иону, который к тому моменту был наводнен вьетконговцами, Салливан заключил: «Это было рискованное приключение… По логике, мы не должны были остаться в живых». Он попытался «наладить контакт с вьетнамцами», но не смог найти к ним подходов. Еще один военный советник, подполковник Джон Пол Ванн, вскоре после прибытия во Вьетнам пожаловался Фрэнку Скоттону: «Черт побери, я даже не знаю, что происходит по ночам на том берегу реки»[231]. Капитан Фан Тан Нгыу из Специальной службы так сказал о своих отношениях с коллегами из ЦРУ: «Я рассказывал американцам только то, что считал необходимым»[232].
В 1962 г. Пентагон провел секретную военную игру SIGMA I, проработав сценарий наземной войны во Вьетнаме, которая показала, что для победы над Вьетконгом понадобится полмиллиона американских солдат. Следующий вариант SIGMA II с опорой на воздушную войну привел Пентагон к выводу, что никакое количество бомбардировок не позволит сдержать Ханой. Потоки противоречивых фактов и прогнозов порождали сумятицу в Вашингтоне, вынуждая принимающих решения лиц менять свое мнение на 180° и выдвигать прямо противоположные предложения. Что касается самого Пентагона, то в эпоху Кеннеди он склонялся в пользу интенсивной бомбардировки Севера — и выступал против ввода наземных войск.
Ле Зуан тоже поднимает ставки
В течение 1961–1962 гг. Ханой отдалился от СССР и взял курс на сближение с Китаем, но ни одна из двух великих держав не поддерживала эскалацию конфликта во Вьетнаме. Коммунистическому лагерю хватало проблем и в других местах — на Кубе, в ГДР, Албании, Конго. Экономическая ситуация в Северном Вьетнаме по-прежнему оставалась тяжелой: тогда как его население росло на полмиллиона человек в год, производство зерна на душу населения сокращалось. Значительная часть выращиваемого в стране риса и три четверти добываемого угля уходили в Китай в обмен на капельные вливания наличности. Голодные крестьяне массово мигрировали в города, но там им мало что могли предложить: заводы простаивали из-за отсутствия сырья.
С мая 1961 г. норма выдачи мяса, включая мясо собак и кошек, снизилась до 110 г на человека на неделю. Летом голодные протестующие в разгар столкновений с войсками подожгли склады с рисом, а в августе сожгли велосипедный завод. В городке Донгань была взорвана бомба. Известно об одном случае мятежа в армии и о двух случаях нападения вооруженных группировок хмонгов на армейские колонны. В стремлении наращивать число таких актов сопротивления американцы отправляли на Север диверсионно-подрывные группы коммандос, но практически все эти рейды заканчивались неудачей. Недовольство северовьетнамского народа носило преимущественно стихийный характер: оно было вызвано голодом и легко подавлялось с помощью репрессий. В октябре 1961 г. французский дипломат писал, что люди здесь превращены в «пассивную покорную массу». Зыонг Ван Май так отозвалась о северянах: «Люди были невероятно невежественны. Как будто они сидели на дне колодца и видели только кусочек неба. Неудивительно, что коммунисты так легко ими управляли»[233].
Отныне Ле Зуан стал ключевым лицом, определяющим политику Ханоя. Не афишируя это на весь мир, он будет оставаться фактическим правителем страны на протяжении следующей четверти века. В голливудском эпосе «Эль Сид» есть эпизод, когда тело погибшего испанского героя Эль Сида привязывают к седлу в доспехах и со щитом, и под предводительством мертвого полководца его армия одерживает решающую победу. Нечто подобное произошло и с Хо Ши Мином. Стареющий вождь панически боялся, что Вьетнам может стать новой Кореей — полем битвы, на котором американцы и китайцы будут состязаться в военной мощи. Его здоровье ухудшалось, молодые брали напором, и он постепенно отказался от доминирующего голоса, а затем и от любого вмешательства в военные дела. Тем не менее Хо со своим огромным авторитетом на международной арене, а также премьер-министр Фам Ван Донг оставались важными декоративными фигурами — публичным лицом руководства Северного Вьетнама. Ле Зуан же предпочитал оставаться в тени. Некогда героический военачальник Зяп, перешедший в умеренный «промосковский» лагерь, превратился в мальчика для битья: товарищи по партии резко критиковали его за раздутое самомнение и жажду славы. Один из коллег назвал его «позером и самохвалом». Бывший начальник службы снабжения, отвечавший за логистику в Дьенбьенфу, ненавидел своего прежнего командира и часто жаловался на него Хо Ши Мину. Брат Ле Дык Тхо, генерал и член кабинета министров, сравнивал Зяпа со старой бочкой, презрительно замечая: «Чем пустее бочка, тем сильнее гремит»[234].
