— Игорь, сюда нельзя, я переодеваюсь.
— Ах, ты переодеваешься?!
Уловив в голосе бывшей едва сдерживаемый смех, Кропоткин почувствовал, как в нём закипает бешенство. Представив, как тонкие розовые губы Лидии расплываются в довольной ухмылке, он ощутил, что в затылке плеснула волна горячей крови, окатив голову кипятком. Не осознавая, зачем он это делает, Игорь со злостью рванул тонкую кружевную блузку вниз и опомнился только тогда, когда, зацепившись за неровный верх дверки из ДСП, дорогое кружево разорвалось. Характерный треск лопнувших нитей мгновенно привёл его в себя, и, опомнившись, он отдёрнул руки и убрал их за спину, будто это могло что-то исправить.
— Лид, прости, я случайно, — чувствуя неловкость, Кропоткин с досадой выдохнул.
— Случайно что? — Кропоткин мог бы поклясться, что в голосе Лидии не ощущалось даже намёка на великую вселенскую скорбь по поводу этой страшной утраты.
— Случайно порвал твою блузку, — через силу выдавил из себя Кропоткин.
— До сегодняшнего дня я была уверена, что порвать женскую кофточку мужчина способен только в состоянии глубокого чувственного аффекта, — неожиданно поверх зацепившейся за дверь блузки лёг изящный кружевной бюстгальтер на косточках, и Игорь уловил знакомый запах духов Лидии. — Если тебе не трудно, постарайся случайно не порвать моё бельё, — бросив взгляд в боковое зеркало трельяжа, Лидия увидела, как перекосилось лицо её бывшего мужа, и испытала истинное удовольствие, получив компенсацию, превосходящую ущерб от первоначальной потери.
— Слушай, Лид, мне чертовски неудобно, что так получилось…
С великим трудом заставив себя отвернуться от привлекательной композиции на дверке гардероба, Игорь оглядел рассеянным взглядом своё бывшее гнёздышко, и внезапно его дыхание сбилось: в боковой створке зеркала он увидел нечто такое, мимо чего не смог бы пройти ни один нормальный мужчина.
Лидия стояла лицом к зеркалу, вмонтированному в дверку шкафа, и оправляла на себе полупрозрачную диковинную вещь, сверху напоминающую обтягивающую водолазку, а снизу закрытый купальник. Кропоткин мог бы поклясться в том, что под этой сногсшибательной обновкой не было никакого белья, как, впрочем, и в том, что бывшая жена совершенно не догадывалась, что он нашел в стане врага такой чудесный наблюдательный пункт. Ощущая сладкое чувство полнейшей безнаказанности, Кропоткин растянул красивые вишнёвые губы в довольной улыбке и начал неторопливо рассматривать эту чертовски привлекательную картинку.
— Это называется комбидресс, — Лидия бросила взгляд в зеркало и встретилась глазами с бывшим мужем. Он чуть не подпрыгнул от неожиданности.
— И куда в нём ходят, во Дворец пионеров? — досадуя, что все его чувства написаны у него на лбу, Кропоткин демонстративно отвернулся от зеркала, давая понять, что соблазнительный образ в облегающем кружеве не произвёл на него ни малейшего впечатления.
— Нет, на экскурсию в Кремль, в Ленинский кабинет с зелёной лампой, — съязвила Лидия.
— Но-но, ты не очень-то! — нахмурился Кропоткин, машинально приложив руку к тому месту, где в нагрудном кармане пиджака лежал его партбилет. — Соображай хоть немножко! Голова-то у тебя есть на плечах или как, кочан капусты?
— Боже мой, Кропоткин, вот только твоих нравоучений мне не хватало! — подойдя к зеркалу, Лидия открыла шкатулку и стала подбирать украшение к необычному костюму.
— Знаешь что, никуда ты в таком виде не пойдёшь! — при мысли о том, что кто-то другой будет прикасаться к её тёплой коже под эластичным кружевом, Кропоткина замутило.
— Да что ты говоришь! — нараспев произнесла Лидия. Достав нитку гранатовых бус, она приложила их к экстравагантному наряду, но, взглянув в зеркало, поняла, что к тёмным тонам костюма следует подобрать что-нибудь посветлее.
— Лидия, не дури! — подойдя к бывшей жене совсем близко, Кропоткин почувствовал знакомый запах «Шанели». — Если я сказал, что ты никуда не пойдёшь, значит, не пойдёшь — и точка.
— А если я не послушаюсь? — неожиданно повернувшись, Лидия сделала полшага вперёд, и лацканы её пиджака коснулись одежды Игоря. — Тогда что?
— Тогда?.. — Кропоткин взглянул в глаза бывшей жены и почувствовал, как по его телу побежали восхитительные мурашки необоримого желания. — Чёрт бы тебя побрал!
Забыв о твердых моральных принципах и кодексе верного семьянина, он отодвинул в сторону полу ее пиджака и провёл тыльной стороной руки по чёрному эластичному гипюру. Ощущая, как сильными, упругими толчками по его жилам побежала быстрая горячая кровь, он наклонился над лицом Лидии.
— Что же ты делаешь, безобразница ты этакая! — прошептал он и, не в силах дольше сопротивляться, коснулся губ Лидии.
— Нет, Игоряша, так дело не пойдёт, — упершись обеими ладонями ему в грудь, Лидия неожиданно отступила назад.
— Что всё это значит, чёрт возьми?! — Кропоткин почувствовал, как к горлу толчками поднимается горький ком обиды и злости, и почти с ненавистью посмотрел на Лидию. — К чему эти игры? Мне не пятнадцать, чтобы со мной можно было вытворять подобные штучки!
