Состояние было средней паршивости. Ни то, ни се. Словно и впрямь что-то зрело в организме. Оставалось лишь надеяться, что это упадок сил.
Группу вывезли в Ханой под покровом ночи. Маленькую колонну сопровождали два бронетранспортера — уважали советских специалистов… Давыдов тоже неважно себя чувствовал, но не температурил. Он отвел Андрея на заднее сиденье, пробормотал на ухо:
— Нехорошо получается, командир… ну, с этим американским паршивцем, как там бишь его… В КГБ не дураки, поймут, что мы что-то темним. Будут расспрашивать по очереди, ловить на нестыковках, и некрасивая история вылезет. Нам оно надо? Я и так себя чувствую, как какой-то антисоветчик, совесть неспокойна. А мы ведь, если вдуматься, ни в чем не виноваты, наоборот, такие трудности преодолели…
Капитан был прав. Беспокойство на душе от скрытого факта только усугублялось. Почему они отпустили американского летчика? Объективные причины в расчет не примут. Пусть и не за этим они во Вьетнаме, но обязаны были реагировать. Их было двое, при автоматах, а тот один и без оружия. К тому же спецназ на «Ирокезе» был явно по душу Варковски, наверняка своего пилота они вытащили, тот сейчас злорадно потирает ладони, вспоминая добреньких русских, и готовится снова сесть в кабину бомбардировщика, чтобы наводить ужас на мирных жителей…
— Что предлагаешь, Саня?
— Сказать как есть, командир. Правда все равно всплывет. Дескать, выявили пилота у сбитого «сто пятого», допросили на месте, но потом он кинулся в драку, пытался завладеть оружием, мы его и «приголубили». На вид был вылитый мертвец, поэтому оставили, пошли дальше. Тоже вранье, но хотя бы близко к теме. Или еще лучше: допросили, а он воспользовался моментом и убежал в джунгли. Пробовали искать, завязли… ну, как-то так.
— Вторая версия мне нравится больше, Саня. Хорошо, давай ее придерживаться. Он ведь и в самом деле чуть не сбежал, когда в своем парашюте запутался…
Пристрастных бесед с потомками «железного Феликса», по счастью, не было. По прибытии «герои дня» были вызваны к генерал-майору Малашенко. Ночь еще не кончилась, но генерал не спал. Штаб разместился в приземистом кирпичном здании, накрытом, как саркофагом, маскировочной сетью. Генерал-майору было далеко за пятьдесят. Великую Отечественную войну он прошел от первого до последнего дня. Начинал командиром зенитной батареи, оборонял Путиловский завод от налетов немецкой авиации, выдержал всю блокаду, а когда ее прорвали, уже командовал дивизионом, потом полком зенитной артиллерии. Прошел половину Европы, защищал небо отвоеванных городов — Варшавы, Кракова, закончил войну под Прагой в мае 45-го, когда поддерживал со своей бригадой ПВО действия авиации 1-го Украинского фронта, штурмующей запертые в Чехословакии остатки группы армий «Центр». Там же получил тяжелое ранение, два года мыкался по госпиталям, но выздоровел полностью и продолжил военную карьеру. Он сидел в своем кабинете с задернутыми шторами. Работал кондиционер, но толку от него мало — весь лоб генерала был усыпан бусинками пота.
— Поздравляю, майор, что удачно выпутались из истории. — Рукопожатие генерала было твердым, невзирая на предрассветный час. — Буду ходатайствовать о представлении твоей группы к награде. Как ваш раненый?
— Еще не навещал, товарищ генерал-майор, — только с колес. Он здесь, в госпитале. Говорят, что все в порядке.
— Ну, дай-то бог… Извини, что отрываю от сна, давай-ка быстро — всю историю в лаконичном виде. — Выслушав не вполне связный рассказ, генерал поморщился и покачал голово: — Славно вас угораздило… Мне, если честно, плевать на этого американского летчика, вы не спецназ, чтобы брать его в плен, у вас другие задачи в этой стране. Мы не кровожадные. Спасли его свои, да и шут с ним, в следующий раз хорошо подумает, прежде чем отправиться на боевое задание. Трещинка в психике парню гарантирована. Но засекретить все произошедшее мы обязаны, надеюсь, ты и сам понимаешь. Слухи о ваших приключениях не должны просочиться. С советскими специалистами во Вьетнаме такого случиться НЕ МОЖЕТ, уж не обижайся.
— Да я понимаю, товарищ генерал-майор…
— И парням своим скажи, чтобы языками не трепали. Дело подсудное. Впрочем, им компетентные люди и так скажут, гм… Будут донимать тебя органы, сразу ко мне — справимся с любой ситуацией, мы своих в обиду не даем. Налеты американцев будут продолжаться еще долго, но их накал уже спал. Пару дней назад их авиация заминировала гавань Хайфона, чтобы грузы в порты не поступали. Работают морские саперы, потребуется несколько недель, чтобы избавиться от этого геморроя. Вчера над тем же Хайфоном летали самолеты-разведчики, проверяли свою работу… Вы временно снимаетесь с боевых заданий, хватит с вас, ваша группа не железная. Что будет дальше, посмотрим, возможно, продолжишь преподавательскую карьеру. А сейчас отдыхать, майор. Неважно выглядишь. Все в порядке?
— Врач считает, что нет, я считаю, что да, — отшутился Андрей. — Время покажет, кто из нас прав.
— Смотри, не разболейся. Суток хватит, чтобы выспаться?