В отношениях с СССР и Китаем Ле Зуан проявлял удивительное дипломатическое мастерство и терпение. Он любил цитировать вьетнамскую версию английской пословицы «Когда ты в Риме, веди себя как римлянин», говоря: «Идя в пагоду, облачись в одежду буддийского монаха; идя на встречу с душами умерших, надень бумажную одежду». Он и его фракция считали русских ненадежными и слабовольными, не в последнюю очередь потому, что в Карибском кризисе те первыми пошли на попятную. Для непреклонных вьетнамцев спартанская этика — готовность к страданиям во имя великой цели — была превыше всего. Ле Зуан сетовал на необходимость регулярно ездить в Пекин в роли просителя и терпеть китайское высокомерие. Один из его близких помощников рассказывал, что во время одного из визитов в 1961 г. Чжоу Эньлай сделал Ле Зуану жесткий выговор: «Почему ваши люди воюют в Южном Вьетнаме?.. Если война распространится на Север, я предупреждаю вас, что Китай не будет отправлять войска, чтобы помочь вам сражаться с американцами… Вам придется полагаться только на себя и самим отвечать за последствия вашей политики»[235].
Бывало, что Ле Зуан в сердцах называл Мао «этим ублюдком». Как-то раз китайский лидер на встрече с ханойской делегацией начал фантазировать о том, что будет, если он отправит свою Народно-освободительную армию освобождать Южный Вьетнам. Тем самым он только разбередил издревле сидящий во вьетнамцах страх перед империалистическими наклонностями своего могучего соседа. Выбрав дружбу с Китаем, Ле Зуан тем не менее воздерживался от открытой критики Советского Союза, понимая, что Ханой отчаянно нуждается в советском современном вооружении и промышленном оборудовании. Он нередко цинично высказывался о жалких крохах китайской помощи и обвинял Пекин в том, что тот рассматривает вьетнамскую революцию «как разменную монету в своих переговорах с США».
В 1961–1962 гг. северовьетнамские руководители понимали, что им не стоит переходить черту: хотя они расширили вмешательство на Юге, они всеми силами старались не провоцировать США на отправку войск. Они мучительно обдумывали возможность вступления в переговоры с Сайгоном и через ЦУЮВ настоятельно призывали южан сосредоточиться на политической борьбе. В одном из своих «Писем на Юг» от 7 февраля 1961 г. Ле Зуан признал: «Мы слабее врага»[236]. Очень важно подчеркивать независимость Национального фронта освобождения, продолжал он, и не допускать, чтобы на него навешивали ярлык инструмента Ханоя. Тем не менее политика Северного Вьетнама того периода была противоречива: в то время как он оказывал южным коммунистам гораздо меньше помощи, чем те бы хотели, на международной арене риторика его лидеров становилась все более воинственной — Ле Зуан был решительно настроен сделать свою страну знаменосцем мировой революции. Его непримиримость вызвала тревогу у Индии, которая отныне стала рассматривать Северный Вьетнам не как соратника в борьбе против империализма, а как угрозу региональной стабильности.
В 1962 г. Ханой наконец-то разрешил большому количеству «возвращенцев» — вьетминевцев, которые в 1954 г. передислоцировались на Север, — отправиться на Юг, чтобы пополнить ряды южной коммунистической партии закаленными, опытными кадрами. На подконтрольных НФОЮВ территориях партработники развернули борьбу против веками сложившихся привычек и устоев. С помощью образовательных программ они пытались преодолеть присущий вьетнамцам фатализм и подчиненное положение женщин. На свадьбах роль регистратора брака вместо прежнего свата часто выполнял деревенский партсекретарь. В начальных школах детям предлагали такие арифметические задачи: «На укрепленном правительственном посту находится 50 солдат. Мы напали на пост и убили 20 из них. Сколько солдат осталось?»[237] Когда кто-то из крестьян осмеливался спросить, будет ли НФОЮВ или коммунистическая партия обеспечивать их инсектицидами, кредитами, насосами, тракторами и советами по животноводству, как это делал Сайгон, партработники уверяли их, что, как только революция победит, Север осыплет их этими и многими другими благами.
До 1963 г. основным источником оружия для Вьетконга было только то, что они захватывали у правительственных сил: в конце 1961 г. в партизанских руках предположительно находилось всего 23 000 исправных единиц оружия. Но политические убийства не требовали большой огневой мощи. В период с 1957 по 1960 г., по достоверным оценкам, были убиты 1700 провинциальных и сельских чиновников[238]. В 1961 г. эта цифра выросла еще на 1300 человек: к традиционным убийствам деревенских старост и других мелких сошек сайгонского режима добавились высокопоставленные жертвы, такие как полковник ВСРВ, ответственный за связи Сайгона с МКК, который был схвачен и замучен до смерти. В 1963 г. количество политических убийств достигло пика в 2000 человек, но в следующем году упало до 500: вьетконговцы ликвидировали бо́льшую часть местных врагов до которых сумели дотянуться. Выжившие чиновники и землевладельцы ради собственной безопасности укрылись за стенами городов, тем самым физически дистанцировав себя от крестьянства, что еще больше подорвало авторитет сайгонского режима. НФОЮВ конфисковывал земли беглецов и распределял их между «друзьями революции», которые, таким образом, становились кровно заинтересованными в ее победе.