— Игорь, тебе пора идти, — сделав небольшой полукруг, Лидия осторожно обогнула стоящего посреди комнаты Игоря и, пройдя в прихожую, как ни в чём не бывало, щёлкнула дверным замком.
— Как, и это всё? — Кропоткин разочарованно скривился.
— Извини, Игорь, но встречаться с женатыми мужчинами не в моих правилах.
— Но это… это не лезет ни в какие рамки! — задохнулся он. Внезапно его глаза превратились в узкие щели. — Святоша! Неужели ты и вправду могла подумать, что у меня было к тебе что-то серьёзное?! Ты что же, хотела удивить меня своей дырявой тряпкой? Лучше снеси её в комиссионку, а ещё лучше — в утиль! — с ненавистью выкрикнул он, скрипнув зубами.
— До свидания, Игорь, — дослушав гневную тираду до конца, Лидия распахнула дверь настежь.
— Да я в этот дом… — глядя в спокойное лицо бывшей жены, Кропоткин сжал кулаки. — Да чтобы я… Ноги моей здесь больше не будет! Ты меня поняла?!
— Поняла, — тихо отозвалась Лидия.
Ни слова больше не говоря, Кропоткин развернулся и почти бегом вылетел на лестничную площадку. Видя, что Лидия так и осталась стоять у открытой двери, он, не дожидаясь лифта, опрометью бросился вниз, стуча каблуками. Он злился и на бывшую жену, и на самого себя, что оказался в таком позорном положении, его глаза метали молнии. А Лидия, прислушиваясь к его громкому топоту, довольно улыбалась, потому что точно знала — от ненависти совсем близко до любви.
— И врагу ни за что не доби-и-ться, чтоб поникла моя голова-а-а, дорогая моя-a столи-ица… — обмотав указательный палец влажной тряпкой, Анфиса подцепила немного соды, пересыпанной из картонной упаковки в железную коробочку из-под монпансье. — Это плохо, что у нас в доме всё время ложки темнеют. Уж я их и содой и уксусом, а они знай себе каждую неделю мутным налётом покрываются.
— Опять ты со своими суевериями! Что на этот раз выдумаешь? — зажав покрепче кусачками обломанную спицу, Григорий установил её над пляшущим огоньком конфорки и стал следить за тем, как, нагреваясь, металлический стержень постепенно меняет цвет.
— Можешь мне не верить, но, когда в доме темнеет серебро, это плохо, это к болезни, — вздохнула Анфиса.
— По-твоему, если б ты каждую неделю не возилась с этим добром, мы бы все здесь давно перемерли? — кивнул на разложенные на полотенце ложки Шелестов.
— Смейся, сколько хочешь, но народные приметы не с пустого места взяты, что-то во всём этом есть, — возразила она. — Помнишь, я тебе говорила, Архиповой Вере сырое мясо снилось?
— Ну? — скептически хмыкнул Григорий.
— Вот тебе и «ну», уже к следующему вечеру Архипов с температурищей лежал, а ты говоришь…
— А при чём тут Веркино мясо?
— А при том, что видеть во сне сырое мясо — к болезни, — Анфиса взяла чайные ложки с полотенца и опустила их в небольшую миску с тёплой водой.
— Скажешь тоже! — поворачивая кусачки из стороны в сторону, Григорий накалил спицу почти докрасна. — Архипов тогда в кабине трактора от жары спарился, хватанул в обеденный перерыв ледяного кваса, ну и, понятное дело, охрип малость, с кем не бывает! Так что Веркино мясо тут совсем ни при чём, — подытожил он. — И потом, если уж на то пошло, по твоей глупой примете, темнеть должно серебро, а где ты у нас в доме серебро нашла, а?
— Какая разница, серебро, не серебро — я одно знаю: это плохо, когда ложки в доме становятся чёрными, — упёрлась Анфиса.
— Ну, пусть будет по-твоему, — не стал вступать в полемику Григорий, — только скажи мне на милость, почему у тебя что ни примета, так непременно к какой-нибудь неприятности?
— Почему ты так решил? — немедленно встрепенулась Анфиса. — С месяц назад жена Ваньки Смердина во сне навоз на ферме лопатой сгребала, а это к деньгам.
— И что? — фыркнул Григорий. — Она его лет тридцать каждый божий день сгребает, и что-то я не заметил, чтобы Смердинам хоть один раз деньги с неба свалились.
— А облигации госзайма, что, забыл? Они же с Иваном в июле ездили в город и обменяли этих бумажек, чтоб не соврать, то ли на сто двадцать рублей, то ли на сто тридцать. Это что, по-твоему, не деньги? — довольная столь веским аргументом, подтверждающим её правоту, Анфиса победно вскинула брови. — Вот и не верь после этого в приметы.
— Ну ты и сказала! — Григорий снял с огня раскалённую докрасна спицу, приставил её к отметке на внутренней стороне толстого кожаного ремня, и в кухне сразу запахло палёным.
— А что я сказала?
— Да ничего, — внимательно следя за тем, как горячий металл прожигает толстую свиную кожу, Шелестов усмехнулся, вдыхая вонючий дым. — Подумай сама, какая же это прибыль, когда одни слёзы. Сначала людей силой заставляли эти облигации покупать, потом тридцать лет ждали, авось кому надоест и он выбросит этот бесполезный хлам, и только после этого, срезав с каждой бумажки два нуля, решили отдать людям их кровные гроши. Вот я тебя и спрашиваю, кто от всего этого выиграл?