Если только партизанские отряды не располагали свои базы в отдаленных и безопасных районах, таких как Камышовая равнина, большинству приходилось менять место стоянки каждые трое суток, проходя по 30 км в день в сухой сезон и до 25 км в сезон дождей. Во время таких переходов они становились наиболее уязвимы, особенно когда пересекали дороги, — одна из баллад Ван Ки, написанная еще во времена Вьетминя, так и называлась: «Через шоссе». В наиболее опасных районах партизаны раскатывали поперек дороги водонепроницаемую ткань, чтобы не оставлять на асфальте характерные следы десятков грязных ног. Деревенские старосты были обязаны держать тайные запасы риса, чтобы кормить партизан, ставших лагерем возле их деревни, а также снабжать их носильщиками до следующей стоянки. Зачастую ими становились женщины, каждая из которых могла нести три винтовки, один артиллерийский снаряд или 250 патронов. Некоторым девушкам нравилось это занятие, поскольку давало возможность пообщаться с молодыми мужчинами. В отличие от этого, рытье траншей и подземных укреплений ненавидели все — и сами партизаны, и мобилизованные ими крестьяне. По крайней мере, в этом они были похожи на своих врагов — солдат ВСРВ и американцев. Силы Вьетконга несли постоянные потери из-за потока перебежчиков, однако отношение сайгонского правительства к чиеу хой зачастую было удручающим. Когда командир небольшого партизанского отряда, на счету которого было немало военных побед, включая захват правительственного поста, перешел на другую сторону, его понизили в звании до рядового ВСРВ.
Программа воздушной дефолиации, активно развернутая с 1964 г., серьезно осложняла партизанам жизнь, лишая их естественного укрытия. Правительственные силы, хотя и терпели много неудач, иногда одерживали крупные победы. В начале 1965 г. легендарный 514-й батальон НФОЮВ потерпел сокрушительное поражение от сил ВСРВ в той же деревне Апбак в дельте Меконга, где катастрофически провалилась операция Джона Ванна. После этого коммунисты прибегли к тому же сомнительному пропагандистскому методу, что и генерал Харкинс годом ранее: они распространили ложные слухи о своей победе, утверждая, что партизаны убили сотню солдат ВСРВ, потеряв всего 12 своих людей. Однако местные жители своими глазами видели поле боя, усыпанное телами партизан, а некоторые даже обнаружили среди них своих знакомых. Скорбящие родители в отчаянии искали места захоронения сыновей, чтобы выкопать их тела и перезахоронить на семейных кладбищах. Один партработник написал в боевом журнале: «В результате этого сражения 514-й батальон пришел в серьезный упадок»[322]. В другой раз три батальона вьетконговцев атаковали аэродром, но получили жесткий отпор и отступили с большими потерями, однако коммунистическая пропаганда снова раструбила о победе партизан.
Подобная ложь подрывала доверие к НФОЮФ и временно ослабляла поддержку партизан среди сельского населения. Но это длилось недолго: своим безграмотным применением огневой мощи правительственные силы уничтожали любой проблеск доброй воли. Мирное население страдало от бездумных воздушных ударов и артиллерийских обстрелов гораздо больше, чем вьетконговцы, которые, если им удавалось хорошо окопаться, несли на удивление небольшие потери. Как сказал один крестьянин интервьюеру из RAND Corporation, «американцы бомбят и разрушают слишком много. Они убивают много крестьян и очень мало партизан». Коммунисты говорили крестьянам: «Они [правительственные силы] убьют вас, даже если вы будете тихо-мирно сидеть в своих деревнях, так лучше уж погибнуть с оружием в руках»[323]. Многие вьетнамцы были с этим согласны. Хотя в 1964 г. коммунисты потерпели свою долю поражений на поле боя, их силы и поддержка среди населения заметно росли, тогда как сайгонское правительство теряло и то и другое.
Не время для решений
Через несколько лет Линдон Джонсон скажет по поводу Вьетнама: «С самого начала я знал, что обречен быть распятым, какой бы путь я ни избрал. Если бы я оставил женщину, которую по-настоящему любил, — Великое общество, чтобы спутаться с сукой-войной на другом конце света, я бы потерял дома все… Но, если бы я бросил Южный Вьетнам с его войной, отдав его в руки коммунистов, меня бы назвали трусом, а мою страну — умиротворителем, и с того момента мы бы ничего больше не могли сделать ни в какой точке земного шара»[324].
Каждый президент наследует «конюшню» своего предшественника и, по крайней мере первое время, вынужден «скакать на его лошадях». Необузданный «скакун войны» был мало подвластен Джонсону. В ту же секунду, когда техасские пули поразили Джона Кеннеди, он превратился в легендарного героя, благородного рыцаря-мученика. Первым делом, встав у руля власти, Джонсон пообещал американскому народу и конгрессу, что обеспечит преемственность политики своего предшественника. Трудно представить, чтобы он мог пообещать что-то другое. Хотя Джонсон с гордостью называл себя неотесанным парнем с техасского ранчо, в глубине души он переживал из-за того, что ему не хватало утонченности Кеннеди и его «придворных», которые подсмеивались над простецкими выражениями Джонсона вроде «Не плюйте в суп — нам еще придется его есть», над его любовью к тушеным бобам с бамией и над его неуклюжими фотографиями вроде той, где он держал за уши своего бигля. Позже, в приступе негодования на людей ДФК, которые, как он считал, лишили его поддержки, он сказал, что в 1964 г. ему пришлось «оставить на своих местах всех одиннадцать пастухов»[325] — кабинет Кеннеди.
