Обвинять Д’Кастри в трусости, слабоволии было бы по меньшей мере несправедливо. На протяжении всей своей карьеры он демонстрировал совершенно противоположные качества. Как уже упоминалось, полковник прошел две войны. Кроме того, он стал великолепным спортсменом, участником многих соревнований самого высокого уровня.
Во время Второй мировой войны Д’Кастри участвовал в дерзких рейдах по тылам гитлеровцев. Весной 1940 г. он командовал подразделением из 60 солдат, которое отражало атаки целого немецкого батальона и танков. Будучи раненым, Д’Кастри продолжал руководить своими подчиненными, пока у них не кончились боеприпасы.
Не пасовал Д’Кастри и в плену. Находясь в заключении, после трех неудачных попыток побега, он все же сумел выбраться из тщательно охраняемого концлагеря ОФ ЛАГ IV-4, на территории Силезии. Фактически, Д’Кастри нелегально пересек Германию, Францию, Испанию и, добравшись до Северной Африки, присоединился к силам «Сражающейся Франции». Одиссея достойная любого приключенческого романа или сериала.
В Индокитае Д’Кастри также зарекомендовал себя грамотным и отважным офицером. В долине р. Красная он не покинул боя, даже когда получил ранения в обе ноги. А ведь полковник был немолод. Наряду с личной храбростью, боевым куражом, будущий командующий Дьенбьенфу продолжал оставаться потомком старинного дворянского рода. Он был аристократом и в боевых условиях. В Индокитае полковник постоянно носил красно-светлый кепи и шарф – непременный атрибут формы офицера кавалерии спаги. После ранения он не расставался с тростью, хотя в ней не было необходимости.
В Дьенбьенфу Д’Кастри даже допускал некоторую капризность в своем поведении. Несмотря на суровые полевые условия, он обычно обедал за столом, застеленным белоснежной скатертью, обставленным серебряными приборами. Каждый вечер полковник играл в бридж со старшими офицерами.
Наиболее простое определение причин устранения Д’Кастри от командования – утверждение, что он не был способен к длительной борьбе. Доказательств этому более чем достаточно. Оказавшись в сложных обстоятельствах, полковник терял волю и старался «уйти от проблем». По его собственному признанию, ему не нравилось встречаться с проблемами, которые «не были прекрасны»241. Д’Кастри испытывал полный дискомфорт, видя смерть и страдания в течение длительного времени. Он умышленно избегал контакта с ранеными и почти не посещал перевязочных пунктов.
Представляется очевидным, что командующий гарнизоном Дьенбьенфу переживал психологический надлом. Вероятно, начало активных действий ВНА означало полную блокаду французской базы. Д’Кастри, как опытный военный, понял, что положение вверенных ему частей почти безнадежное. Французский историк Ж. Руа высказывал мнение, что полковник действовал так, «как будто пружина в нем сломалась»242. В таком состоянии Д’Кастри не мог полноценно осуществлять командование блокированным гарнизоном.
Понимая состояние командующего, Лангле фактически принял руководство войсками на себя, но о конфликте в руководстве сообщать в Ханой не стал. Судя по дальнейшему развитию событий, Д’Кастри не противился передаче властных полномочий Лангле. Против действий командира парашютистов выступил только лейтенант-полковник Войно.
Между офицерами произошел конфликт, закончившийся извинениями со стороны Лангле. Впоследствии Войно занимал высокий пост в командовании Дьенбьенфу. Несмотря на фактическое отстранение от дел, Д’Кастри продолжал участвовать во всех офицерских собраниях. За его подписью издавались все приказы по гарнизону. Переговоры с Ханоем также велись от его имени243.
В 1955 г., когда представители специальной правительственной комиссии по расследованию причин поражения под Дьенбьенфу спросили Лангле относительно роли Д’Кастри на посту командующего, лейтенант-полковник ответил кратко: «Он передавал наши послания в Ханой»244.
Параллельно с конфликтом, произошедшим в командовании французской группировки, внутренние трения в лагере колонизаторов не прекратились. В период войны в Индокитае между парашютными частями и армейской разведкой существовала скрытная и устойчивая вражда. В Дьенбьенфу дислоцировалось подразделение разведки 8-я группа «коммандо» (GC-8), укомплектованное горцами-хмонгами, возглавляемое капитаном Гебертом.
С началом наступления ВНА это подразделение полностью утратило свое значение. Хмонги, подготовленные для ведения разведки в тылу врага, не могли быть использованы в обычных боевых действиях245. Кроме того, их пребывание в Дьенбьенфу усугубляло присутствие семей горцев. Формально GC-8 подчинялась своему командованию в Ханое и Сайгоне. Д’Кастри не имел права отдавать распоряжения этому подразделению.
