сторонами перемирие: было решено, что для восстановления гармонии в лагере нужно принести в жертву белого водяного буйвола. Американцы стоически прочесали окружающие деревни, нашли подходящее животное и выкупили его у крестьян. Чтобы доставить его в лагерь, был вызван транспортный вертолет C-7. Однако во время транспортировки случилось несчастье: стропы, на которых был подвешен буйвол, запутались вокруг его половых органов, так что в лагерь тот прибыл уже мертвым и непригодным для жертвоприношения. После еще одного раунда сложных переговоров горцы согласились заменить буйвола 200 курицами, которые были доставлены в Бупранг, принесены в жертву в соответствии со всеми правилами и съедены.
Вскоре после краха лаосской операции Абрамс был приглашен на церемонию поминовения на вьетнамском национальном кладбище под Сайгоном. После завершения церемонии почетные гости, воинские подразделения и оркестранты начали расходиться, но генеральский вертолет задерживался. В конце концов на кладбище остался только Абрамс со своим эскортом. Стоя в тишине, он наблюдал за приближавшейся к кладбищу семьей — сержантом ВСРВ с женой и детьми: «Она была беременна. С ними было трое маленьких детей. Одного он нес на руках… Было видно, что они шли пешком издалека. Один из мальчиков лет девяти тащил в руках большой полиэтиленовый пакет. Из пакета торчала связка ароматических палочек, и, наверное, там еще лежала какая-то еда, чтобы перекусить… Думаю, они шли на могилу своего родственника»[1190]. Как и многие ратные люди, Абрамс был склонен к редким, но острым приступам сентиментальности. «Все эти разговоры о том, что азиаты не ценят жизнь, — нелепый бред, — прочувствованно заключил он. — Они чувствуют так же, как мы».
Глава 23. Сопутствующий ущерб
Мэри Энн
В течение 1971 г. многие подразделения Армии и морской пехоты США стремительно деградировали на фоне падения дисциплины, расовой напряженности, употребления наркотиков и нежелания жертвовать своей жизнью в этой дискредитировавшей себя войне. Среди американских солдат все больше распространялось опасное мнение, что любой из них имеет право отказаться выполнять приказ, если убежден в его неправильности. В марте 53 морских пехотинца возле Кхешани отказались идти в бой и не подверглись никакому дисциплинарному взысканию; солдаты на БОП «Пейс» отказались ходить в патрули. Истории о таких случаях неповиновения ходили по всему Вьетнаму, заражая мятежным духом все больше подразделений. В ночь с 27 на 28 марта 1971 г. на БОП «Мэри Энн» развернулась катастрофа, в которой 30 солдат — немногие из них заслуживали называться защитниками — были убиты и еще 82 ранены. База «Мэри Энн», названная в честь сестры ее первого командира, представляла собой обычное нагромождение стальных контейнеров, бункеров и стен из мешков с песком, топорщащееся лесом антенн и окруженное рядами колючей проволоки, на вершине лысой гряды в провинции Куангчи в 50 км от лаосской границы. Здесь размещалась рота C 1-го батальона 46-го пехотного полка 23-й дивизии «Америкал», чья репутация уже была запятнана резней в Милай весной 1968 г. Военнослужащие роты С «сидели на чемоданах»: через несколько недель они должны были передать базу «Мэри Энн» южновьетнамцам, которые уже укомплектовали своими людьми артиллерийскую батарею, и отправиться домой.
Рядовой 1-го класса Эд Ворос позже сказал: «Мы все считали эту войну бессмысленным дерьмом… поэтому все, чего мы хотели, — это остаться в живых самим и чтобы наши друзья тоже остались живыми»[1191]. Рядовой Джеймс Крейвен был с ним согласен: «Мы не были тупыми. Мы знали, что уходим, а местные [ВСРВ] не хотели воевать. Какого черта рисковать жизнью ради тех, кому наплевать на все, что мы для них сделали? Только кадровые офицеры хотели остаться. Среди рядовых таких почти не было, только больные на голову отморозки по-прежнему горели желанием убивать гуков». Когда Крейвен и его товарищи сидели в за