Следующие два урока — в двух седьмых классах — также прошли более-менее спокойно. Осталось переждать окно, после которого придет девятый класс, и день можно считать пережитым.
«Судьба моя — врагу не пожелаешь, — думал Зубров, поглощая вермишель из банки. — Чем я того же Инзы хуже или Локкова, или тех вчерашних негодяев, или кого угодно? Почему они заставляют меня чувствовать себя ничтожеством, притом что сами творят все, что вздумается? Локков — сын секретаря обкома — носит патлы, болгарскую музыку слушает, а Инза и вовсе припеваючи живет, точно на каком-то особом положении… Я вот план на следующий год до сих пор не сдал, — так за это мое собственное чувство вины всякую волю у меня отбирает! А все эти, кто вокруг… Им же на святое начхать! Они высшие ценности попирают! И при этом спокойны, как слоны. Да кто они, черт возьми? Лицемеры… Что у них впереди? А может, они и счастливы, что такие, как я, есть, и больше им ничего и не надо? Одно только это понимание, что они выше меня в пищевой цепочке, как в животном мире… Нет! Дурацкая у меня логика! Бред и клевета! Это во мне неудачник говорит…»
Доев, Зубров открыл выдвижной шкафчик, собираясь взять салфетку, и увидел круглое зеркальце. Взяв его, стал разглядывать подбитый глаз.
Синяк немного побледнел, но по-прежнему оставался главной достопримечательностью лица. «Зайти в магазин и купить пудры?» — подумал он, но тут же отбросил эту затею, представив, с каким любопытством посмотрит на него продавщица.
Зуброву казалось, что он запер дверь, но он обманулся, и вошедшая Лина Рене застала его за попыткой припудриться мелом. От неожиданности он дернулся, зеркальце вывалилось из толстых пальцев и с тихим звоном разбилось.
Лина ойкнула и, видимо, без задних мыслей спросила:
— Что с вами, Орест Крофович?
«Они же еще не знают», — с грустью подумал Зубров. Он присел и, наклонив голову, начал собирать осколки. Жаль зеркальце. Оно прижилось у него еще на первом курсе, и вот настал его конец. Лина подбежала и принялась помогать.
— Не порежься, — проворчал Зубров. — Почему не на уроке?
— Физрук заболел… — Лина старалась не смотреть на учителя.
Зубров подумал, что Лина самая тактичная из тех, с кем он знаком, но при всем при том ей наверняка ужасно хочется про фонарь узнать.
— А я всем предложила идти к вам, — вдруг виновато сказала Лина. — Думала, если у вас есть время… можно было бы поговорить о том, что мы разбирали на внеклассном часе… ну, о болгарской пропаганде, помните?.. когда пришли только мы с Верником…
— Надо было у меня спросить вначале! — с досадой сказал он.
Лина ойкнула — на пол закапала кровь.
Зубров быстро положил собранные осколки на стол и, схватив Лину за руку, пережал порезанный палец. Кровь перестала капать, но он придавил слишком сильно, девочка вскрикнула. В это время дверь снова открылась, в класс вошел Верник, за ним Гудастов и другие.
— Ты что, совсем?! — крикнул Верник с порога. — Эй, пацаны!
Ученики бросились к Зуброву и остановились в трех шагах.
— Офигеть. — Верник смотрел то на окровавленную руку Лины, то на разукрашенное лицо Зуброва.
— Случайно вышло, — пробормотал Зубров. Он почувствовал, что дрожит. — Рене… она порезалась… Скажи им, Рене.
— Случайно, — кивнула Лина. — Не давите так… Больно.
Ученики зашумели.
— Эй! — угрожающе крикнул Верник. — Ей больно! Ты что, не слышал? А ну быстро отпустил ее!
— Перестань, Верник, — цыкнула Лина, но ее слова потонули в общем гвалте.
Верник схватил Зуброва за руку, подступил вплотную. Гудастов тоже шагнул к нему, но не так решительно, — он взял его за рукав пиджака. Зубров попятился и выпустил руку Лины. Кровь закапала снова. Верник вдруг рассвирепел и пихнул Зуброва кулаком в плечо. Зубров механически оттолкнул его, и Верник полетел в проход между партами. Лина взвизгнула. В эту минуту в класс вошел Ард Локков.
— Вот это да! — сказал он. — Какой вы, оказывается, буйный, Орест Крофович!
За ним вошло несколько парней и девчонок. Локков оттеснил Верника с Гудастовым и подступил к Зуброву.
— О-ба-на! — воскликнул он. — Какой макияж!
Все дружно рассмеялись, даже Рене, и та не выдержала и прыснула.
— Лучше уйди, Локков, — хрипло сказал Зубров. — Я не собираюсь тебя… с тобой… — Он не находил слов.
— Что вы сказали, Орест Крофович? — Локков повернулся к Зуброву ухом. — Не слышу, повторите, пожалуйста.
— Не лезь не в свое дело! — прорычал Зубров. — Уйди… по-хорошему… я с тобой не собираюсь…
— Не в себе вы нынче, — заключил Локков. — Видать, нервишки расшалились.
— Смотри, Ард, он Рене порезал, — сказал Гудастов, — а потом Вернику вмазал.
— Скотина! — процедил, поднимаясь, Верник. — Прям под дых впаял.
