— Ты ему веришь?
— Когда дело касается этого человека, я не знаю, чему верить. Но кажется, он был рад узнать, что у тебя все нормально.
Мы надолго замолчали. Какая-то букашка все вилась и вилась вокруг меня, я ее отгонял, но без толку. Я смотрел на ветряные мельницы, и они завораживали меня, как в детстве.
— Как ты думаешь, бабушка… Он меня любит?
— Пожалуй, да. Насколько он способен любить. — Она отмахнулась от такой же настырной букашки. — Иногда так бывает в жизни, мой мальчик. Человек отдает тебе все, что только может, но, черт побери, лучше бы он этого не делал.
— Понимаю… — Я вспомнил слова Делайлы о том, что две совершенно разные, даже противоположные вещи могут быть правильными одновременно. Господи, как я соскучился по Делайле. — А маму он любил?
— О да, маму он любил. Уж это я могу сказать наверняка. Потому что лишь любовь способна превратиться в такую отчаянную ненависть.
И опять молчание. Но оно не казалось неловким. Ветряные мельницы будто говорили за нас. Я не просто видел их — я их чувствовал.
— Всю жизнь, кажется, только и мечтал сюда вернуться. — Знаю, я уже это говорил, ну и пусть. Мне хотелось повторять снова и снова.
Через несколько минут на дорожку, ведущую к бабушкиному дому, свернул новенький спортивный автомобиль. Я смотрел на пыль, клубящуюся за машиной, и медленно, очень медленно осмысливал то, что в общем-то уже знал…
Я еще не видел водителя. Пока еще не видел. Но интуиция подсказывала, кого я увижу за рулем.
— Это мама?
— Что-то радости в твоем голосе не слышу, дорогой.
— Ты сказала, что она приедет в пятницу.
— Я сказала, что она будет приезжать каждую пятницу. Но сегодня… ты ведь приехал, мой мальчик. Ясное дело, она поспешила увидеть тебя. Даже пару отгулов на работе взяла.
Сквозь туман собственных мыслей и чувств я уловил горечь в ее голосе. Помню, мне стало жаль бабушку Энни. Она-то не виновата, что у меня с мамой так вышло.
Машина приближалась, и я уже видел, кто там, за рулем. Я смотрел прямо на нее. Она смотрела прямо на меня.
— Не могу… — Оказывается, я произнес вслух то, что собирался оставить при себе. — Не готов. Надо было меня предупредить.
Если бабушка и ответила, то я не услышал. Или не запомнил.
Мама открыла дверцу и уже выходила из машины.
Какая красивая. Постарела, конечно, но все равно красивая — той внутренней красотой, что льется светом из глаз. Боже, до чего я разозлился. За то, что она лишила меня этой красоты на десять лет.
Мы все еще смотрели друг на друга.
Я сам не заметил, как встал с качелей.
— Нет. Я не готов. Надо было заранее сказать. Так нечестно! — выкрикнул я громче, чем хотел. Мама наверняка услышала.
И я ушел. Спустился с крыльца и зашагал по дорожке к гостевому домику.
— Не надо, Селия! — донеслось сзади. — Не надо. Дай ему время.
Как только я открыл дверь, Мария подняла голову. На ее лице был написан шок. Я будто в зеркало смотрел. Я и сам не догадывался, насколько потрясен, пока не увидел отражение своих чувств в ее глазах.
— Что случилось, Тони?
— Мама приехала.
— Да? Пойдешь с ней поговорить?
— Нет.
Мария удивилась, но расспрашивать не стала. И вообще больше не упоминала о моей маме.
Бабушка Энни обзвонила соседей и к вечеру раздобыла для нас колыбельку. Натали, правда, уже большая девочка для колыбельки, но поместилась, и вдобавок мы стенки колыбельки опустили. Бабушка нам свою японскую ширму одолжила, и мы превратили уголок комнаты в крохотную детскую.
Я думал, что Марии придется до полуночи с Натали сидеть, чтобы та уснула, но девочка, наверное, вымоталась за дорогу. Поскулила немножко — и вдруг умолкла.
Я вытянулся на разложенном диване и ждал. Заранее постелил — одеяла нашел и подушки, но лег одетый. Я ведь представления не имел, что и как делать. Пижаму надеть? Глупо. Вроде мы уже сто лет как женаты, сейчас заберемся в постель и уснем. Просто раздеться? И показать, чего я от Марии жду? А как же ее ребра?
Натали затихла, и у меня страх заполз в желудок. Да что там — я весь превратился в один большущий страх. Но четко ощущал его именно в желудке. Я лежал на диване и боялся даже дышать. Холод из желудка потек по ногам и рукам. Я исполнил свое желание, вышел из четырех стен в мир, я начал жить настоящей жизнью, но у меня не было ни опыта, ни хоть какой-нибудь инструкции под рукой. Никогда в жизни я не чувствовал себя настолько беспомощным.
Я зажмурился и долго-долго не открывал глаза.
Диван подо мной качнулся — Мария легла рядом, придвинулась ко мне, опустила голову мне на плечо. Не открывая глаз, я поднял руку и обнял ее.
— Наконец-то мы одни… — прошептала она.
Я открыл глаза. Мария приподнялась, опираясь на локоть, и заглянула мне в глаза. На меня так никто никогда не смотрел, даже сама Мария. Я таял под этим взглядом. Клянусь, все тело будто в студень превратилось, — слава богу, что я лежал, а то растекся бы по полу.
