— А отец меня любит, как вы думаете?
Логичный вопрос, правда же? Он поступил со мной ужасно. Он никогда не гладил меня, ничем не проявлял любовь. И не говорил о ней.
Кто-то другой, может, брякнул бы первое, что пришло в голову. Но только не Делайла. Она еще посидела молча, обмахиваясь веером и кивая головой, словно ей так лучше думалось.
— Пожалуй, ответа будет два, — сказала она наконец. — Первый: да. Отец любит тебя больше, чем кого-нибудь или что-нибудь еще на свете. Ты — единственный, кого он любит. Ты — единственное, что у него есть. А значит, ты для него — все. И второй ответ: нет. Отец тебя не любит, потому что не умеет любить. Не знает, что это такое — любовь. И не узнает, даже если… даже если в супе ложкой подцепит!
Я рассмеялся. Ну надо ж такое придумать: любовь — и ложкой в супе!.. Умора. Вот я и рассмеялся. Казалось бы — смеяться в такой момент невозможно. Но вот Делайла сумела меня насмешить.
— И какой из ответов верный?
— Оба, сынок.
— Как это? Два разных ответа — и оба правильные?
— Ох, сынок… В жизни многое может быть одновременно правильным и неправильным. Сам увидишь. Позже.
Мы еще помолчали, прежде чем я сказал:
— Не могу больше жить с ним. Хоть четыре месяца, хоть сколько — не могу.
Делайла только кивнула. Словно и она о том же думала. Словно и не удивилась, что ее мысль произнесли вслух.
Было примерно часов шесть, когда Делайла показала мне ту сцену из «Королевской свадьбы», где Фред Астор танцует на стенах. Она поднялась, только чтобы вставить диск, а потом вернулась в свое кресло и, обмахиваясь веером, нацелила пульт на плеер.
— Давай-ка я тебя быстренько в курс введу, чтобы весь фильм не смотреть. Значит, так: он в нее влюблен. А она думает, что любит другого. Но всем понятно — нам, зрителям, понятно, — что эта ее любовь ни к чему не приведет. Тупик. Мы то это видим, а она пока нет. Сам знаешь, как это бывает. Хотя нет — пожалуй, что и не знаешь. Словом, позже она сама поймет. Да, так вот… Она танцовщица. И как-то она рассказала герою — Фреду Астору, — что еще девочкой влюбилась в того, другого парня и думала тогда, что от любви сможет танцевать и на стенах, и на потолке.
И Делайла нажала «пуск».
Фред Астор смотрел на фото своей любимой. Он был в номере гостиницы где-то за границей. Я думаю, в Англии. И пока танцевал, он смотрел на фотографию. Он ее так пристроил, чтобы отовсюду было видно. И он правда танцевал на стенах. Сначала осторожно так попробовал. А потом уже вовсю танцевал, долго.
Я хотел спросить у Делайлы, как это в кино делается, но передумал. Понял, что не хочу знать. Хочу верить, что все благодаря любви. Сам знаю — звучит глупо. Конечно, на самом деле я не верил. Только хотел верить.
Танец закончился, и Делайла выключила фильм.
— Вот что такое любовь! — сказал я. — Вот от чего можно танцевать на стенах и потолке. От любви.
Делайла глянула на меня очень серьезно. Наклонилась в мою сторону, вроде собралась поделиться страшным секретом. И сказала громким шепотом:
— Не пытайся это повторить, сынок.
Я чуть не лопнул от смеха.
Когда отхохотался, встал и подошел к ее креслу. Большой прогресс, между прочим, потому что дрожь в мышцах и пустота внутри никуда не исчезли. Как и чувство, будто меня надраили наждаком. Я наклонился, крепко обнял Делайлу и поцеловал в щеку.
— Так, так, — сказала она. — Что бы это значило?
— Что я вас люблю! Вы мой самый лучший друг.
— Какой ты милый, милый мальчик. Принимаю комплимент. Ты ведь хотел сделать мне комплимент, верно? И плевать нам, что соперниц у меня не слишком много!
Я проснулся на диванчике Делайлы, ее самой не было.
За окном только начинало темнеть.
Я медленно сел и огляделся. Потом поднялся с диванчика и сделал пробный шаг. Я отдохнул и, похоже, чувствовал себя немного лучше. Я осторожно заглянул в спальню, но Делайлы и там не обнаружил. Дверь ванной была открыта, я окликнул Делайлу — она не отозвалась.
Я представления не имел, где она может держать бумагу для писем. И вообще — есть ли у нее хоть что-нибудь, на чем можно письмо написать. Теперь ведь, наверное, люди друг другу мэйлы шлют. Или просто звонят.
Но в углу гостиной я еще раньше видел небольшой стол с компьютером и принтером. Из принтера я и вытащил лист бумаги. Сложил его, с силой провел ногтями по складке и аккуратно разорвал на две половинки. Ручку найти не удалось, так что я воспользовался карандашом — Делайла оставила его на своих кроссвордах.
Я еще раз прочитал письмо бабушки Энни, хотя уже без проблем мог бы пересказать его наизусть.
А потом я написал ответ.
Дорогая бабушка Энни,
Большое спасибо, что не забыла про меня за столько лет. Спасибо за мамино фото и спасибо, что любишь меня.
Я не могу здесь оставаться. Больше не могу жить с отцом. Вообще-то я собирался подождать четыре месяца, когда мне исполнится восемнадцать, а потом уехать. Я объясню тебе, почему не могу так долго ждать.
