— Тогда зачем ты меня расспрашивал? — обида в душе Берестова постепенно стихала и, переходя в назойливую, тупую боль, осаживалась где-то внутри сыпучей ржавчиной.
— Да о чём-то нужно было поговорить, не молча ж пиво глушить, — резонно ответил гусар. — Да ты бери, не журись, а то потом жалеть будешь, рыбка-то вроде ничего попалась.
С отвращением обведя взглядом зал пивной, Берестов тяжело вздохнул и вдруг увидел самого себя со стороны. Жалкий, опустившийся, с затравленным взглядом и засаленными рукавами, он был одним из этих людей, собравшихся вокруг грязных столов и философствующих о жизни над пенной шапкой разведённого водой пива. И этот сигаретный дым, и серые тряпки уборщиц, и заляпанные стеклянные кружки с длинными прозрачными ручками — всё это было частью его жизни, жизни Юрия Ивановича Берестова, потомственного дворянина Шаховского, опустившегося грузчика из овощного за углом.
Подняв дрожащую ладонь, Юрий с удивлением посмотрел на незнакомые пальцы в прожилках грязи, и его душу внезапно затопила волна величайшего отчаяния и безнадежности, разрезая грудь огненной болью. Здесь, в шумной и тесной пивной отныне было его место, и все эти люди, горланящие невпопад и с жадностью заглатывающие пиво, отныне тоже были частью его самого. Берестов тихо засмеялся и, протянув руку к центру стола, взял самый большой кусок.
— Любаш, а ты сама разве не будешь? — Кирилл взялся за кручёную, похожую на твёрдый канатик, ручку изящной чайной ложечки и принялся торопливо размешивать сахар.
— Не греми, Миньку разбудишь, — подцепив лопаткой последний блин, Люба положила его на верх общей стопки и, отделив ножом небольшой кусочек сливочного масла, с ловкостью смазала поверхность высокой ароматной горки.
— Да ладно тебе, парень уже взрослый. Захочет — будет спать, а не захочет — ты хоть на цыпочках ходи, — наслаждаясь необыкновенным ароматом домашних блинчиков, Кирилл зажмурился и громко втянул ноздрями воздух. — Вкуснотища-то какая, у меня даже слюнки потекли! И когда ты всё успеваешь?
— Ты разве не знал — у меня же шесть рук, — смех Любаши прозвучал неестественно, — а ещё у меня сто жил и вместо одной жизни целых две.
— Чего это ты вдруг, случилось что? — оторвавшись от изумительно приятного занятия — размазывания сметаны по блину, Кирилл бросил в сторону Любы удивлённый взгляд.
— Всё, что могло случиться, случилось много лет назад, — не глядя на Кирилла, Люба взяла прихватку и, обернув ей горячую железную ручку, поднесла сковороду к открытому крану с водой.
— Я что-то не пойму, к чему ты клонишь.
Кирилл нахмурился и хотел добавить что-то ещё, но его слова полностью потонули в шипении раскалённого металла, соприкоснувшегося с холодной водой. Дождавшись, пока шум стихнет, Кряжин заговорил снова.
— Любаш, последнее время ты какая-то взвинченная, что происходит, ты мне можешь сказать?
— Ничего особенного, — не поворачиваясь, Люба быстро протянула руку и, подхватив кухонное полотенце, принялась вытирать вымытую сковороду с обеих сторон.
— Люб, что творится? В конце-то концов, ты мне можешь объяснить по-человечески или нет?
Внезапно аппетит пропал, и, отложив вилку, Кирилл почувствовал, как внутри него появилось какое-то странное ощущение, обострившее его чувства до предела и заставившее взглянуть на всё, что его окружало, с определённой внутренней неприязнью, казалось бы, ни на чём реальном не основанной.
— Что происходит? — снова повторил он. — Уже несколько недель ты ходишь мрачнее тучи. Уж я к тебе и так, и эдак, не знаю, с какой стороны подойти и что сказать. Ты стала воспринимать в штыки каждое моё слово! Что с тобой такое?
— У меня сложный переходный период, никак не могу выйти из подросткового возраста, — голос Любаши был по-прежнему бесцветным.
Стараясь особенно не шуметь, Люба открыла дверку холодильника и достала оттуда банку сайры в масле. Взяв сухую тряпку, она несколько раз провела по крышке и, зацепив нож открывалки за край, стала осторожно поворачивать ручку по часовой стрелке. При каждом повороте ручки тонкая металлическая крышка банки слегка пружинила, и прозрачное, чуть загустевшее масло, пропитанное запахом рыбы, крохотными порциями выплёскивалось на поверхность.
— Любаш, а чего ты не попросишь об этом меня? — Кирилл, со спины наблюдая за действиями жены, хотел встать, но неожиданно слова Любаши буквально пригвоздили его к табурету, заставив напрочь позабыть о благих намерениях.
— А чего тебя просить, только зря кланяться! У тебя же всё равно найдётся уважительная причина для отказа.
— Не понял… — лицо Кирилла вытянулось.
— Было бы даже удивительно, если бы ты понял, — вытащив открывалку, она подцепила ровный край крышки кончиком ножа и, открыв ее, стала перекладывать консервы в кипящую воду.
— Постой-постой, как интересно получается! Это когда же я тебе отказывал в помощи? — мускулы на лице Кирилла напряглись, и под смуглой кожей скул перекатились жёсткие узлы желваков.
