— Обижаете! — Кирилл несколько раз брякнул железным стержнем умывальника.
— Я вот тут тебе чуток теста замесил, вдруг на червя брать не станет, — Григорий выложил из кармана на стол круглый кулёк, завёрнутый в мягкую бумагу. — Ты, Кирилл, долго-то не сиди. Если будет клёв — одно, а если нет — времени зазря не теряй, ступай к дому, дел полно.
— А чего нужно-то, дядь Гриш? — Кирилл наклонил тяжёлую трёхлитровую банку с вечерним молоком, налил чашку до краёв и, приподняв холщовую тряпицу, отломил приличную горбуху белого хлеба.
— У сарайки чурбаки берёзовые лежат, их перерубить бы. Которые потоньше, я сам расколол, а с этими мне не управиться, больно тяжёлые, а у меня поясница не гнётся, — словно оправдываясь, добавил Григорий. — И ещё надо бы слазить на чердак: как дождь, так где-то возле трубы стукает, наверное, крыша прохудилась, посмотреть бы.
— Сделаем, дядь Гриш, — с набитым ртом пообещал Кирилл.
— Сделаем… Когда сделаем-то? У тебя отпуска неделя осталась, — с сомнением проговорил Шелестов, — скоро уж в Москву обратно. Мишка-то когда из лагеря приезжает, скоро?
— Скоро, двадцать пятого, — зажмурившись, Кирилл кивнул.
— Жалко, он у нас с бабкой всего-навсего месячишко погостил, — сокрушённо проговорил дед. — Мы думали, он на всё лето останется. А он, пострелёнок, пшик — и нету его!
— Да мы тоже с Любашей рассчитывали, что он здесь подольше поживёт, — Кирилл вытянул из чашки последние капли молока и вытер губы тыльной стороной руки. — А дня за три до моего отпуска позвонил Артемий Николаевич и предложил две путёвки в пионерский лагерь на юг, в Анапу, на вторую смену. Через профсоюз вышло почти бесплатно, ну, мы и решили, пусть мальчишки съездят, на море поглядят.
— Так он не один? — Григорий механически поправил загнувшийся уголок холщовой салфетки.
— Нет, они с Кропоткиным на пару отправились, — чтобы не шуметь, Кирилл встал и переставил табуретку руками. — Ну, я пойду, а то совсем клёв уйдёт.
— С богом! Я за тобой закрою, ступай, — ухватившись одной рукой за край стола, а другой за больную поясницу, Шелестов встал. — Иди в наш затон, я с вечера там прикорм раскидал, должно клевать.
— Спасибо, дядь Гриш! — Кирилл довольно улыбнулся. — И что бы я без вас делал!
— Ступай, подлиза ты эдакий! — брови старика разгладились. — Да не забывай на часы поглядывать.
Когда Кирилл дошёл до затона, уже полностью рассвело. От утренней росы трава была влажной и холодной. Сняв с себя брезентовую куртку, он свернул её в несколько раз и положил на землю. Кряжин неторопливо распутал леску, насадил на крючок червяка и, плюнув на него для везения, почти бесшумно забросил поплавок на воду.
На само́й реке течение было достаточно сильным, но здесь, в небольшом затоне, в окружении старых плакучих ив, вода стояла неподвижно, и высокий штырёк крашеного пера поплавка почти не шевелился. Усевшись на куртку, Кирилл поставил рядом с собой небольшое жестяное ведро, консервную банку с червями и, зацепившись взглядом за блестящую гладь реки, начал ждать.
По ровному, едва покачивающемуся зеркалу скользили невесомые жучки. Расставив длинные проволочки ног, они толчками передвигались по воде, и тут же по поверхности разбегались частые кружочки слабой ряби. Насекомые были до того лёгкими и прозрачными, что с берега их почти не было видно, и сверху Кириллу казалось, будто кто-то невидимый то и дело дотрагивается до воды остро заточенным карандашом. Изредка над рекой мелькала блестящая чешуя крупной рыбины. Оттолкнувшись от воды, она выпрыгивала на воздух и, сверкнув своим драгоценным нарядом, с громким всплеском уходила на глубину.
Звенели комары. Кирилл больше часа безотрывно следил за поплавком, но сегодня клёва не было. Устав от постоянного напряжения, он откинулся на взгорок спиной и, прикрыв глаза, принялся слегка массировать веки. Наверное, Григорий Андреевич был прав, за рыбой нужно было приходить раньше, по утрянке, часа в четыре, а сейчас, в начале восьмого, в затоне нечего было делать.
Кирилл, запустив пальцы в волосы, с силой провёл ими по коже головы и сладко потянулся. Вот дуралей, спал бы сейчас в тёпленькой постельке под боком у жены и в ус не дул — нет, надо было тащиться за полкилометра на реку на съедение комарам! Да лучше бы он дрова тестю переколол, и то бы пользы было больше. Лениво подняв голову, Кирилл взглянул на неподвижно торчащий из воды поплавок и снова откинулся на траву. Ну, что ж, пора закругляться, от такой рыбалки толка всё равно не будет.
Подавшись вперёд, он уже хотел протянуть руку за удилищем, как совсем рядом с ним, на бровке косогора, чуть левее затона, послышались чьи-то голоса. Облокотившись на землю, Кирилл приподнялся и вытянул шею, пытаясь углядеть ранних прохожих, но трава была слишком высокой, да и длинные висячие ветки плакучих ив отгораживали от него панораму плотной зелёной стеной. Судя по шуршанию травы под ногами, людей было двое, причём по тихому смеху можно было понять, что одна из них — женщина. Парочка обошла затон слева, спустилась вниз и, расположившись почти у самой воды, пропала из глаз.