Он спал, как сурок. Соломенный домик Наф-Нафа сотрясался от богатырского храпа — равно как и соседние, и люди опасливо обходили их стороной. Учебный центр 264-го ЗРП жил своей суетливой жизнью, шли занятия, часть курсантов из числа наиболее подготовленных убыла на боевые стрельбы, вернулись не все. Соблюдался режим секретности — учебный центр ни разу не подвергся бомбардировке. Это был островок стабильности и спокойствия посреди хаоса. В течение дня Андрей несколько раз пытался проснуться, однажды это удалось. Он посидел на раскладушке пару минут и снова повалился. Не слышал ни дождя за окном, ни криков любителей волейбола, которые находили свободную минутку даже в плотном учебном процессе. В дверь постучались Романчук и Газарян, поинтересовались, жив ли командир, выслушали адрес, по которому следовало идти, и на цыпочках удалились. Ничего срочного, видимо, не стряслось.
Следующей ночью снова шел дождь. Он монотонно стучал по пальмовым листьям, убаюкивал. Неизвестная личность проникла в бунгало за час до рассвета. Дверь почти не скрипела — и как ей это удалось? Личность сбросила дождевик, сняла с себя что-то еще — вернее сказать, сняла ВСЕ. Она отогнула марлевый полог, забралась к нему на раскладушку, и та возмущенно заскрипела. Про «любовь на раскладушке» сколько шуток уже было сказано! Но где еще, если больше негде? Случалось, что и раскладушка под рукой отсутствовала. Паники по пробуждении Андрей не испытывал — словно так и надо! К вспотевшему телу прижалось другое горячее тело, обдало жарким дыханием, женщина целовала своего мужчину, обнимала мягкими руками. Он плавно вышел из «режима сна» и недоуменно стал ощупывать ее голову, плечи:
— Нинок, это ты? Ты здесь какими судьбами?
— Устала ждать, родной… — прильнула она к нему. — Знала, что вы прибыли прошлой ночью, и даже догадалась, что будешь спать без задних ног. Но чтобы вот так… Это просто неприлично, дорогой. У меня неоднократно складывалось ощущение, что про меня забыли…
— Я помнил, неправда, — вяло отбивался Андрей. — Но эта дикая усталость была сильнее меня, прости. Я очень рад тебя видеть… Нет, чувствовать, потому что я тебя вообще не вижу…
Она стонала, заводилась, просила не делать резких движений — эта раскладушка так предательски скрипит, и весь учебный центр в курсе, а также американский спутник-шпион за облаками… Оба страшно соскучились. Долго не могли пересечься — то одной не было на базе, то другого. Ночная встреча выдалась бурной. Раскладушка стерпела.
— Все, насытилась… — наконец облегченно выдохнула Нина и откинула голову, продолжая машинально гладить его. — А ты еще ничего, Андрюша, мне сказали, что ты совсем никакой, еле ноги тащишь.
— Так ноги тут и ни при чем, — отшутился Раевский, — мы с тобой уже целый час лежим.
— Что у вас случилось, Андрюша? Вадим Гарин лежит в госпитале, про остальных — никакой информации, ходят слухи, что ваш район безжалостно бомбили. Места не могла себе найти — никто не говорит, что у вас происходит, делают загадочные лица и уверяют, что все будет хорошо. Когда «сорока на хвосте» — читай, Ирина Макаровна — принесла весть, что вы прибыли, у меня чуть ноги не отнялись. Ладно, думаю, еще увидимся, главное, что ты здесь. «Сорока» также сообщила, что вы неделю проведете в центре… Работой завалили, весь день не могла вырваться. Потом ты храпел, как дракон, а я, как полная дура, круги вокруг твоей хижины наматывала, людей смешила… Перед рассветом, знаешь ли, не выдержала, решилась на проникновение в чужое жилище… Завтра или послезавтра снова едем с Петром Аркадьевичем в Ангун — ты даже не представляешь, как не хочется… Так что у вас произошло, расскажешь?
— Это информация конфиденциальная, — уклончиво отозвался Андрей, — прости. Во-первых, ничего интересного, во‐вторых, тема засекречена.
— Серьезно? — удивилась Нина. — Засекречено и ничего интересного? Такого не бывает. Ладно, я даже знать не хочу, что с тобой приключилось. Стану нервничать, потеряю сон и аппетит… Ты, вообще, здоров? — Она насторожилась, приложила руку к его лбу: — Температуры вроде нет, но не могу избавиться от чувства, что с тобой что-то происходит.
— Устал, переспал, больше суток не ел… — Андрей тоже понимал, что в организме что-то не в порядке. Болезнь не спешила, пока еще думала, осматривалась. Но подозрительная тяжесть уже присутствовала, и в горле першило.
— Не вздумай разболеться, больным ты мне не нужен, — предупредила Нина и потянулась к нему: — Давай еще полежим, и я пойду. Впереди рабочий день, надо привести себя в порядок, а то я такая лахудра…
Впрочем, окончательно проснувшись, он неплохо себя чувствовал и решил воздержаться от прогулки к местным медицинским светилам. Учебный центр работал по расписанию. Местность, где находилось заведение, редко подвергалась ударам — о существовании объекта не знали даже многие лица из высшего вьетнамского командования. Андрей сидел на табуретке у входа, курил и задумчиво смотрел, как по аллее с деловым лицом приближается Никита Ханов. Тот был одет в рубашку и штаны песочного цвета, гладко выбрит, выглажен, помахивал кожаной папкой с государственными секретами, за спиной висела элегантная спортивная сумка. Обнаружив знакомую фигуру, Никита свернул с аллеи, обменялись рукопожатием.