проиграть войну таким детям? Мы должны были их победить!“ Мы были очень подавлены. Коммунисты не знали, что с нами делать. Я отдал свой кольт калибра.45 одному молодому солдату, который начал играть с ним, как с игрушкой. Мне пришлось забрать пистолет и вынуть пули, чтобы он ненароком не застрелился». Первым делом коммунисты отправили сдавшихся офицеров хоронить уже начавшие разлагаться тела, которыми были усеяны районы последних сражений, в том числе вокруг Суанлока.
Флотилия коммандера Чи стояла в гавани Вунгтау с 6 апреля, все это время офицеры и рядовые горячо обсуждали, бежать из страны или нет. Примерно половина решила сойти на берег. Как позже сухо заметил Чи, «если бы они знали, что их ждет при коммунистах, все бы остались [на борту]»[1461]. Остальные 1500 человек взяли курс на Субик-Бей; на борту десантного корабля их плавание прошло спокойно и даже комфортно по сравнению с теми суровыми испытаниями, которые пришлось пережить десяткам тысяч их соотечественников. Группа сотрудников американского консульства покинула Кантхо на двух старых десантных кораблях, набитых вьетнамцами; они пережили голод, жажду, проливные дожди и морскую болезнь, прежде чем их подобрал старый транспорт Pioneer Contender класса Liberty. Настроение измученных и обозленных американских дипломатов, которые считали, что их бросили в Кантхо, нисколько не улучшилось при виде знакомой фигуры сотрудника ЦРУ, который улетел из города на вертолете и теперь безмятежно взирал на них с кормы огромного корабля. «Эй, — крикнул он, — вам не повезло! Пришлось помокнуть!»[1462]
Мало у кого в Тэйнине было больше причин бояться прихода коммунистов, чем у подполковника Фан Тан Нгыу, главы Специальной службы полиции, чья жена Нгует также работала в его отделении. Его советник из ЦРУ предложил им места в Huey, но они отказались, потому что их двое детей гостили у бабушки и дедушки[1463]. 30 апреля, закончив жечь рабочие бумаги, Нгыу сел с женой на «Хонду» и поехал за детьми, но дорога оказалась заблокированной северянами. Они ненадолго нашли убежище в храме, но тем же вечером были арестованы. 32-летняя майор Нгуен Тхюи из сайгонской полиции также знала, что ее ждет, если она попадет в руки коммунистов, но не могла покинуть страну, потому что ее младший сын — «самый любимый» — находился у ее родителей в Митхо[1464]. Следующие 13 лет она провела в лагере перевоспитания; ее муж, офицер ВСРВ, получил всего шесть лет. Все их семейное имущество, включая дом и дом их родителей, было конфисковано.
Перед самым падением Сайгона майор Нгуен Конг Луан выпил полбутылки бурбона, чего, будучи трезвенником, никогда прежде не делал, но не почувствовал никакого опьянения. Затем он приставил к виску пистолет, но его водитель сказал: «Пожалуйста, не делайте этого, умоляю вас! Или тогда уж возьмите меня с собой — как вы будете обходиться без водителя в загробном мире?»[1465]. Это заставило Луана рассмеяться и отказаться от мыслей о самоубийстве. Но другие решили иначе. Недалеко от дома Луана на той же улице жил армейский майор. После роскошного семейного ужина он дал жене и семерым детям снотворное, после чего застрелил их одного за другим и покончил с собой. В посмертной записке он написал: «Дорогие соседи, моя семья не может жить при коммунистическом режиме. Пожалуйста, простите нас и помогите моим родственникам нас похоронить. В нашем сейфе лежит немного денег. Потратьте их на наше погребение. Спасибо вам, и прощайте!»[1466]
В 17 часов вечера 30 апреля население Северного Вьетнама услышало по множеству уличных громкоговорителей знакомую воинственную мелодию «Бей фашистов», предварявшую выпуск новостей радиостанции «Голос Вьетнама», после чего диктор торжественно произнес: «Соотечественники, вас приглашают прослушать специальный выпуск новостей, посвященный провозглашению победы». По его окончании прозвучала песня «Если бы дядюшка Хо был с нами, чтобы вместе отпраздновать этот счастливый день!».
В Сайгоне северяне были поражены богатым ассортиментом товаров в магазинах. Один молодой лейтенант ВНА поспешил в книжный магазин «Просвещение», принадлежавший Кхай Чи, где на свои жалкие сбережения купил два вьетнамско-английских словарика — один для себя, другой для сестры: «Я собирался продолжить учебу в институте, а в Ханое таких словарей было не достать»[1467]. У Бао Ниня сложилось впечатление, что многие южане были рады тому, что война наконец-то закончилась. Он был прав: первоначальной реакцией миллионов южан действительно был всплеск облегчения, который на короткое время затмил их страх перед будущим.