— Как же твои ребра?
— А мы потихоньку… в смысле — осторожно, да?
— Я не уверен, что знаю…
Окончание повисло в воздухе. Правильнее было бы сказать, что я вообще ничего не знаю. Даже в самой лучшей ситуации я не знал бы, что делать. А тут еще ее ребра…
Мы не стали говорить о том, что я ничего не знаю и ничего не умею. Понятия не имею, догадалась ли Мария, что я еще девственник. Сам я ей об этом, во всяком случае, не сказал. А надо было, интересно?
— Не знаю, как бы это сделать, чтобы тебе больно не было.
— А я тебе подскажу. — Ее голос был тихим. Теплым.
И тут меня осенило: да ведь ее сломанные ребра — для меня настоящий подарок. Потому что любую мою неловкость или ошибку Мария спишет на то, что я боюсь задеть ее ребра. Я могу не стесняясь ждать ее подсказок. Она решит, что я просто не знаю, как обращаться с женщиной, у которой грудная клетка перевязана. Делайла сказала бы, что это «Господь, Вселенная, Судьба — называй как хочешь» пришел мне на выручку. Словами не описать, как я был благодарен.
Больше о той ночи я ничего не скажу, уж простите. Джентльмен на такие темы не распространяется.
15 МАРИЯ. Это не секс
До этой ночи я ни с кем не занималась любовью.
Да-да, обещаю объяснить, что я имею в виду, только сначала вы должны кое-что узнать обо мне. До Тони в моей жизни был один мужчина — Карл. Многие думают, что если ты в пятнадцать родила ребенка, то ты непременно шлюха и переспала с половиной парней на планете. Большая ошибка. Я вот просто влюбилась в Карла, когда мне только-только пятнадцать исполнилось, сразу забеременела и больше никогда и ни с кем не была.
Я занималась сексом только с Карлом.
С Тони все было по-другому.
Любовь с Тони — то, что двое делают вместе, а не то, что один человек делает для другого.
Вообще-то я предложила это сделать ради Тони. Он ведь, бедный, так долго ждал. Уверена, что он был девственником, а если ты девственник, то это кажется самым важным на свете. Верно ведь? Тем более мальчику.
Но знаете, что вышло? Что я сделала это и для себя. Мне было очень хорошо.
Правда, и немножко страшно, потому что я чувствовала себя обнаженной полностью — и снаружи, и изнутри. Мне впервые некуда было спрятаться.
Может, со временем я привыкну к этому чувству.
А как он был нежен. Как старался не причинить мне боль, даже самую капельку.
Пожалуй, мне и к этому придется привыкать. Пожалуй, больше я о той ночи ничего не скажу. Остальное принадлежит лишь Тони и мне.
16 СЕБАСТЬЯН. Ты и не представляешь…
Часа в два или три ночи мы с Марией лежали во дворе на шезлонге и смотрели на звезды. Точнее, я лежал на шезлонге, а Мария спиной на моей груди. Я ее обнимал чуть ниже шеи, где ключицы, — чтобы не дай бог не тронуть ребра.
Воздух был изумительно свежим и прохладным. Оказывается, эту деталь я совершенно забыл: как бы ни было жарко в пустыне днем, ночи здесь всегда прохладные.
Усталость давала о себе знать, а вместе с тем сна — ни в одном глазу. Казалось, я теперь вообще спать не буду. До конца дней своих не усну.
— Ты был прав насчет океана звезд, — сказала Мария.
Я промолчал. Незачем было говорить. Впервые в жизни пустота вокруг меня исчезла. Не только вокруг, но и внутри меня. Я вроде нашел что-то, о чем всегда мечтал, даже не зная, чего, собственно, хочу. Нет, не так. Скорее, вроде всю жизнь мне чего-то не хватало, а я не знал, чего именно. И теперь изумлялся, что нашел. Почти не прикладывая усилий.
Я стал другим. Я это чувствовал. И был уверен — какой бы ни была эта перемена, прежним мне уже не быть. Я наконец проснулся. Или повзрослел. Или и то и другое сразу. Если уж ты повзрослел, в детство возврата нет. А иногда бывает — если уж ты проснулся, то ни за что снова не уснешь.
Поначалу я даже не знал, как описать то, что чувствую. А потом как током ударило. Это же проще простого. Достаточно одного-единственного слова. Счастье. Впервые в жизни я был счастлив.
Вот почему я молчал. Об этом незачем говорить вслух.
Наверное, и Мария поэтому тоже больше молчала. Ей тоже незачем было говорить.
— Почему в пустыне столько звезд? Гораздо больше, чем в городе? Не понимаю, как такое может быть?
— А их и не больше. Звезд на небе одинаково много везде. Просто в городе их затмевают огни, реклама и всякое такое. А чем дальше от большого города, тем больше звезд ты видишь.
— Тогда понятно… Тони, а что же с твоей мамой? Ты с ней поговоришь?
Мария застала меня врасплох, но я постарался расслабить мышцы, чтобы она не ощутила мою реакцию.
— Наверное. Не знаю.
— Она ведь твоя мама.
— И где она была? Если она моя мама — почему я целых десять лет ее не видел?
Кажется, теперь уже напряглась Мария. Хотя, возможно, не от моих слов, а от боли. Почему-то именно в этот момент мне пришло в голову спросить ее, кто такой этот «Си Дей». И опять я этого не сделал.