Разумеется, эта идиллическая картина далека от истины. Тогда как северовьетнамский народ действительно проявил замечательную стойкость и самоотверженность в тот тяжелейший период, абсурдно утверждать, что он с энтузиазмом принял испытание огнем. Один военный ветеран, впоследствии ставший университетским профессором, в 2016 г. сказал: «На протяжении многих лет вьетнамцам представляли историю этой войны исключительно в романтическом ореоле. Мы устали от этого»[658]. Школьная учительница была с ним согласна: «Это было очень тяжелое время. Не было никакого счастья. Не хватало абсолютно всего. Все мужчины знали, что им придется идти в армию, но никто этого не хотел. Я помню, как одного моего ученика призвали еще до того, как он закончил школу. Их собирались отправить на Юг, и перед этим он пришел ко мне в класс и попросил разрешения в последний раз посидеть за своей бывшей партой»[659].
У Фама Хунга, жившего в прибрежной деревне на востоке страны, был друг по имени Хыонг, отличный футболист и умный парень, который жил один, потому что почти вся его семья в 1954 г. бежала на Юг. Когда Хыонг достиг призывного возраста, его несколько лет подряд отказывались брать на военную службу из-за прошлых связей его родителей с французами. В конце концов военное начальство было так впечатлено его желанием сражаться за дело революции, что его взяли в армию и отправили на Юг. Но его революционный пыл оказался притворным: он хотел попасть на Юг только для того, чтобы найти отца. Его схватили при попытке дезертирства, и до Хунга дошли слухи, что он предпринял несколько неудачных попыток бежать. «Его история была настоящей человеческой трагедией», — сказал Хунг[660]. В другом случае армейские вербовщики прибыли в удаленную деревню, чтобы набрать квоту призывников[661]. Но одна семья спрятала своего старшего сына в джунглях. Местные власти предупредили, что, если тот не явится на сборный пункт в течение трех дней, его семья лишится продовольственных карточек. Парню пришлось пойти в армию, но, оказавшись на Юге, он при первой же возможности дезертировал — с одобрения своей семьи.
В детстве Хунг не понимал, почему их отец был так одержим тем, чтобы он и его брат получили образование: отец заставлял их хорошо учиться в школе, чтобы затем поступить в институт. Однажды Хунг прогулял уроки, чтобы присоединиться к поиску сбитого американского пилота, за что получил от отца самый суровый нагоняй в своей жизни. Позже он понял причину: студентам в Северном Вьетнаме — как, впрочем, и в Южном Вьетнаме и Соединенных Штатах — было проще избежать призыва в армию. Отец Хунга хотел уберечь своих двух сыновей от войны. Каждый вьетнамец навсегда запомнил свою первую встречу с американским самолетом — когда Хунг, в то время 10-летний мальчик, увидел, как взорвался мост рядом с его деревней, он побежал прятать свой драгоценный школьный портфель и учебники, чтобы их тоже не разбомбили. Повзрослев, он со смехом вспоминал, что больше испугался за свои детские богатства, чем за свою жизнь. Несколько лет спустя в их маленький дом подселили полковничью жену и дочь, эвакуированных из Ханоя. Он влюбился в девочку, которая была того же подросткового возраста, что и он. Однажды ее мать возвращалась из соседнего города и погибла от взрыва бомбы, упавшей рядом с мостом[662].
Семья Хунга жила в маленькой буддийской общине по соседству с такой же небольшой католической общиной. Между детьми из двух сел шла «религиозная война» понарошку — они рыли окопы, стреляли друг в друга из игрушечных ружей и бросали игрушечные гранаты. Некоторых взрослых огорчали такие детские игры, но так происходит в любом воюющем обществе. На деревенских улицах висели плакаты с карикатурами на Джонсона и позже на Ричарда Никсона — американские президенты были нарисованы с вытянутыми изо рта языками, с которых взлетали бомбардировщики. В школе каждое утро все ученики делали физзарядку, скандируя заученные лозунги. Для большинства населения единственным источником новостей были уличные громкоговорители. Правительственная пропаганда утверждала, что их собратья на Юге страдают от голода и нищеты и эксплуатируются американцами, как рабы.
Поля и крыши домов были усеяны дипольными отражателями, которые самолеты сопровождения ударных групп выбрасывали в воздух для создания помех радарам. Даже в сельской местности люди проводили много времени в бомбоубежищах, которые они научились покидать не сразу после сигнала об отбое воздушной тревоги, а подождав несколько минут, пока все снаряды и обломки не упадут на землю. Собакам часто давали кличку «Джонсон», а потом и «Никсон»: «Именем Никсона пугали маленьких детей, будто он был чудовищем из страшных сказок»[663]. Так как налеты происходили в основном в дневное время, вьетнамцы приспособились вести ночной образ жизни. Железнодорожные составы между китайской границей и Ханоем ходили в темное время суток. Водители грузовиков старались как можно лучше изучить привычные маршруты, чтобы ездить ночью без фар. За покупками также ходили по ночам.
