[137]. Он также отмечал, что партия никогда не выражала сожаления по поводу развернутой в 1956 г. кампании репрессий против «интеллектуалов». Многие из них были осуждены и брошены в тюрьмы; немногие «счастливчики» были заключены под домашний арест, без связи с внешним миром. В ноябре 1956 г. сразу в нескольких районах Северного Вьетнама вспыхнули восстания, на подавление которых были брошены две армейские дивизии. Одно из них произошло в провинции Нгеан; как гласит история коммунистического Вьетнама, оно было организовано «тремя католическими священниками-реакционерами»[138] по имени отец Кан, отец Дон и отец Кат. Под предводительском этих подрывных элементов крестьяне взяли в руки оружие, забаррикадировали дороги в деревни, захватили в заложники партработников и выдвинули требования против земельной реформы.
Далее коммунистическая летопись признает: «Мы были вынуждены применить военную силу… Все главари и их ключевые приспешники были арестованы». Помимо сотен погибших в ходе подавления мятежа почти 2000 человек были приговорены к смертной казни, и еще больше получили тюремные сроки. В 1956–1959 гг. беспорядки охватили провинцию Лайтяу. Ханой обвинил в них китайских националистических агентов. Как бы то ни было, эти восстания создавали «сложные политические ситуации… порождая среди населения страх и беспокойство относительно социалистического пути развития и подрывая доверие к партии и правительству»[139].
Лан, брат Нгуен Тхи Чинь, который мечтал «присоединиться к революции», вступив в ряды Вьетминя, вместо этого был брошен в тюрьму на шесть лет. После освобождения ему отказали в выдаче пайковых карточек, и он был вынужден подрабатывать уличным носильщиком и продавать свою кровь в больницы. Судьба их отца Куи была еще печальнее: после освобождения из тюрьмы он не смог получить ни пайковые карточки, ни даже разрешение на работу. Ему пришлось жить попрошайничеством. Однажды ночью, умирая от голода и холода, он постучался в дверь своего старого друга, писателя Нгок Зяо. Дверь открыла его жена. Увидев на пороге Куи, она умоляла его уйти: ее муж сам был в немилости у режима. Сам Зяо прятался на чердаке: он подумал, что среди ночи к нему нагрянули полицейские. Услышав разговор, он спустился и убедил жену впустить Куи в дом, накормить его и позволить помыться. Они проговорили всю ночь, пока Зяо с сожалением не сказал: «Мне жаль, но ты не можешь остаться здесь». Перед уходом Куи сказал Зяо: «Если ты когда-нибудь встретишь мою дочь, пожалуйста, скажи ей, как сильно я ее люблю». И исчез в темноте. После этого Зяо и его жена оказывали ему единственную помощь, на которую осмеливались: каждое утро на рассвете они оставляли на задворках своего дома мешочек с рисом. Мешочек исчезал на протяжении двух недель, пока однажды не остался нетронутым. Куи навсегда исчез из их жизни и из жизни Вьетнама, умерев неизвестно когда в неизвестно где. Чинь узнала о последних днях жизни своего отца только много лет спустя после окончания войны[140].
На Западе Северный Вьетнам окрестили «запретной зоной». Тем не менее, благодаря авторитету его лидера, олицетворявшего собой идеал пламенного революционера-победителя и борца с империализмом, мир смирился с его страной. Глядя на созданное им закрытое общество, большинство западных людей лишь пожимали плечами: у коммунистов так принято. Один из северовьетнамских интеллектуалов впоследствии предложил выделить в политической карьере Хо несколько этапов: сначала простой патриот; затем коммунист; наконец, мнимый националист, в действительности — продвигающий интересы Коммунистического Интернационала. По мнению одного из его соотечественников, космополитический опыт и идеологические связи с Китаем и СССР давали Хо огромное преимущество перед его противниками, которые мало что знали о мире за пределами Индокитая[141]. Он с поразительным мастерством балансировал между двумя великими коммунистическими державами, особенно после того, как в конце 1950-х гг. отношение между теми вступили в фазу резкого охлаждения.
Ханойское Политбюро было ошеломлено докладом Никиты Хрущева на XX съезде КПСС в феврале 1956 г., на котором тот выступил с осуждением культа личности Сталина: сам вождь Северного Вьетнама почитался почти как божество. Большинство старших товарищей Хо были сталинистами; в 1953 г. они оплакивали смерть своего героя, по словам одного высокопоставленного партийного функционера, «не в силах сдержать слез, которые текли по нашим щекам»[142]. Они были глубоко разочарованы отказом Москвы от военного противостояния с Западом в пользу простого экономического и идеологического соперничества. Венгерское восстание 1956 г. лишь укрепило руководство Северного Вьетнама в убеждении в том, что любое потворствование несогласным создает экзистенциальные риски для действующего режима.