Официальная история Ханоя предоставляет лишь фрагментарную статистику по завершающей кампании этой войны. Согласно опубликованным данным, в сражениях за Суанлок, Фанраг и западные подходы к Сайгону, а также в финальном наступлении на столицу потери коммунистических сил превысили 12 000 убитыми и ранеными. Как сухо заметил старший офицер ВНА, «наш путь к победе не был выстлан красной ковровой дорожкой, как многие полагают»[1468]. По оценкам, в 1975 г. армия Северного Вьетнама потеряла убитыми около 10 000 человек — относительно небольшое число, всего лишь вершина громадной горы трупов, которая была выложена Ле Зуаном ради достижения заветной цели — воссоединения Вьетнама под властью коммунистов.
Генри Киссинджер был глубоко потрясен колоссальной человеческой трагедией, развернувшейся накануне и после коммунистического триумфа. Тем не менее, когда Грэм Мартин после своей экстренной эвакуации из Сайгона явился в кабинет к госсекретарю, тот сказал бывшему послу с характерным черным юмором: «Вам было бы лучше вернуться обратно, потому что эта проклятая историческая теория заставит нас найти козла отпущения, который во всем этом виноват».
Глава 28. После войны
Возмездие
Когда на полях сражений воцарилась тишина, солдаты-победители вернулись домой — не менее разочарованные, чем их бывшие проамериканские враги. Южанин Чау Фат злорадно заметил: «Северяне получили от победы гораздо меньше, чем ожидали»[1469]. В своем автобиографическом романе «Печаль войны» Бао Нинь описывал возвращение в Ханой в конце 1975 г. на так называемом Поезде объединения, переполненном ранеными и демобилизованными солдатами: «Вещмешками были забиты все багажные полки и завалены все углы. Всюду вертикально и горизонтально были натянуты гамаки, отчего вагоны напоминали привалы в джунглях. Не было никаких торжественных встреч, церемоний, оркестров. Никому не было дела до победителей — ни населению, ни руководству»[1470]. Бао Нинь сравнивал шумные станции, через которые они проезжали, с городскими рынками и с негодованием писал об обысках, которым неоднократно подвергались солдаты с целью поиска награбленного имущества: «Громкоговорители орали, оглушая раненых, больных, немощных, слепых, с белыми глазами и серыми губами, страдающих малярией солдат. В их уши лился бесконечный поток самых абсурдных посланий, призывавших их не поддаваться духу примирения, отвергать любую теплоту и человечность по отношению к руинам поверженного сибаритского Юга. А также не допускать даже мысли о том, что его народ доблестно сражался или заслуживает какого бы то ни было уважения». Нинь и большинство его товарищей презрительно высмеивали «эту бессмыслицу».
Бывший секретный кадр НФОЮВ и затем министр юстиции Временного революционного правительства Чыонг Ньы Танг был один из тех, кого оттолкнуло то, каким образом происходило «освобождение» Южного Вьетнама: «Компартия Ханоя сосредоточила всю власть в руках коррумпированных и некомпетентных бюрократов и безжалостных служб безопасности. Те боролись между собой, кто из них конфискует для себя лучшие особняки, богатые плантации и предметы роскоши с черного рынка»[1471]. Танг с горечью вспоминал партийное собрание, на котором северяне отвергли намерение ветеранов НФОЮВ создать свое правительство и заявили, что Южным Вьетнамом будут править они: «Не было опубликовано ни одной фотографии с того собрания в дансинг-холле „Рекс“, где 18 июля 1975 г. южновьетнамская революция подверглась финальному унижению». Соратники Танга по НФОЮВ предавались запоздалым размышлениям: «По крайней мере, при Зьеме и Тхиеу воры знали, что такое честь. Эти же партийные кадры жадно прибирали к рукам все, что попадалось им на глаза. Действительно ли избавиться от американцев было такой хорошей идеей?»[1472] Северовьетнамские офицеры и коммунистические кадры «после многих лет суровых лишений военной жизни вдруг получили [в Сайгоне] доступ к тому, что представлялось им сказочными богатствами, отданными на разграбление. Казалось, будто город был захвачен роем саранчи».
Между тем, вернувшись домой, некоторые американцы со стыдом думали о тысячах союзников, фактически брошенных на растерзание коммунистам. В августе 1975 г. Фрэнк Снепп, выступая в вашингтонском Институте дипломатической службы, сказал: «Мы оставили в посольском комплексе и за его стенами 400–500 сотрудников Специальной службы полиции, которых мы обучили… около 1200 сотрудников центральной разведывательной службы… и 30 000 агентов нашей контртеррористической программы „Феникс“»[1473]. Он раскрыл шокирующий факт, что бо́льшая часть документов, содержащих десятки тысяч имен вьетнамцев, работавших на американцев или сайгонский режим, не была уничтожена, и сказал, что, по его оценкам, всего треть наиболее уязвимых из них смогла бежать из страны. Аудитория, где собрались представители политического истеблишмента, слушала Снеппа в ошеломленном молчании. Однако, как выяснилось, они были потрясены не столько тем, что сделали или не сделали американцы по отношению к своим союзникам, сколько тем, что Снепп решил открыто об этом заговорить. За разоблачительную книгу «Пристойная пауза», опубликованную в 1977 г., правительство США подвергло его судебному преследованию и конфисковало доходы от ее продажи, а разведывательное сообщество наделило автора клеймом изгоя.