Я и не представлял, что Делайла может сама позвонить моей бабушке, но как услышал, чуть не запрыгал от восторга. Здорово! Мне ж тогда не придется ломать голову — предупреждать бабушку Энни насчет Натали или нет. Я боялся, что эта новость может стать последней каплей. Но в душе надеялся, что преувеличиваю. Ведь вполне возможно, что бабушка Энни, как и Делайла, любит детей.
Я поднял голову, посмотрел на Делайлу. И чуть было не выпалил, что никуда не уеду от нее.
— Как же я без вас?!
— Да ладно тебе, сынок! Ну-ка, не распускай нюни! Это ж тебе не вечное «прощай», а всего лишь «до свидания». В Калифорнии будем жить часах в трех езды друг от друга. Приедешь в гости?
— Конечно, но…
— Знаю, сынок, знаю. Я тоже привыкла, что ты рядом. Но долгие проводы нам ни к чему. Шагай и не оглядывайся! Впереди у тебя куда больше, чем позади. Верно я говорю?
Кивнув, я последовал ее совету.
— Ладно. До свидания, Делайла, и спасибо за все. До встречи.
И мы ушли. Втроем. Двое умирающих от страха почти-взрослых и капризный ребенок. Я не оглянулся.
Я кое-что новое узнал о Марии уже на автобусной станции. Пока мы ждали, когда можно будет занять свои места и тронуться в путь. Забавно: она и рта не раскрыла, а я все равно узнал о ней кое-что очень важное.
Во-первых, я понял, что для меня в целом свете существует только одно лицо. Лицо Марии. Одно-единственное. Именно это лицо я так долго и упорно пытался нарисовать в мыслях. И дело даже не в чертах. Скорее, в улыбке. В том, как она отводит глаза или поворачивает голову.
Ее лицо — как нужный ключик к замку, к которому не подходили другие ключи. А этот повернулся — и открыл все, что было скрыто за дверью в настоящую жизнь.
А во-вторых, я понял, что совсем ее не знаю.
Это чудесное лицо, эти глаза, волосы, улыбка, жесты принадлежали незнакомке. Почти незнакомке. Мы доверились друг другу, нас уже многое связывало — и при этом каждый был загадкой для другого.
А еще я догадался, что она напугана. И не мне ее винить. Я боялся не меньше.
Чего боялся, спросите? Хотел бы я сказать в ответ что-то определенное, но… Я всего боялся. Я ведь бросал все, что знал в жизни. Единственного родителя. Какой он ни был, но все же — родная кровь. Своего лучшего друга, Делайлу. Город, в котором прожил десять лет. Все это оставалось позади. И впереди ждало что-то совершенно новое. Что?
Но все это не главное. Больше всего я боялся…
Вообще-то джентльмену не положено даже поднимать такие деликатные темы. Ну, насчет интимных моментов, когда мужчина и женщина остаются вдвоем. Вы меня понимаете.
Короче, мне неловко об этом говорить, но я думал о сломанных ребрах, ребенке и раскладном диване в гостиной бабушки Энни.
И мне казалось, что это никогда не случится.
Только не подумайте, что я сгорал от нетерпения и злился, что этот момент придется отложить. Нет, я не мог избавиться от чувства, что он никогда не наступит, этот момент. Вам такое знакомо? Вроде бежишь за чем-то вдогонку — а твоя цель ускользает буквально из-под носа. Вот уже, кажется, схватил — а она просочилась сквозь пальцы. И ты начинаешь думать, что так будет всегда. Даже начинаешь сомневаться в реальности того, за чем гонишься.
Ну все, хватит. Так и свихнуться недолго. А нам надо устроиться в автобусе. С вещами и маленькой плаксивой девочкой, которая скулила по меховому воротнику и пушистым тапочкам. Она тоже была напугана.
И ее я тоже ни капельки не винил.
Я пошел к автомату, взял для Натали бутылку воды, вернулся и открыл. Но девочка оттолкнула мою руку и снова заскулила.
Я поймал извиняющийся взгляд Марии. Конечно, ей бы хотелось, чтобы ребенок вел себя прилично, но ее желание в этом случае ничего не меняло. И вообще — с какой стати Натали должна была вести себя прилично, если я и сам от страха и переживаний готов был заскулить?
Я улыбнулся Марии, чтобы подбодрить ее. Она ответила на мою улыбку. На короткий миг мы остались вдвоем. Притворились, будто и нет никакой Натали, с ее тихой истерикой.
— Боишься? — сказал я. — У тебя испуганный вид.
— Ага. — Она кивнула. — А ты?
Объявили посадку на автобус, так что мне не пришлось отвечать. И слава богу.
Мы смотрели в окно, как меняется город. Остался позади центр. Пошли окраины. Мимо мелькали фабрики. Свалки. Железнодорожные депо. Гигантские дорожные рекламные щиты.
Если я когда и видел окраины Нью-Йорка, то очень давно, поскольку ничего не помнил. Но мне показалось, что мы с Марией видим окружающее одной парой глаз. И реагируем одинаково.
— Ты когда-нибудь была за городом? — спросил я.
— Совсем малышкой.
Кстати, о малышках: Натали продолжала скулить, сопеть и обиженно взвизгивать.
— Проголодалась, наверное, — сказала Мария. — Может, съест что-нибудь?