Еще 22 марта Лангле выпустил приказ по парашютным частям, в котором объявил, что GC-8 предпочло быть похороненным в убежищах, чем сражаться с ВНА. По сути, это обвинение в трусости. 28 марта, после неформального отстранения от должности командующего Д’Кастри, Лангле сделал следующий шаг. Как командующий всеми парашютными подразделениями в Дьенбьенфу, он запретил капитану Геберту, формально являвшемуся офицером-десантником, ношение красного берета. Это распоряжение было унижением для командира подразделения специального назначения.
Геберт участвовал во многих опасных операциях еще в период Второй мировой войны. Он получил тяжелое ранение, сделавшее его инвалидом. Тем не менее капитан остался в армии, воевал в Индокитае. В октябре 1953 г. он был добровольно включен в состав группы специального назначения и десантирован над территорией, занятой противником.
За успешное выполнение боевого задания капитан был награжден орденом Почетного легиона. Следовательно, формально лишая Геберта права ношения красного берета – самого почетного атрибута французских парашютистов, – Лангле сознательно провоцировал конфликт.
С одной стороны, стремление лейтенант-полковника Лангле к единоначалию понятно и справедливо. В условиях абсолютной блокады, превосходства противника в численности и артиллерии это было первым критерием для того, чтобы организовать эффективное сопротивление врагу. Кроме того, на осажденной базе лишних бойцов быть не могло. Вместе с тем провоцирование конфликта внутри гарнизона, где была нарушена система снабжения, пополнений, такой конфликт мог иметь самые непредвиденные последствия.
Противостояние между Лангле и Гебертом могло спровоцировать мятеж хмонгов. Безусловно, он был бы довольно быстро подавлен, но это, несомненно, оказало бы негативный эффект на моральное состояние других колониальных подразделений – тайских, вьетнамских, североафриканских.
Таким образом, пауза в боевых действиях была отмечена не только фактической сменой командующего французской группировкой, но и проведением колонизаторами последней наступательной операции. Кратковременная позиционная война обозначила актуальность решения ряда проблем.
Например, с началом активных боевых действий колонизаторы столкнулись с трудностями в обеспечении бесперебойной связи. Во французских частях обычно пользовались полевыми рациями SCR-300 американского производства. Эти средства, захваченные в качестве трофеев, весьма успешно эксплуатировали и вьетнамцы. Рации позволяли командирам частей ВНА, настраиваясь на нужные радиочастоты, подслушивать переговоры врага, вводить его в заблуждение ложной информацией, оказывать психологическое воздействие или элементарно препятствовать нормальной связи. Исключением являлась радиотелефонная высокочастотная станция Z-13, которой пользовался исключительно штаб Д’Кастри при сеансах связи с Ханоем.
Столкнувшись со столь серьезными трудностями, французы от элементарного языка кодов стали использовать другие хитрости. Например, в североафриканских подразделениях все переговоры велись исключительно на арабском языке. Лейтенант-полковник Лангле говорил на бретонском диалекте, который совершенно не понимали радисты ВНА, или по-английски. Командиры частей при переговорах пользовались личными прозвищами как позывными. Лангле именовался «Пьер», майор Бижар – «Бруно», майор Брешиньяк – «Бреше»246.
Другой серьезной проблемой для осажденного гарнизона стало не только снабжение, но и эвакуация раненых. Вследствие умелых действий зенитчиков ВНА транспортная авиация несла ощутимые потери. Самолеты колонизаторов не могли наносить бомбовые удары по позициям вьетнамцев.
В конце марта колонизаторы решили уничтожить позиции ПВО ВНА. План дерзкой операции разработал майор Бижар. Согласно замыслу, силы колонизаторов должны были внезапно ворваться в расположение вьетнамских ПВО, уничтожить зенитные орудия и пулеметы и быстро отступить.
Бижар, проанализировав действия артиллерии противника, пришел к выводу, что противник не в состоянии оперативно переносить огонь большого количества артиллерии на разные участки. Вьетнамцы, как это было при штурме «Беатрис» и «Габриэль», расстреливали французские позиции прямой наводкой. Колонизаторы решили воспользоваться этим обстоятельством.
28 марта тактическая группа в составе 8-го ударного, 6-го колониального и 1-го парашютных батальонов в сопровождении танков после непродолжительной артподготовки стремительно атаковала позиции ПВО в районе селений Банна и Банонгпет. Удар французов был внезапным.
По свидетельству вьетнамцев, бойцы ВНА с опозданием опустили стволы своих орудий и пулеметов, чтобы встретить противника огнем247. Колонизаторы ворвались на позиции. Завязались ожесточенные схватки. Вьетнамцы, израсходовав боеприпасы, пустили в ход ножи, штыки, приклады. Раненые продолжали сражаться. Почти все защитники зениток погибли.
К полудню колонизаторы овладели основной позицией ПВО. По французским данным, вьетнамцы потеряли 350 чел. убитыми, десять попали в плен. Десантники захватили пять 20-мм зенитных орудий, двенадцать пулеметов 50-го калибра. Их немедленно вывели из строя. Потери 6-го парашютного батальона составили 17 чел. убитыми, 36 чел. ранеными