Канадский дипломат докладывал из Ханоя: «Говорить о возможности экономического коллапса Северного Вьетнама бессмысленно, поскольку экономики как таковой здесь не существует»[143]. На момент обретения независимости на 13 млн оставшегося в стране населения приходилось всего 30 квалифицированных инженеров и несколько фабрик. Коммунистическое руководство было слишком озабочено решением внутренних проблем, чтобы думать о каких-либо агрессивных действиях против Юга. Почти 80 000 военнослужащих были демобилизованы из армии и отправлены поднимать сельское хозяйство. И Китай, и Советский Союз ясно дали понять, что не хотят видеть со стороны Северного Вьетнама никаких вооруженных провокаций, которые могли бы встревожить американцев.
Мы располагаем скудными сведениями о том, как велась партийная борьба за власть в Ханое в 1954–1957 гг. Можно лишь с высокой долей уверенности утверждать, что Хо Ши Мин и Зяп не хотели новой войны: они верили, что единый коммунистический Вьетнам сам упадет им в руки после обещанных международным сообществом выборов. Все свидетельствовало о том, что — по крайней мере, на том этапе — они были искренне настроены достичь этой цели мирным путем. Но далеко не все ветераны Вьетминя были с ними согласны. Наблюдая за политикой правительства Зьема в Сайгоне, они видели все меньше надежд на обещанное воссоединение Вьетнама, кроме как путем вооруженной борьбы.
«Единственный парень, которого мы там нашли»
Навстречу массовому потоку беженцев из Северного Вьетнама в 1954–1955 гг. в обратном направлении тек лишь тонкий ручеек. Коммунистические партизанские отряды после эмоциональных проводов в своих деревенских общинах отправлялись маршем на Север. В общей сложности за этот период Северный Вьетнам принял всего 173 900 бойцов Вьетминя и 86 000 членов их семей. Один ветеран революционного движения нанес прощальный визит в дельту Меконга, прежде чем неохотно подчиниться приказу о «перегруппировке» на Север. «Что ж, увидимся через два года!»[144] — уверенно сказал он остающимся товарищам и поднял вверх два пальца — жест, ставший популярным среди вьетминевцев, который символизировал, что до исполнения их мечты осталось совсем немного времени. Жена секретаря ЦУЮВ Ле Зуана была беременна вторым ребенком, когда муж отправил ее на Север на польском корабле вместе с семьей своего близкого товарища Ле Дык Тхо. Сам он остался. До конца своих дней Ле Зуан утверждал, что Хо Ши Мин совершил две исторические ошибки: в 1945 г. позволил вернуться французам и в 1954 г. согласился на раздел страны. Он и другие сторонники жесткой линии были убеждены, что за единый коммунистический Вьетнам им придется сражаться с оружием в руках. Перед отъездом он сказал Нга: «Передай Хо, что пройдет 20 лет, прежде чем мы увидимся снова»[145].
В нарушение Женевских соглашений Ханой, чтобы подстраховаться на случай возобновления военных действий, приказал 10 000 вьетминевцам тайно остаться на Юге. Между тем большинство из тех, кому пришлось «перегруппироваться» на север от новой демилитаризованной зоны (ДМЗ), были возмущены решением Ханоя согласиться на раздел страны. На Севере им пришлось столкнуться с гораздо бо́льшими трудностями и лишениями, чем на относительно сытом Юге; многие тяжело переживали расставание с семьями, что усугубляло их недовольство. Жена Ле Зуана с двумя маленькими детьми жила в крошечной комнатушке над автомастерской на окраине Ханоя, зарабатывала на жизнь статьями для партийной газеты «Вьетнамские женщины» и ничего не знала о судьбе своего мужа. Некоторые южане, особенно занимавшие высокие партийные посты, открыто демонстрировали неповиновение северному политбюро, и почти каждый мечтал вернуться домой. Те, у кого была такая возможность, отправляли своих детей учиться в СССР и Китай.
Новое государство Южный Вьетнам и его правительство оказались в более выигрышном положении, чем северяне: дельта Меконга традиционно была ведущим рисопроизводящим регионом в Юго-Восточной Азии; к тому же его сельская местность меньше пострадала от военных действий. Местное население, хотя и поддерживало национально-освободительную борьбу, которую вел Вьетминь, не было увлечено коммунистическими идеями. Наконец, американцы поставили перед собой цель превратить Южный Вьетнам в витрину «свободного мира». Позже один офицер южновьетнамской армии размышлял по поводу тех дней: «Мы воспринимали происходящее как должное. Мы не были богаты, но наша жизнь оставалась довольно благополучной, и мы располагали некоторой свободой. Южные вьетнамцы всегда отличались мягкостью, потому что они живут на плодородной земле. Северяне же были более жесткими, потому что живут на скудных и суровых землях»