«Малой кровью» теперь уже обойтись невозможно, и единственный выход – призвать народ на защиту конституционного строя. Но Париж так и не решается на это.
Прежде всего, как об этом уже говорилось, из страха того, что в результате вспыхнет полномасштабная гражданская война, и в не меньшей степени – из боязни победы левых сил.
В определенном смысле повторяется ситуация лета 1917 года в России, когда вспыхнул корниловский мятеж. Только и Пфлимлен не Керенский, да и Морис Торез – не Ленин, так что исход событий совсем другой. Тем более, что парижских деятелей не подгоняет мысль (как подгоняла Керенского и «февралистов»), что в случае победы крайне правых, их просто перевешают как изменников.
Пользуясь бездействием властей, мятежные войска высаживаются на южном побережье Франции, занимают Марсель, Тулон и не встречая сопротивления, продвигаются к северу.
Левые силы, прежде всего ФКП, проводят массовые демонстрации в защиту республики, но результативных действий против мятежников организовать не удается.
В этих условиях правительство слагает с себя полномочия, перед политической смертью приняв декрет (возможно – уже под прицелом автоматов парашютистов) о безоговорочной передаче власти военной хунте.
Во главе ее, впрочем, мог бы оказаться и гражданский человек – тот же Жак Сустель, хотя скорее всего, то был бы генерал Салан – семидесятилетний крепкий старец (почти ровесник де Голля), участник всех войн, какие вела Франция с 1914 года, и по сути – человек прошлого века. Вместе с ним там же оказываются и генералы из алжирского клана – Массю, Жуо, Шалль, адмирал Орбине. (2,188)
Итак, правительство, состоящее из генералов и алжирских французов водворяется на Елисейских полях, под овации заметной части сограждан, уставших от бесконечной чехарды во власти, и удивленно-испуганные комментарии зарубежной прессы и телевидения (своим уже заткнули рот).
Эта, кажущаяся в современной Франции немыслимой альтернатива «гнилой демократии», на тот момент была более чем реальной.
За время существования Четвертой республики было раскрыто по меньшей мере два заговора, направленных на захват власти военными.
Первый – в 1947 – носивший кодовое название «Голубой план», в котором было замешано высшее руководство жандармерии и армии. Заговорщики намеревались установить военную диктатуру франкистского образца. Как ни странно, никаких суровых мер в отношении заговорщиков не последовало.
Второй – заговор «Большого О» 1956 года. План предусматривал вооруженное выступление в Алжире, отправку войск в метрополию «для наведения порядка» и установление осадного положения на всей территории Франции, с передачей всей полноты власти военно-полицейской директории.
Он был своевременно раскрыт, но участников только пожурили (а зачинщик – генерал Фор отделался…30 сутками административного ареста). Как написал по этому поводу Т.Джонсон «С 1952 по 1962 Франция чем-то походила на южноамериканскую страну, поскольку армия не считалась с правительствами, контролировала их действия, угрожала им, и свергала». (2,191)
Теперь же армия просто становится властью.
Первыми же декретами хунты запрещены и ФКП, и ФСП, а их лидеры и активисты отправлены обсуждать разногласия меж партиями за решетку.
Компанию им вскоре составили бы и правые либералы, возмущающиеся незаконным захватом власти и подавлением демократических свобод. Попасть в тюрьму или под интернирование могли бы многие видные французы – и писатель А. Камю, Андре Мальро и Франсуа Мориак – бывшие министры в правительстве де Голля, и члены ФКП – знаменитые актеры Ив Монтан и Симона Синьоре, поэт Луи Арагон и нобелевский лауреат Жан-Поль Сартр.
Впрочем, скоро запрещаются вообще все политические партии, как того требовали воинствующие антиреспубликанцы, закрываются десятки газет, вводиться жестокая цензура.
Все «неблагонадежные» – а критерии тут самые размытые – чиновники увольняются, на их место назначаются офицеры.
Одним словом Франции устанавливается военно-полицейский режим, аналогичный режиму «черных полковников» в Греции, или тому, что существовал в Испании и Португалии.
Или, если подбирать французские аналоги, очень похожий на тот, что установили во Франции в свое время Петен и Лаваль. И неудивительно, что возобновляются попытки реабилитации деятелей Виши, начатые еще в начале пятидесятых. Утверждение, что для Франции капитулянтство Петена было «почти так же необходимо» как сопротивление де Голля (25,271), перекочевывает со страниц реакционных газет в учебники.
Многие из читателей наверняка одобрят подобную политику по отношению к «красным» и «розовым».
Только при этом надо иметь в виду – только за коммунистами и социалистами было более сорока процентов избирателей. А когда подобная масса народа исключается из политической жизни, даром это обществу, а тем более – власти, не проходит. Тем более в стране с богатыми революционными традициями.
Наконец, одной из опор Франко и Салазара была весьма сильная в Испании и Португалии католическая церковь. Во Франции же, с ее заметным процентом протестантов и сильными антиклерикальными настроениями, попытки опереться на нее не усилили, а скорее, слабили бы социальную базу режима.