— Вот те на! — Локков присвистнул. — Как такое могло случиться, Орест Крофович? Что за средневековые методы? Вы уж не обижайтесь, но я как староста класса должен разобраться и принять меры. Ого, кровь! А вот это уже в самом деле серьезно. Похоже, будем отвечать по всей строгости… Ну что, дорогой вы наш учитель, пока вас в милицию не забрали, не хотите облегчить себе наказание? Надо бы прощения попросить.
— Я не хотел, — пробормотал Зубров.
— Ну нет, Орест Крофович, вы меня совсем разочаровываете. Кто же так прощение просит? Неискренне как-то. Встали бы на колени для приличия…
Тут Верник, раздвинул стоявших впереди и запальчиво выкрикнул:
— Пускай еще раз попробует!
Зубров машинально замахнулся. Его трясло.
— Ну! — сказал Верник, дергая глазом.
На Зуброва нашло странное ощущение гиперреальности. Лицо Верника на миг показались ему какой-то бессмысленной намалеванной рожей, которую в эту минуту кто-то для чего-то удерживает перед ним. Все остальные были тоже не вполне реальны и как бы только для фона. Зубров встряхнулся и обвел их взглядом: нет, они таки были реальны, они смотрели с напряженным ожиданием, им всем до ужаса не терпелось узнать, как он себя поведет.
— Вон отсюда, — прохрипел он. Тело его начинало угрожающе цепенеть. — Проваливайте!
— Нет уж, — процедил Локков, и по его непоколебимому виду стало понятно, что так просто он не отвяжется. — Послушайте, я вам реально предлагаю нормальный способ все это замять. Может быть, мы даже совсем забудем этот инциент и не станем никого вызывать. Вы же не глупый человек, зачем вам из-за такой чепухи садиться в тюрьму? От вас требуется встать на колени и извиниться. И тогда милиции не будет. Обещаю.
Зубров ударил его, но все же успел умерить силу за долю секунды до того, как кулак ткнулся в узкий подбородок подростка. Локков взлетел в воздух легко, как пушинка, — он описал дугу и, развернувшись в воздухе, шлепнулся животом на пол.
Девочки завизжали и кинулись к двери. Началась давка.
Зубров несколько мгновений смотрел на неподвижно лежавшего Локкова, а затем выругался:
— Черт!
На него навалилось понимание того, что только что случилось. Он схватил себя за кулак, осмотрелся. Верник с Гудастовым пятились. Контиков присел над Локковым, попробовал перевернуть его на спину.
— Стой! — крикнул Зубров. — Нельзя! Может быть сломан позвоночник! Надо срочно в скорую звонить…
Он окинул взглядом оставшихся. Кого бы из них в учительскую отослать? Нет, лучше он сам…
— Псих… — ошеломленно пробормотал Верник. — Не выпускайте его…
— Строим баррикаду! — крикнул кто-то.
Все, кто был в классе, бросились сдвигать парты.
— Арда оттащите! — попросила Лина. — Кто-нибудь, сбегайте за медсестрой.
Она склонилась над Локковым, хотела развернуть, но, видимо, вспомнила слова учителя и остановилась. На светлом замшевом пиджаке Локкова остались следы ее крови.
Зубров одним движением отодвинул парту, преграждавшую путь, присел рядом с Локковым. Первое, что пришло на ум — проверить пульс. Он протянул руку, но в это время парень шевельнулся и начал подниматься. Повернув голову, он что-то пробормотал. Шатаясь, прополз на четвереньках около метра и снова повалился. Контиков снова кинулся к нему и помог сесть. Локков вяло оттолкнул его и стал нескладными, паралитическими движениями ощупывать лицо, бормоча что-то вроде «закопают тебя, урод хренов».
Зубров прошел мимо и свернул к выходу. Больше никто не пытался перегородить ему дорогу.
5
Он стоял у окна в учительской, когда во двор въехал милицейский УАЗик.
Зубров посмотрел на электронные часы. Может, пока не поздно, спрятать их под шкаф? Ведь придется же объяснять следователям, где раздобыл.
Он вспомнил о ноже. В квартире наверняка обыск устроят. Если бы нож в кухонном столе или кладовке лежал, еще куда ни шло, но он завернут в обрывок газеты и спрятан в духовке — готовая улика. Что сделано в неосознанном страхе, выльется в очередную беду.
А вообще черт с ними, с часами, пускай остаются. Проще рассказать все, как было. Никто ему, конечно, не поверит, но это не его проблемы. Головы кое-кому поломать придется. Ну и пускай ломают, авось, докумекаются, откуда все это взялось, — тогда и он тоже узнает.
Зубров отошел от окна и повалился на диван, — тот отозвался унылым скрипом.
Черт возьми, как же это могло произойти?
Ему запомнилось необычное ощущение — оно пришло за секунду до того, как он ударил: внезапно страх уступил место гневу, это было как вспышка света в темноте. В этот миг он мог выбирать. И он свой выбор сделал. И что с того, что это стоило ему спокойного будущего и свободы? Назад время не воротишь, жизнь совершила вираж, и теперь все будет по-другому.
Из-за предусмотрительно запертой Табитой Цвяк двери послышались шаги: по коридору шли несколько человек. Судя по тяжелому топоту, мужчины — строгие, уверенные, неумолимые. Безусловно, они вооружены. Попробуй оказать сопротивление или бежать — и они застрелят на месте, прямо здесь, в школе. Нет, он пришел сюда добровольно, чтобы сдаться, они наденут на него наручники и поведут по коридору, а затем через школьный двор.