Американцы и некоторые европейцы рассматривали Южный Вьетнам в контексте других клиентских государств США, где американцы обеспечивали выживание и даже процветание куда более неприятным режимам, чем режим Зьема. Жестокость и коррумпированность южнокорейского диктатора Ли Сын Мана не мешали ему удерживаться у власти уже много лет. На Филиппинах президент Рамон Магсайсай не чурался самых безжалостных методов, чтобы очистить страну от партизанского движения хуков. В Греции правящий режим с шокирующей жестокостью подавил коммунистическую угрозу. Мало кто из диктаторов Латинской Америки правил своими странами, пытаясь создать хотя бы видимость честности, справедливости и человечности, однако все они продолжали пользоваться поддержкой Вашингтона.
Таким образом, в конце 1950-х гг., несмотря на очевидную некомпетентность, коррумпированность и репрессивную политику режима Зьема, американцы не видели причин для его краха, по крайней мере до тех пор, пока оплачивали его счета. В феврале 1957 г. южновьетнамские коммунисты совершили очередную неудачную попытку покушения на Зьема. Полковник Лансдейл расхваливал президента перед своими боссами, и некоторые были действительно впечатлены его успехами: приезжавшие в Сайгон западные корреспонденты своими глазами видели прогресс и процветание, о котором трубили американцы. Когда в мае 1957 г. Зьем посетил США, его лично встречал президент Эйзенхауэр и четверть миллиона ньюйоркцев вышли поприветствовать его торжественный проезд по улицам города. Газета The New York Times в эйфорической передовице назвала его «азиатским освободителем, олицетворением твердости воли»[159]; The Boston Globe окрестила его «вьетнамцем, сделанным из стали». Журнал Life опубликовал статью под заголовком «В Америку прибыл творец чудес из Вьетнама: Зьем — жесткий лидер, который пробудил свою страну и искоренил красную угрозу»[160]. Вряд ли можно было втиснуть в одну короткую фразу больше фантазий.
По возвращении в Сайгон Зьем уступил уговорам американских советников чаще показываться перед своим народом, тем более что каждое его появление те умело оркестрировали восторженными толпами. Зьем считал это искренним проявлением народной любви и только укреплялся в одержимой вере в собственную избранность. Стремясь при каждом удобном случае подчеркнуть свою независимость, в одном из интервью журналистке Маргерит Хиггинс Зьем заявил, что, если бы США контролировали правительство Сайгона, «как марионетку на веревочках… чем бы они тогда отличались от французов?»[161] По словам Эва Бумгарднера из информационного агентства USIA, Зьем считал американцев «большими детьми — с добрыми намерениями, обладающими деньгами и военной мощью, продвинутыми в техническом плане, но не очень-то искушенными в ведении дел с ним и его расой»[162].
Зьем действительно был сам себе хозяином, чего нельзя сказать о последующих южновьетнамских лидерах. К сожалению, он не прислушался к советам, которые могли бы обеспечить ему политическое выживание и даже успех: обуздать свою зарвавшуюся семью; перестать покровительствовать католикам; выбирать подчиненных исходя из их компетентности, а не лояльности; положить конец коррупции; прекратить преследование оппозиционеров; провести радикальную земельную реформу.
Традиционно жители Сайгона с гордостью считали себя «настоящими вьетнамцами» — «нгыой вьет» — и свысока смотрели на северян, которых они называли «бак ки»{20}. Теперь же они с негодованием смотрели на засилье северян-католиков при дворе у Зьема и в его правящей политической партии Кан Лао{21}. Зыонг Ван Май, которая сама была уроженкой Ханоя, писала: «Режим Зьема все больше напоминал правительство саквояжников{22}»[163]. Самое пагубное влияние на репутацию президента оказывал его брат Нго Динь Ню, хитрый и безжалостный глава службы безопасности, чья жена, мадам Ню по прозвищу Леди Дракон, могла бы стать голливудской звездой в роли Злой ведьмы Востока. Ханойское руководство также не чуралось пользоваться услугами палачей и истязателей, но предусмотрительно заботилось о том, чтобы об этом мало кто знал за пределами тюремных стен. В противоположность этому, Ню прославился своими зверствами на весь мир, что наносило непоправимый ущерб имиджу сайгонского правительства.
Генералы Зьема любили носить массивные, обильно украшенные латунью фуражки вместе с солнцезащитными очками — сочетание, казалось, ставшее отличительным признаком прислужников тиранов по всему миру. Некоторые представители политической элиты обожали смокинги, облачаясь в них по любым торжественным случаям. Каждый южновьетнамский крестьянин, глядя на фотографии своих новых правителей в «западных одеждах», видел пропасть между «ними» и «нами». Репортер информационного агентства UPI, вьетнамец по происхождению, наблюдая за приездом Зьема в Национальное собрание в Сайгоне, заметил своему коллеге: «Возможно, в Ханое правят полные ублюдки, но им хватает ума не разъезжать перед своим народом на мерседесах»[164]. Это был разительный контраст с Хо Ши Мином, который отказался жить во дворце бывшего генерал-губернатора Ханоя, вместо этого поселившись в скромном домике садовника на его задворках. Как заметил один американский репортер, «люди, которые, как мы рассчитывали, займутся национальным строительством, не имели никакой связи со своим народом»[165].