Инженеры с безграничной изобретательностью и самоотверженностью обеспечивали ремонт поврежденных мостов и железнодорожных путей. В общей сложности на восстановительных работах путей сообщения было задействовано 600 000 рабочих, главным образом женщин. Когда американцы разбомбили грузовую станцию Кеп на жизненно важном китайском направлении, движение поездов было восстановлено в течение 20 часов. Еще 145 000 человек работали на объектах ПВО. Поскольку многие мужчины служили в армии, львиная доля тяжелого физического труда ложилась на женские плечи. Один крестьянский ребенок вспоминал, что в сезоны посадки риса и сбора урожая его мать вставала в 3 часа ночи, чтобы переделать как можно больше работы, пока солнце не войдет в зенит[664]. Иногда несчастная женщина так уставала, что засыпала прямо на рисовом поле.
Постепенно люди привыкли к бомбардировкам и стали испытывать меньше ужаса, хотя разумными мерами предосторожности никто не пренебрегал. Чтобы выехать за город, многие горожане использовали моратории на воздушные налеты, которые благородно объявляло правительство США по нескольким главным вьетнамским праздникам в году. Советский дипломат описывал возвращение в столицу в последние часы перед окончанием моратория: «Навстречу нам двигались по ночам на Юг бесконечные колонны грузовиков и бензовозов. На узких дорогах со спешно залатанными воронками часто возникали заторы. Напряжение нарастало на подъезде к Ханою, когда время близилось к полуночи. Помню, как, продираясь сквозь встречные колонны грузовиков и бензовозов, мне пришлось, выйдя из машины, разбудить уснувшего от усталости за рулем совсем юного водителя»[665].
Продукты питания распределялись только по карточкам, и люди постоянно искали, чем бы дополнить свой скудный рацион. В сельской местности были популярны тушеные крысы с шафраном, жареные крысы с листьями лимона, а также саранча, кузнечики, жуки и личинки шелкопряда. Домашние животные тоже становились едой. Один вьетнамец вспоминал, что, когда ему было 11 лет, родители сказали, что семья переезжает в другой дом и они не могут взять с собой его любимую дворнягу: «Я крепко обнял свою собаку, а потом пришел какой-то незнакомый человек и забрал ее — я понял, что он ее убьет»[666]. Считалось, что собачье мясо становится гораздо вкуснее, если его как следует отбить и размягчить, прежде чем животное умрет.
До Тхи Тхы и ее сокурсники в Ханойском университете были вечно голодными, как и их соотечественники, маршировавшие по тропе Хо Ши Мина. «Парни страдали гораздо сильнее», — вспоминала она. Мяса и овощей почти не было; в основном ели рис, изредка — картофель и кукурузу. Не хватало даже воды, чтобы помыться и постирать белье. По вечерам вместо развлечений и фильмов были многочасовые собрания Союза молодежи, на которых обсуждалось, как стать хорошим гражданином. Иногда собрания перерастали в ожесточенные споры, например однажды, когда студент забыл в умывалке часы, а «плохой гражданин» украл их. Не было ни курения, ни алкоголя, почти не было секса: «Мы были невинными детьми. Никто особо не жаловался — мы просто жили так, как могли»[667].
Ханойский подросток Фам Фыонг раньше не испытывала враждебности к американцам. Но потом начались бомбардировки. Когда с неба впервые посыпались бомбы, она в ужасе побежала и спряталась под деревом. Вскоре после этого ее жизнь резко изменилась. Семья Фыонг оказалась среди сотен тысяч других горожан, которые были переселены из крупных городов в деревни. «Люди там были приветливыми, но еды всегда не хватало»[668]. Эвакуированные семьи часто расселялись по разным домам, так что маленькие дети, рыдая, бегали по улицам в поисках матерей. Хижины освещались только керосиновыми лампами, и те, кто любил читать, постоянно ходили с закопченными носами.
Трудности и лишения, которые пришлось пережить Фыонг, находятся за гранью воображения для большинства западных людей. Когда она училась в начальной школе, ей приходилось каждый день проходить пешком туда и обратно больше 3 км, в средней школе — больше 8 км, разумеется босиком. В подростковом возрасте она мечтала не о романтических отношениях с мальчиками, а о еде и красивой одежде, особенно о шелковых штанах. Отец запретил ей посещать кинотеатр под открытым небом, где показывали китайские и советские фильмы, в основном о войне, потому что билеты стоили слишком дорого для их семейного бюджета. Иногда после школы она заходила в гости к дяде, где слушала передачи по маленькому китайскому радиоприемнику; телевизор она впервые увидела только после войны. При этом семья Фыонг занимала относительно привилеги