Отец сказал мне, что мама умерла.
Я не хотел тебе про это говорить. Это так ужасно, что мне не хотелось, чтобы ты знала. Я же представляю, как тебе будет плохо, когда ты об этом узнаешь. Но теперь мне приходится тебе рассказать — иначе ты не поняла бы, почему я не могу подождать всего четыре месяца. Бабушка! Я должен отсюда уехать. Прямо сейчас.
Я хочу вернуться в Мохаве. Конечно, я тогда был маленький, но я очень хорошо помню Мохаве. Мне там очень-очень нравилось. И ветряные мельницы нравились, и звезды — они там такие яркие, и их очень много на небе. Помню горы на горизонте — они мне тоже нравились. Я даже жару любил. В Мохаве она другая, чем здесь: сухая, точно в духовке. От нее даже воздух дрожал и казалось, что горы вдалеке качаются. В Порт-Хьюниме наверняка тоже хорошо, но Мохаве я просто обожал. Можно мне приехать — если, конечно, я придумаю, как мне до тебя добраться? Ты не бойся, я сразу начну работать и постараюсь побыстрее снять какое-нибудь жилье. Но для начала мне надо куда-то приехать.
Я понимаю, что и так о многом прошу, но, бабушка, у меня к тебе еще одна просьба. Понимаешь, если я приеду, то не один. У меня есть подруга, девушка… вернее, женщина. Она немного старше меня. Только не надо ее за это судить, ладно? Ее зовут Мария, она очень тихая, хорошая.
Ты ее, конечно, не знаешь, но она тебе понравится. Обещаю. И она тебя полюбит. Прошу, разреши. Даже не знаю, что и делать, если ты не разрешишь.
Твой внук Себастьян.
Р. S. Большое спасибо за фотографию с ветряными мельницами. Я обещал показать ее Марии. Ты даже не представляешь, как ты уже мне помогла!
Делайла вернулась минут через двадцать после того, как я закончил письмо. Уже наступил вечер, но я не включил свет. Мир все темнел, темнел, темнел. И за окном, и в комнате.
Цокнув языком, Делайла включила весь верхний свет, и я заморгал, как новорожденный младенец.
— Сидишь, значит, в темноте. Чего это ты удумал, сынок? — спросила Делайла, но я знал, что это риторический вопрос. В отличие от отца, Делайла никогда не лезла мне в душу, выпытывая ответ. — Возьми-ка. — Она протянула мне маленький мешочек.
Я перевернул его, потряс — и мне на ладонь выпала железная штучка. Ключ.
— На всякий пожарный, сынок. Чтоб ты не торчал на улице, если меня дома не будет. Или если вернешься поздно, а я усну.
Мне хотелось сказать, что она всегда будет моим самым лучшим другом в жизни — сколько бы их у меня ни было. Но я не смог. Просто стиснул ключ в кулаке и поблагодарил ее.
Я снова ждал Марию в подземке. Много часов, до рассвета. Она не пришла.
9 МАРИЯ. Я тебе не Анита!
Вернувшись с работы, Виктор, муж Стеллы, приклеил скотчем кусок картона к окну в моей спальне. Я подумала, что утром будет темновато. Но с другой стороны, в темноте фильмы смотреть интереснее — будто ты в кинотеатре.
Я попросила Виктора принести DVD-проигрыватель и, конечно же, сразу включила «Вестсайдскую историю».
Когда я ее в первый раз посмотрела, до меня даже не дошло, представляете? Наверное, потому, что я это кино тыщу раз видела.
Утром Стелла отодрала картон, ахнула, зажав рот обеими ладонями, — и заверещала в разбитое окно:
— Я напущу на тебя копов, черт бы тебя побрал! Ты торчишь слишком близко от двери! Ты не имеешь права приближаться к ней на… тьфу, дьявол, забыла! Плевать — ты все равно нарушил судебный запрет!
Карл что-то ответил, но я не расслышала.
Натали втянула голову под одеяло и исчезла полностью, как улитка в раковине.
— А где Си Джей? A-а? Кто сейчас с ребенком, я тебя спрашиваю?
Пауза. Я снова не услышала ответа Карла. И слава богу, наверное.
— А кто его заберет из школы, когда уроки закончатся? Ты-то на работе будешь!
— Он вроде бы отгулы взял, — сказала я.
Стелла вдруг развернулась и выскочила из спальни. Картон она на место не вернула, и в комнате было слишком светло, чтобы смотреть телевизор. Да и шум с улицы сильно мешал.
Я бы попросила Натали сходить за Стеллой, чтобы та закрыла окно, но Натали по-прежнему лежала под одеялом с головой, и мне не хотелось ее тревожить. В ванной зашумела вода — наверное, Стелла собралась принять душ.
Но уже через несколько минут моя сестра вернулась с кастрюлей в руках, громадной и явно тяжелой — Стелла едва ее тащила. Пристроив кастрюлю на подоконник, Стелла замерла. Смотрела в окно, но не выглядывала. Не привлекала внимания.
А потом она наклонила кастрюлю и опрокинула ее вверх дном.
На этот раз я услышала Карла.
— Сука! — заорал он.
— Ух ты! — сказала Стелла. — Прямое попадание!
Полицию она на самом деле вызвала, но к приезду копов промокший до нитки Карл сидел на скамье автобусной остановки через дорогу от дома, и полицейские ничего не могли — или не слишком рвались — с ним поделать.