Поплавок по-прежнему стоял неподвижно, и, подождав ещё несколько минут, Кирилл решил сворачивать удочку. Возвращаться с пустым ведром было обидно, тем более что на середине реки играла крупная рыба, но, видимо, сегодня был не его день, и, с досадой вздохнув, Кирилл принялся скручивать леску. Подняв куртку с земли, Кряжин стряхнул с неё налипшую грязь и начал не спеша подниматься на пригорок.
Идти назад было тяжелее. Подсохшая трава, сплетаясь вокруг ног, то и дело цеплялась за сапоги, и, чтобы не споткнуться, Кириллу приходилось внимательно смотреть на тропинку. Солнце поднялось над полем уже довольно высоко, и, хотя его лучи ещё не были пронзительно горячими, воздух нагрелся вполне достаточно для того, чтобы Кирилл ощутил, насколько тяжёлым было всё его обмундирование. Из-за налипших на каблуки комьев глины каждый шаг в гору давался с трудом, да и брезентовая куртка, насквозь пропитавшаяся влагой, подъёма, увы, не облегчала.
Сделав несколько шагов, Кирилл снова услышал где-то совсем рядом приглушённые голоса и, подавшись чуть вправо, увидел, что в высокой траве, почти у кромки реки, сидят двое. Лиц этих двоих Кириллу видно не было, но даже со спины он безошибочно определил, что женщина, прижавшаяся щекой к плечу высокого чернявого мужчины, — Марья.
Внутри него неожиданно что-то ёкнуло, и, не вдумываясь в то, что делает, он пригнулся к траве и, стараясь не шуметь, снова спустился по косогору и оказался у ближних ив, шагах в пятнадцати от того места, где сидела Марья. Зачем он это сделал, Кирилл не знал, да и, честно говоря, едва ли задумывался об этом. Поставив ведро на землю и положив рядом удочку, он бесшумно прокрался к густым ветвям, касающимся воды, и, оказавшись за импровизированным занавесом, принялся наблюдать за ничего не подозревающей парочкой.
О том, что произойдёт, если его укрытие по случайности будет рассекречено, Кирилл не думал. Глядя сбоку на Марью, он испытывал странное чувство. Сосущая сладкая боль разливалась волной по всему его телу и, заставляя поднывать сердце, отдавалась где-то между лопатками. Загорелые пальцы Фёдора неспешно перебирали пшеничные локоны Марьи, а Кирилл чувствовал, что внутри него зарождается приступ неукротимой злости. Испытывая необоримое желание вцепиться в эту загорелую руку, он с замиранием следил за тем, как грубые пальцы прошлись по нежной шее Марьи, и, ощущая, как внизу живота тихо заныло, скрипнул зубами. Кирилл был не в силах подняться и уйти. Он сверлил взглядом эту деревенскую идиллию и чувствовал, как с каждой минутой к его горлу всё сильнее и сильнее подкатывает дурнота.
Слушая приглушённый бархатистый смех, Кирилл испытывал поистине танталовы муки и, не понимая, что с ним творится, что есть сил сжимал гладкие ветки ив. Будь его воля, он немедленно развернулся бы и ушёл, но его ноги, обутые в тяжёлые резиновые сапоги, словно приросли к месту. Стиснув зубы, Кряжин смотрел на то, как Фёдор, наклонившись над его бывшей женой, слегка подтолкнул её в траву и принялся нежно целовать.
Смеясь, Марья без сопротивления принимала поцелуи Фёдора, а в ушах Кирилла стоял такой колокольный звон, что, казалось, ещё немного, и его черепная коробка треснет на части, как сухой грецкий орех. Облизывая языком пересохшие губы, он был готов выть от досады, забыв и о брошенных в траве ведёрке и удочке, и о неколотых дровах у сараюшки тестя. Он сжимал кулаки, с ненавистью глядя на чернявого парня, и хрящеватые желваки на его скулах ходили ходуном.
Навалившись на Марью, Федор прижал её грудью к земле. Тут Кирилл до крови прикусил губу, и его голова пошла кругом. Тихо постанывая, Марья извивалась под тяжестью огромного тела, и, смелея, Фёдор всё крепче и крепче вжимался в маленькую худенькую фигурку на траве. Чувствуя, как внутри него всё гудит, Кирилл сдавленно захрипел, и перед его глазами поплыли яркие круги. Разрывающая боль в голове становилась всё невыносимее, но он все стоял, как будто намертво приклеенный к месту, и не мог заставить себя отвести взгляда от бывшей жены.
— Машенька… — рука Федора скользнула по бедру Марьи, и Кирилл не выдержал.
Подхватив ведро, он, не разбирая дороги, ринулся вверх на взгорок и, петляя, словно заяц, помчался к дому. Острая режущая боль пульсировала в висках, разрывала ему голову и, обжигая глаза, отдавалась в переносице. Издавая хриплые рыкающие звуки, Кряжин аршинными шагами удалялся от проклятого затончика, приминая сапожищами траву и размахивая пустым ведром.
Волна безумной ревности, захлестнувшая Кирилла, была настолько сильной, что он ничего не видел и не слышал вокруг себя. Перед его глазами ежесекундно всплывала загорелая рука чужого мужика, ласкающая бедро Марьи, а в ушах, отдаваясь многократным рефреном, звучал её переливчатый бархатистый смех.
— Зараза! Вот зараза! — сквозь зубы зло цедил он и, сшибая пустым ведром толстые стебли цветущего репейника, от всей души ненавидел маленькую хрупкую фигурку с разметавшимися по траве пшеничными волосами. — Да что ж ты вытворяешь, мать твою?!