Продвигаясь к середине автобуса, Серафима без устали крутила катушку с билетами и, перекидываясь с каждым хотя бы парой фраз, с удовольствием собирала свежие новости и сплетни.
— Антонина, а чего у тебя такие сумки? Не продала, что ли? — не глядя на цвет разматывающихся билетных лент, Серафима привычно оторвала два синих и один красный билетик.
— Куда ж там продать, когда на улице плюс тридцать! — пожилая женщина в ярком платке, повязанном под подбородок, огорчённо махнула рукой. — Все мимо идут, думают, кислым торгую, а какое же оно кислое, если я его с утра надоила?
— Аким, а ты никак ещё цыплят прикупил? — Серафима, вытянув шею, посмотрела на коробку, стоящую на коленях у небритого мужчины. — На кой ляд тебе такая прорва?
— Дык детки в городе живут, им надоть, мы с женой, опять же, — поди, всю зиму на одной свёкле да моркве не протянешь, да и на продажу тоже, а то как же? — обстоятельно принялся объяснять он, но Серафима, протиснувшись плечом через толпу, уже выдавала следующий билет.
— Мне один до Липок.
— Как один, а малец? — оценивающе взглянув на мальчика, буквально вжавшегося в сиденье, Кузьминична воинственно прокашлялась.
— Это ж Петя, мой внучок, Викин сынок, — доходчиво пояснила женщина в хлопчатом костюме в горошек. — Ему на этот год только в первый класс поступать.
— Ну и что с того, что он твой внучок? Что ж, мне теперь катать его бесплатно? — искренне возмутилась Серафима. — Будто я не знаю, сколько ему лет! Да все знают, что твоя Вика поведёт его в школу с восьми! А ну, давай плати, а то я вас с внучком мигом высажу. Ишь, чего удумали, на один билет вдвоём кататься! — возмущаясь, она кипятилась так, будто бы это не многострадальный, перегруженный людьми автобус, а она сама, на собственных закорках, тащила худенького белобрысого мальчика в гору.
— Кто ещё не взял билеты? Готовьте мелочь! Сейчас будет Гаврилино, кто есть на выход, нет?
Глядя с высоты своего двухметрового роста на маленькую, приземистую, похожую на русскую печку Серафиму Кузьминичну, Кирилл невольно улыбнулся. Голикова лет тридцать, если не больше, работала кондуктором на этом маршруте и знала всё и обо всех лучше, чем любое справочное бюро. Катаясь туда-сюда, она, действительно, была в курсе всех событий, и, если вам нужно было узнать, кто у кого родился, умер или ещё только собирается это сделать, то более верного источника, чем Серафима, найти было просто невозможно.
— Сим, а Сим, а верно, что у Макаровых мальчишка на БАМ подался?
— Ну да, ещё в апреле, как только БАМ объявили всесоюзной стройкой, так он туда и двинулся, — на миг остановившись, Фима кивнула головой. — Вот те шестьсот комсомольцев, про которых по телевизору объявляли, ну, что они туда первой очередью отправились, к ним Макаровский сынок и был приписанный.
— Да неужто? Там же зимой погибель, холод-то какой…
— А что, летом лучше? — со знанием дела перебила Серафима. — Там же комаров — тьма-тьмущая, сожрут и не охнут! Говорят, вытяни руку, она в момент как в пуховой перчатке становится.
— А Андрюшка, сынок Мельниковых, он тоже чевой-то пропал, уж не с Макаровым ли в Сибирь надумал?
— Мельникова в Сибирь кочергой не загонишь, он же себя любит! Как же, станет он на холоде железяки приворачивать! С вас двенадцать копеечек, — смяв билеты, Фима протянула их пожилому дядечке в поношенной льняной кепке и обернулась к женщине с корзиной в руках. — А Мельников подался на заработки к тётке в Москву.
— И кем он там устроился?
— Андрюшка-то? Стыдно сказать, кем его родная тётка по блату определила — он теперь на Новодевичьем кладбище могильщиком работает, говорят, хорошо получает. Только меня хоть застрели, я в такое место не пойду, а он, гляди-ка, — ничего. Намедни к родителям в гости заезжал, рассказывал, в запрошлом месяце своими глазами видал, как на могилу Хрущёву каменное надгробие ставили. О как! А ты говоришь, БАМ… — автобус сильно подбросило на кочке, и Серафима, чтобы не упасть, ухватилась за руку высокого молодого человека. — Ой, простите, качнуло. А вы билет ещё не брали?
— Нет, тёть Фим, пока не брал, — развернувшись к говорливой кондукторше лицом, Кирилл широко улыбнулся.
— Никак Кирилл? Кряжин, сынок покойного Савелия? — Серафима откинулась назад, насколько это было возможно, картинно демонстрируя удивление, но не забывая при этом прижимать к себе сумку с деньгами. — Батюшки-светы! Да сколько ж лет ты в наших краях не показывался?! И ведь не признала тебя совсем! Надолго ты к нам? — на время забыв об обилечивании пассажиров, Серафима повисла на руке Кирилла, будто боясь, что он может исчезнуть.
— Надолго, на целый месяц, снова улыбнулся Кряжин, глядя в подвижное, беспокойное лицо Серафимы Кузьминичны, которую отчего-то все называли просто Фимой.
— А ты по делам ли так просто? — обязанности кондуктора гнали Серафиму вперёд, к задним дверям автобуса, где сидели и стояли плечом к плечу безбилетные пассажиры, только и мечтающие совершить поездку за государственный счёт, но любопытство было сильнее долга. — Говорят, ты скоро будешь отцовский дом продавать, правда аль нет?