Свою роль играет еще одно обстоятельство – в отличие от, например, диктатур в Греции или Турции, покорно следовавших в русле американской политики, Франция все еще ощущала себя великой мировой державой и, вне зависимости от политических убеждений, ее граждане и истэблишмент исходили именно из этого ощущения. Ведь – об этом упоминалось, подчиненное положение, статус «младшего партнера» в североатлантической коалиции, был одной из причин недовольства положением в Четвертой республике.
Это заставило бы военные власти делать какие-то широкие жесты, в основном для подтверждения того, что они чего-то да стоят (вроде памятного всем разворота Примакова над Атлантикой во время югославских событий 1999 года).
Война в Алжире продолжается, развиваясь по той же, практически, схеме, что уже описана в первом сценарии.
О внешней политике. Крайне правые, а в особенности – армейские, вообще с большим подозрением относились ко всяким международным объединениям, хоть в малейшей степени ограничивавшим суверенитет Франции. Естественно, что незамедлительно разорваны Римские соглашения 1954 года об образование Общего Рынка (даже сам де Голль одно время к этому склонялся).
Из европейской системы выпадает Франция – и фактически сходит на нет только начавшее становиться на ноги Европейское экономическое сообщества – будущий Европейский союз. Да и вообще вся европейская интеграция ставится под большой вопрос.
Конфликт с США и в меньшей степени – с Британией, усугубляется.
Тому есть свои причины.
В отличие, например, от ФРГ, где были сильны реваншистские тенденции, во Франции практически не было глубоких антисоветских настроений. Массы населения не очень понимали – с какой целью Франция должна превращать свою территорию в мишень для советских атомных ударов?
И правительство, лишенное опоры в легитимных демократических институтах, пытается отыскать ее, следуя настроениям по крайней мере части общества.
Под конец возможен был даже демонстративный разрыв с НАТО – почему бы и нет?
Наконец, последнее. Военные, как гласит мировой опыт, по большей части неважные экономисты и плохие администраторы – когда дело касается чисто гражданских сфер жизни. Поэтому экономическая и социальная ситуация могла бы только ухудшиться.
Больше того – положение в экономике очень быстро становится почти катастрофическим.
Вследствие всего этого, разногласия, подобные тем, что существовали в ликвидированном парламенте, захватывают уже и армейские круги.
А чем чреваты дрязги внутри правящего военного режима, думается, объяснять не надо. История дает тому немало примеров.
В конечном итоге из Алжира все равно приходится уходить – просто потому, что для либерального государства западного типа выиграть войну подобного рода абсолютно невозможно.
Похожую войну мог выиграть СССР – как это случилось в Прибалтике и Западной Украине.
Но у Франции нет возможности воевать, не считаясь с жертвами (как с той, так и с другой стороны), нет возможности массами выселять арабов в Гвиану или на Мадагаскар, нет идеи, которой можно было бы воодушевить сотни тысяч солдат сражаться не на жизнь а на смерть. Наконец – что, пожалуй, важнее всего – нет возможности предложить и политическое разрешение конфликта. Хотя бы такое, как социализм.
Максимум, чего могла добиться хунта – это поддержание вялотекущей войны по ливанскому или чеченскому образцу (и то на какое-то время). Но об окончательной победе речи нет.
Ситуация становится не просто тяжелой, а невыносимой. Перманентный кризис сменяет перманентная катастрофа.
Возможно, были бы еще перевороты, в ходе которых генералов сменили бы полковники, а более-менее респектабельных военачальников – откровенные бандиты в мундирах, подобные своим латиноамериканским коллегам.
Тем более были и кандидатуры: тот же Томазо – садист и погромщик, именем которого пугали детей в алжирских селениях.
Но все равно, с неизбежностью, этот режим все равно бы пал – как пали все военные диктатуры Европы. Случилось бы это в ходе массовых выступлений, которые бы отказалась подавлять полностью деморализованная армия, либо даже был бы свергнут мыслящей частью военных – как это случилось в «нашей» Португалии, в 1974 (так называемая «Революция гвоздик»).
И есть большая вероятность, что падение военного режима потрясло бы Европу до основания – может быть, потрясение это было куда сильнее, нежели при первом сценарии.
И движение по этим двум дорогам к одному обрыву, было остановлено только одним человеком, чей нос дал столько пищи для фантазии скудоумным карикатуристам всего мира.
…Еще в 1921 году, будучи скромным преподавателем истории в военном училище, Шарль де Голль однажды высказался так: «Историческая фатальность существует только для трусов… Счастливый случай и смелость изменяли ход событий. История учит не фатализму… Бывают часы, когда воля нескольких людей разбивает детерминизм и открывает новые пути. Если вы переживаете зло происходящего и опасаетесь худшего, то вам скажут: „Таковы законы истории. Этого требует эволюция“. И вам все научно докажут. Не соглашайтесь, господа, с такой ученой трусостью. Она представляет собой больше чем глупость, она является преступлением перед разумом».