— Зачем же отказывать? — пройдясь столовой ложкой по дну опустевшей банки, Люба нажала на крышку пальцем и, вмяв её вовнутрь, бросила в помойное ведро. — Разве об этом кто-то говорит? Гораздо разумнее не лезть на рожон. Чего ради выпрыгивать из порток? Легче наобещать с три короба, а потом под каким-нибудь благовидным предлогом отбрыкаться. Зачем влезать в ярмо самому, когда дома есть бесплатная лошадиная сила?
— Ты чего плетёшь? — Кирилл скользнул взглядом по растёкшемуся на поверхности блина сливочному маслу и почувствовал, что его начинает мутить. — Какая ещё лошадиная сила? Ты дурь-то не городи, а то я ведь могу и обидеться. Чего ты хочешь, поссориться? Давай, я не против, заодно и развлечёмся.
— Да ничего я уже не хочу! — очистив луковицу, Любаша разрезала её пополам и, подержав срезы под холодной водой, намочила нож.
— Нет уж, будь так любезна, если начала, договаривай до конца! Мне надоела эта нервотрёпка, — Кирилл поднёс кружку ко рту, забыв, что в ней неразбавленный кипяток, но, хватив обжигающей жидкости, сморщился и со стуком отставил ее подальше от себя. — За последнее время ты меня своими недомолвками просто извела. Или ты скажи всё сразу, или прекрати дуться как мышь на крупу. Всему есть предел, и даже моему терпению!
— Даже? Вот как? — отправив на сковородку лук, Люба накрыла её крышкой и неожиданно развернулась к Кириллу лицом. — Судя по всему, предел есть только у твоего терпения. Ну, если хочешь, давай поговорим, только не ори, дай ребёнку поспать, сегодня суббота.
— Я весь внимание, — Кирилл откинулся к стене, забросил ногу на ногу и, как бы отгораживаясь от грядущих неприятностей, скрестил на груди руки. — Начинай, а я послушаю, только особенно не затягивай, мне через полчаса уходить.
— Полчаса твоего драгоценного времени я занимать не намерена, мне будет достаточно двух минут, — прислушавшись к звукам, доносившимся из-под крышки небольшой сковородки, Любаша нагнулась, убавила газ, и её жёлто-зелёные кошачьи глаза холодно посмотрели на Кирилла. — Ответь мне, если сможешь, где ты был вчера вечером?
— Я?.. — зрачки Кирилла на какую-то микронную долю секунды испуганно расширились. — Где же мне быть — на работе.
— Мне ещё что-нибудь добавить, или тебе всё и так понятно? — отвернувшись, Любаша взяла ложку и, сняв крышку со сковородки, принялась тщательно перемешивать лук.
— Что ты имеешь в виду?! — в голосе Кирилла прозвучало неподдельное возмущение. — Что это ты ещё удумала? Я работаю в поте лица, как проклятый, лишь бы лишнюю копейку в дом принести, а ты городишь чёрт знает что! Ты что, издеваешься надо мной?
— Я же просила тебя — не кричи, Минька спит, — Люба сняла с кастрюльки крышку, чтобы переложить туда пассерованный лук. — Мне кажется, ты неправильно меня понял, я не обвиняю тебя в неверности, упаси меня бог, в этом отношении лучшего мужа, чем ты, не найти.
— Тогда в чём же дело? — огромная тяжесть свалилась с плеч Кирилла, но другая половина, придавливая его своим весом, осталась.
— Дело в том, что я устала жить одна, — спокойно проговорила Люба. — Ты меня прости, но иногда у меня складывается такое впечатление, что я вижу тебя реже, чем тогда, когда ты ходил к нам с Минькой в гости.
— Но я же не гуляю, я же работаю, просто у моей работы такая специфика, только и всего.
— Я устала от твоей специфики, — заправив суп, Любаша прикрыла кастрюлю крышкой и убавила огонёк до минимума. — Неделями ты в разъездах, и уследить, где ты есть, в Магадане или в Лондоне, просто немыслимо. Неделями тебя нет в Москве, а когда такое случается и ты каким-то чудом оказываешься в родном городе, ты до ночи задерживаешься на своей проклятущей работе, забывая о том, что у тебя есть семья.
— Но бывают такие ситуации, когда работа не терпит отлагательства, — попытался возразить Кирилл.
— Зато семья терпит всегда, — пресекла его попытку Люба. — Я устала всё делать одна. В эту субботу ты обещал поехать с Минькой к Артемию Николаевичу за велосипедом. В отличие от тебя, генерал слово держит крепко, хотя Минька ему даже не седьмая вода на киселе.
— Ты пойми, сегодня в Москву прилетает одна англоязычная делегация, и так сложились обстоятельства, что, кроме меня, поехать на эту встречу просто некому, — проникновенно проговорил Кирилл.
— Конечно, конечно, я в этом даже нисколько не сомневалась, ты же у нас незаменимый! — гортанный голос Любы снова надломился. — Разумеется, к Горлову Мишу могу свозить и я, но какими глазами ты будешь смотреть ему в лицо? Мальчик ждал этого дня целых две недели.
— Но не могу же я заявить, что не поеду на встречу иностранной делегации только потому, что сегодня я пообещал ребёнку забрать у деда велосипед! — развёл руками Кирилл. — Бред какой-то! Ты сама-то слышишь, что говоришь?
— Все слова без исключения можно вывернуть наизнанку, только смысл от этого не изменится: каждый раз, когда ты обещаешь что-то сделать, находятся объективные причины, заставляющие тебя поступиться своими обещаниями.