Я сам достал пакет с нашими припасами из-под сиденья передо мной, чтобы случайно не потерять конверт с адресом Делайлы. Я хотел спрятать его в надежное место, прежде чем отдать пакет Марии и Натали.
Мария выискивала что-нибудь подходящее для Натали и наконец нашла шоколадный батончик, а я крепко-крепко держал в руке конверт.
Мария развернула батончик с одного конца, и Натали принялась сосать его. Ни разочка не укусила, только сосала, как леденец на палочке.
Боже, какое это, оказывается, блаженство — тишина!
Пока они были заняты, я открыл конверт.
И обнаружил внутри листочек с адресом и номером телефона Делайлы, записку и еще одну бумажку — банкноту в пятьдесят долларов.
Записка была короткой:
Сынок, ты отважный боец.
Всего несколько слов. Вполне достаточно, чтобы заплакать. Я зажмурился. Стиснул зубы. Проглотил слезы. Я сумел не расплакаться, но если б вы только знали, как я был близок.
Я молча поклялся вернуть эти пятьдесят долларов.
Нью-Джерси я не запомнил — изо всех сил старался не плакать, и на большее меня просто не хватало.
Последнюю из своих обезболивающих таблеток Мария проглотила в Огайо. Кажется, они назывались «викодин».
— Маловато тебе дали, — сказал я.
— Должно было хватить на неделю, а хватило только на шесть дней.
— Но у тебя же четыре ребра сломано! И еще легкое… Почему больше не выписали?
— Выписали. Но я не успела взять.
— Вон что.
И как же теперь быть? Вызвать ей врача на следующей станции? Позвонить в аптеку, где остался ее рецепт, и попросить, чтобы оттуда сообщили в какую-нибудь аптеку на нашем пути? Ну да, а если мы ни разу не остановимся возле аптеки? О-о нет! Нельзя этого делать. Мы же решили не оставлять ни единого следа для Карла.
Оставалось одно:
— Давай я на следующей остановке сбегаю в аптеку и куплю «тайленол» или что там дают без рецепта? «Адвил»?
— «Адвил» — лучше, чем ничего, — согласилась Мария.
На следующей остановке не вышло. Рядом со станцией не было ничего, кроме киосков с напитками и всякой съестной всячиной.
К тому времени, когда автобус затормозил на следующей станции, Мария уже умирала от боли. Она не жаловалась, но я видел, до чего ей больно. По лицу видел. И вдобавок она не взяла Натали к себе на колени — та все время крутилась и толкалась головой прямо в больные ребра. Натали пришлось сидеть между нами, и это ее совсем не обрадовало. Она сопела-сопела, а потом разревелась всерьез, и весь автобус кидал на нас злобные взгляды.
Зато в этот раз станция оказалась прямо на главной улице городка. Какого именно городка — понятия не имею. Я даже не скажу, какой мы штат проезжали. Главное — через пару домов я увидел рынок.
Я промчался мимо открытого итальянского ресторанчика и эконом-магазина и купил на рынке в аптеке большую упаковку — в 120 таблеток — «адвила» на деньги Делайлы, которые я спрятал поглубже в карман джинсов, вместе с запиской про храброго воина.
Бегом возвращаясь назад, я затормозил у магазинчика, перед витриной с манекеном в длинном зеленом пальто с меховым воротником. Интересно, отстегивается или нет? — мелькнула мысль. Что-то меховое манекен держал и в руках. Белый с коричневым мех с длинным ворсом. Странная штуковина для июня.
Я влетел в магазин:
— А что это за штука у манекена в руках?
— Муфта, — ответила продавщица.
— Э-э… Простите, что?
— Муфта. Чтобы женщина могла спрятать руки от холода. Никогда не видел?
— Нет.
— Их сейчас почти никто не носит.
Она вышла из-за прилавка, сдернула меховую штуку с рук манекена. Краем глаза я следил за автобусом: не закрылись ли двери? Не хватало еще, чтобы автобус уехал без меня.
Продавщица протянула мне муфту.
— Кролик, — объяснила она.
— Ух ты! Какая мягкая. — Я приложил мех к щеке — и, знаете, вдруг понял страсть Натали ко всяким мягким штучкам.
— Правда, здесь есть брак. Вот, видишь? Кусочек у шва оторван.
— Сколько стоит?
— Учитывая брак… шесть долларов.
— Годится.
Я отсчитал семь — с налогом — и, не дожидаясь сдачи, сломя голову полетел к автобусу. Мог и не торопиться. Половина пассажиров еще не вернулась.
Натали я услышал уже в дверях, но она не плакала в голос, а всего лишь скулила. Может, потому, что меня не было рядом?
Я глянул на Марию — и испугался: страдание буквально читалось на ее лице. От боли? Или от нытья девочки? От всего вместе, скорее всего.
— Вот, это тебе. — Я протянул ей «адвил». — А это тебе, — сказал я Натали, показав муфту.
Глаза Натали стали еще больше — хотя мне казалось, что больше не бывает. Она выхватила муфту у меня из рук и прижалась к ней щекой. Потерлась носом. И затихла. Впервые за много часов. Я протиснулся мимо них к сиденью у открытого окна и заглянул в глаза Марии.
— Ты умница, Тони! Где ты это взял?
— Во-он в том магазинчике, видишь? Это муфта. У манекена в руках была.
— Здорово!
— И совсем недорого.
— Натали, скажи Тони «спасибо».