— И кто же такое говорит? — вместо ответа поинтересовался Кирилл, но провести Серафиму было не так просто.
— Значит, продавать решил. А почём будешь просить? Дорого? — забыв о несознательных гражданах, Голикова наклонила голову к плечу и по-сорочьи посмотрела на Кирилла снизу вверх. — Дорого не дадут, — ту же уверила она, — ты сколько в Озерках-то не был, уж, почитай, лет десять?
— Ну как же десять, когда я на похороны мамы приезжал? — возразил Кирилл.
— Погоди, Анны в каком не стало, — компьютер Голиковой дал сбой, — в семьдесят первом? Или в семидесятом?
— Она умерла в сентябре семидесятого, через месяц четыре года будет, — негромко проговорил Кирилл.
— Да, хорошей была Аннушка женщиной, она у меня до сих пор перед глазами как живая стоит, — выдохнула Фима. — Уж скоро четыре года… Время-то как летит… — нарвав целую кучу билетиков, Серафима отсчитала Кириллу сдачу с рубля.
— Тёть Фим, мне не один билет, мне три, — Кирилл высыпал мелочь обратно в руку Голиковой.
— А разве ты не один? — подхватилась она. — Или что, уже покупателей везёшь?
— Нет, какие там покупатели, — Кирилл усмехнулся обходному маневру вездесущей кондукторши. — На заднем сиденье жена и сын, так что мне, пожалуйста, три билета.
— Вона оно что… — чёрные брови Голиковой взметнулись к рыжим колечкам волос надо лбом. — А ты, значит, женатый? Надо же, а говорили, ты, наоборот, развёлся.
— Я уже два раза развестись успел и три — жениться, — негромко, словно по большому секрету, сообщил он.
— Дурное дело нехитрое, — поджала губы Серафима и, встав на цыпочки и изо всех сил вытянув шею, бросила взгляд на заднее сиденье автобуса.
Трясясь в такт выбоинам дороги, стоящие вплотную друг к другу пассажиры почти целиком загораживали обзор, несомненно, из вредности мешая низенькой тётке Фиме получше разглядеть лицо третьей по счёту избранницы Кирилла.
— Постой-ка, а это часом не Шелестовых дочка будет? — Серафима, изогнувшись, встала на носки.
— Точно, тёть Фим, она, — подтвердил Кирилл. — Да вы же её, вроде, знаете.
— Знаю… знаю… я много кого знаю… — неопределённо сказала Серафима. — Граждане, готовим мелочь, не задерживаем!.. А ты… — Голикова помедлила. — А ты с первой-то своей, Голубикиной Машкой, совсем порвал али как?
— А к чему вы это спросили? — Кирилл ощутил, как, помимо желания, внутри него поднимается волна острой неприязни к этой громогласной женщине с бегающим взглядом.
— А к тому, что зря ты их обеих в Озерки приволок, — неожиданно выдала та. — Люди-то, поди, не слепые, они ведь всё видят.
— Что значит обеих? — растерялся Кирилл.
— Так на утреннем твоя бывшая приехала, тоже, говорит, в отпуск, — в голосе Голиковой слышалась откровенная ирония.
— Почему Вы решили, что приезд Марьи непременно связан со мной? — Кирилл еле сдерживался, чтобы не наговорить лишнего, неприязненно глядя на местную сплетницу. — Мы с Марьей давно посторонние люди, и нечего распускать слухи.
— А ты на меня глазами-то не строкай, — обиделась Серафима. — Может, она тебе и посторонняя, а вот ты ей — нет.
— Да с чего вы это взяли?! — прислушиваясь к себе, Кирилл с удивлением обнаружил, что его сердце бьётся чаще, чем обычно.
— А ты у ней самой спроси, — неожиданно обрубила Серафима. — Граждане, кто взошёл в Еловках, оплачивайте проезд, пожалуйста!
— Да что спросить-то? — вконец растерялся Кирилл.
— Ты проезд оплатил? — Серафима сурово сдвинула брови.
— Оплатил.
— Я тебе сдачу дала?
— Дали.
— Тогда не задерживай. Граждане, кто взошёл в Еловках, оплачивайте проезд! — повернувшись к Кириллу спиной, будто начисто позабыв о его существовании, Серафима Кузьминична двинулась вдоль прохода дальше, а он смотрел ей вслед и никак не мог понять, отчего его глупое сердце застучало быстрее.
— Уезжала бы ты, Марья, от греха подальше, — пыхнув вонючей папиросой, Николай Фёдорович прищурился, обождал, пока струя едкого дыма рассеется, и потёр глаза ладонями.
— Что ж ты так с родной дочерью? — Марья отошла от окна, выдвинула из-под кухонного стола тяжёлый трёхногий табурет и, опустившись на него, посмотрела на отца в упор. — Звал, звал, а теперь — на тебе, уезжай.
— А чего ждать-то? — Николай бросил на дочь вопросительный взгляд, подёргивая усы за самые кончики. — О тебе и так половина деревни лясы точит, хочешь, чтобы в каждом доме говорить начали?
— На чужой роток не набросишь платок, мало ли кто чего скажет, что ж мне, из-за досужих сплетен из родного дома бежать прикажешь? — серозелёные, в точности как у отца, глаза Марьи посмотрели на Голубикина с вызовом.
— Дыма без огня не бывает, — поморщившись, Николай запустил руку под рубашку и потер ладонью грудь. — Ты, Марьяшка, на меня обиды не держи, но нечего тебе здесь одной делать.