Если оставить в стороне Вьетнам, бывший вице-президент был гораздо более эффективным политиком, чем бывший командир торпедного катера PT-109{31}. Чего не хватало Джонсону, так это уникального дара Кеннеди сплачивать вокруг себя людей, создавать поразительный дух единства, что в значительной степени позволяет объяснить последующую трагедию его президентства. Американская военная верхушка настороженно относилась к новому президенту, не в последнюю очередь из-за хвастливых рассказов последнего о своих героических подвигах во время Второй мировой войны: так, в одном интервью он заявил, что во время войны заработал себе прозвище Рейдер. Ни для кого не было секретом, что весь боевой опыт Джонсона ограничивался единственным полетом в пассажирском кресле на борту B-26 в 1942 г. в Новую Гвинею, за что генерал Дуглас Макартур наградил техасского конгрессмена одной из сотен сильно потускневших Серебряных звезд.
Никакое наследие Кеннеди не обязывало нового президента бомбить Северный Вьетнам или отправлять полмиллиона американских солдат на Юг. Тем не менее было немыслимым, чтобы в первый же год пребывания у власти — и за год до президентских выборов — Джонсон приказал находящимся в Индокитае американцам упаковать чемоданы и вернуться домой. Ничто из того, что происходило далее, не было неизбежным, однако все дальнейшее проистекало из той данности, что в стране уже находилось 16 000 граждан США, отправленных туда Джоном Кеннеди. Дэвид Нес вспоминал, что перед его отъездом в Сайгон в качестве заместителя посла Лоджа его начальник сказал ему: «Линдон Джонсон не собирается стать президентом, который потерял Вьетнам. Не забывай об этом»[326].
В конце ноября 1963 г. КОВПВ приступило к реализации нового плана, призванного усилить правительственный контроль в дельте Меконга. План предусматривал интенсивные обстрелы сельской местности и провозглашение так называемых зон свободного огня, где разрешалось открывать огонь по любым движущимся объектам. Сельские жители покидали свои деревни и переселялись в городские трущобы вдоль шоссе № 4. Некоторые крестьяне стали носить белую одежду вместо традиционной черной, которую американские пилоты считали партизанским дресс-кодом. Новая агрессивная политика снизила народную поддержку партизан и негативно отразилась на моральном духе последних. К сожалению, хотя сайгонскому режиму удалось временно переиграть коммунистов в запугивании крестьян, оно ничего не сделало ради того, чтобы завоевать хотя бы каплю лояльности собственного народа.
Между тем у военной хунты начались проблемы. Большой Минь правил страной меньше трех месяцев, но уже разочаровал и своих коллег, и американских патронов. В декабре Макнамара посетил Сайгон и был потрясен царившим там хаосом. Американцы были уверены, что Минь, как и Ню до него, проявлял недопустимый интерес к переговорам в Ханое. Генерал скептически относился к программе стратегических поселений и действенности сплошных бомбардировок. 28 января 1964 г. 37-летний генерал Нгуен Кхань облачился в штатскую одежду и, заявив, что ему срочно нужно посетить столичного дантиста, отправился из Хюэ, где располагалась его штаб-квартира, в Сайгон на регулярном рейсе Air Vietnam. В предрассветные утренние часы 30 декабря он переоделся в привычную военную форму и вместе со своим заместителем поехал в штаб-квартиру ВСРВ, где у него была назначена встреча с близким другом — командующим парашютными войсками генералом Чан Тхиен Кхиемом. Они собирались устроить переворот, отстранив от власти хунту во главе с Минем. К своему удивлению, Кхань обнаружил, что в здании штаб-квартиры не горит свет ни в одном окне. Он позвонил Кхьему, чтобы спросить, почему ничего не происходит. «Ох, кажется, я забыл завести будильник, — ответил беспечный заговорщик. — Но не волнуйтесь, у нас все под контролем»[327].
Переворот действительно прошел гладко. На рассвете новый лидер Южного Вьетнама обратился к нации, объявив, что отныне он встает у руля страны, так как генерал Минь и его люди показали себя нерешительными в ведении войны. Смена власти произошла без единого выстрела. Все тот же Лу Конейн убедил свое начальство в необходимости очередного переворота под предлогом того, что Минь якобы все более явно склонялся в пользу нейтрального статуса Вьетнама — сценарий, совершенно неприемлемый для Вашингтона. Макнамара и Лодж считали Нгуен Кханя «самым способным из генералов». Едва ли не первое, что сделал тот, придя к власти, — ликвидировал майора Нгуе