В 1960 г. 75 % всех сельскохозяйственных угодий на Юге по-прежнему принадлежали 15 % населения; подавляющее большинство землевладельцев, боясь за свою безопасность, жили вне своих землевладений. Коммунисты призывали крестьян не платить арендную плату, поскольку неповиновение превращало их в сторонников революции: после того как землевладельцы и правительство восстанавливали контроль над деревней, они взыскивали с крестьян все долги. Широкое недовольство вызвало возвращение старой колониальной системы принудительного труда, в соответствии с которой каждый крестьянин был обязан пять дней в году бесплатно отработать на государство. Когда представитель ЦРУ в Сайгоне Уильям Колби попытался убедить Зьема провести радикальное перераспределение сельхозугодий, тот ответил: «Вы не понимаете. Я не могу уничтожить свой средний класс». Назначаемые правительством деревенские администраторы превращались в местечковых тиранов, обладавших почти абсолютной властью и правом судить тех, кто стоял ниже них, — вплоть до вынесения смертных приговоров. Взятки брали поголовно: медсестры в местных медпунктах; полицейские, занимавшиеся регистрацией населения для взимания налогов; члены сельсоветов, отвечавшие за разрешение споров. Чтобы умаслить своих угнетателей, запуганные крестьяне были вынуждены приглашать их на свадьбы и поминки, а также предлагать им лучшие куски мяса собак и кошек, которых они готовили для еды. Конечно, не все государственные чиновники были мерзавцами, но подавляющее большинство оказались некомпетентны, коррумпированы, жестоки — или совмещали в себе все три качества сразу.
Таким образом, в 1960–1961 гг. политические убийства стали обычным делом; многие крестьяне относились к ним одобрительно, поскольку террористы выбирали в качестве жертв, как правило, самых непопулярных чиновников. Одним из нововведений Зьема были так называемые агровили — поселения за периметром из колючей проволоки, в которые принудительно переселяли крестьян. Это делалось с «благой» целью изолировать местное население от коммунистов, но на деле только лишь усугубляло враждебность со стороны крестьян. Насколько кровавым правителем был Зьем? Коммунисты утверждали, что в период с 1954 по 1959 г. он уничтожил 68 000 настоящих и мнимых врагов своего режима и бросил в тюрьмы и концлагеря 466 000 человек. Эти цифры кажутся чересчур фантастическими, впрочем, как и число жертв аграрной реформы на Севере, в которых южане и американцы обвиняли Ханой. Что можно сказать с уверенностью, так это то, что сайгонское правительство безоглядно продвигало интересы католиков и яростно преследовало бывших вьетминевцев. В то время как северное Политбюро создало высокоэффективное полицейское государство, надежно скрывая происходящее за кулисами от внешнего мира, Зьем и его семья выстроили шаткую систему, все недостатки и зверства которой были налицо. Эта система внушала некоторый страх — но ни капли уважения.
Между тем крах режима Зьема не был предопределен. Управляй он страной в чуть более просвещенной манере, коммунистического возрождения можно было бы избежать. Фредрик Логеваль утверждал, что, учитывая равнодушное отношение Китая и СССР к нарушению условий Женевских соглашений, «вполне возможно представить себе „Южнокорейский“ сценарий, при котором Южный Вьетнам во главе с Зьемом выживает наравне с Севером… В конце концов, Зьем был единственной значимой некоммунистической фигурой на политической сцене Вьетнама в период с 1945 по 1975 г.»[166]. Но Зьем продолжал совершать одно безумство за другим: с 1957 г. в течение трех следующих лет сайгонское правительство построило около 418 000 кв. м элитной жилой недвижимости, 47 000 кв. м танцевальных залов и всего 119 000 кв. м школьных зданий и 6300 кв. м больниц[167].
Именно внутренние эксцессы и вопиющие недостатки режима, а не отказ от проведения общенациональных выборов, обеспечили коммунистам необходимое топливо, чтобы снова разжечь пламя войны на Юге. И внутри страны, и на международной арене Хо Ши Мин — победитель в борьбе за независимость — был наделен неоспоримой легитимностью как вождь и выразитель чаяний вьетнамского народа. В школе учитель-коммунист сказал 10-летнему Чыонгу Мили и его одноклассникам: «Знаете, почему Нго Динь Зьем приехал во Вьетнам? Его прислали сюда американцы. Теперь он и его семья захватили всю власть, а бедные люди вынуждены трудиться в поте лица, чтобы прокормить их. Как вы думаете, кто должен править Вьетнамом — Зьем или Хо Ши Мин?»