На Кипре она бы забыла про свой автобус.
Только по-настоящему любящим детям следовало бы послать сюда родителей в самом начале либо конце сезона, да снабдить кремом от загара с индексом защиты как минимум 50.
Сейчас вот апрель, а здесь +23, и киприоты говорят, что таких холодов не помнят, и с ужасом смотрят, как мы лезем в море, в котором вода как в нашей речке в июле.
Но сгорели мы на солнце чуть не за полчаса, – не русские люди, а какое-то общество краснокожих.
И я не то чтобы его вождь, но летописец вождя.
После публикации этого очерка в «Огоньке» несколько человек спрашивали: «Ну, хорошо, с тещей ясно. А самим ехать отдыхать на Кипр – или как?»
Повторяю еще раз: за исключением действительно впечатляющего аттракциона Никосии (когда из провинциального, но европейского города в одну минуту, миновав чек-пойнт, переходишь в Никосию турецкую, на оккупированные территории, а по сути, из Европы мгновенно попадаешь в настоящую мусульманскую Азию, с криками муллы, с молчаливо пьющими кофе мужчинами, с бесконечными золотыми лавками), Кипр – это продвинутое и усовершенствованное черноморское побережье России. Включая галечные пляжи и не самое прозрачное море. Такой улучшенный Сочи.
#Италия #ФлоренцияОбезьяний питомник
Tags: Боноццо Гоццоли и попытка объединения Византии с Европой. – Козимо Медичи, Понте-Веккьо и торжество Европы. – Юрий Лужков, храм Христа Спасителя и торжество Византии.
Я только что провел неделю во Флоренции. Там шла знаменитая выставка моды Pitti Immagine Uomo, меня пригласили.
Утром я ходил по бесконечным павильонам, заселившим до краев старую крепость Фортециа да Босса, и понимал, что счастье на земле есть, и оно материализовано в прекрасных, как утро влюбленного мужчины, пиджаках Cantarelli, – а после обеда тихонечко сматывался в город. Где застывал от восторга уже в Капелле Волхвов во дворце Медичи-Риккарди, этой волшебной шкатулке, расписанной Беноццо Гоццоли; и почти час рассматривал чеканные лица в невероятных уборах, эти отстраненные, не пересекающиеся с тобой, взгляды пажей, все эти картинки, которые в детстве показывала мне в альбоме мама. Только тогда я не знал, что на шкатулке изображено византийское посольство 1439 года, последняя напрасная, но прекрасная попытка объединения католицизма и православия; что надменный юноша с живым леопардом на лошади, по имени Джулиано Медичи, будет убит вскоре неподалеку, на ступеньках собора Санта-Мария-дель-Фьоре, того самого, с куполом Брунеллески…
Знание истории, соединяясь со старыми камнями, дает наслаждение абсолютно чувственное, не меньшее, чем алкоголь или же любовная страсть, – каждый, кто это хоть раз испытал, поймет, о чем я говорю. Я простоял в крохотной капелле минут сорок и – о чудо! – в одиночестве, несмотря на «высокий» туристский сезон.
А еще во Флоренции мы играли. Сложилась у приехавших сюда русских – байеров и журналистов – сама собой игра. После очередного показа мы окидывали взором мир окрест, и спрашивали друг друга: «А представляешь, если бы мэром Флоренции был Лужков?».
Нет, ну на минуту поставьте себя на наше место. Вот вы на приеме, устроенном патриархом моды Роберто Капуччи, на вилле Бардини, на высоком левом берегу Арно – том же, где дворец Питти. В залах старого дома выставлены запредельной красоты платья. Из этих залов, с бокалом шампанского, вы спускаетесь в прекрасный сад, любуясь садящимся в sfumato солнцем и видом на город. Вот галерея Уффици. Вот вдоль Арно вышагивают белые цапли. Вот внизу района Ольтрарно стоят бедняцкие дома, в окнах сушится белье, однако дома тоже прекрасны, потому что они старые, многое помнят. И тут вы задаете друг другу вопрос: «А вот что было бы, если бы мэром Флоренции был Лужков?» – и заходитесь в гомерическом хохоте. «Палаццо Строццо?» – «Сначала он бы случайно сгорел, потом воспроизвели бы в монолите и устроили мегамаркет!» – «Санта-Мария Новелла?» – «Рядом начали бы уплотнительную застройку, собор пошел бы трещинами, снесли и воспроизвели бы в монолите, устроив подземный паркинг!».
И уж совсем истерика с нами случилась, когда мы представили, что сделал бы Лужков с Понте-Веккьо, самым древним сохранившимся мостом Европы, построенном в 1345 году. Понте-Веккьо и сегодня, как 660 лет назад, застроен угрожающе нависающими над водой лавками в несколько уровней, и даже дилетант, если удосужился посмотреть «Парфюмера», легко представит, как это впечатляюще выглядит.
Нас просто корчит от смеха: ведь невозможно вообразить, чтобы сегодняшняя московская (а шире – российская) власть не признала бы аварийной и потребовала бы немедленного сноса рухляди, что мокнет в воде 7 с лишним веков! Что, спрашивается, париться по поводу истории? Историю прикажут – перепишут. И воспроизведут в монолите. Тем более история у итальянцев нам не нужная. Вот, скажем, устроил Козимо Медичи в XVI веке внутри моста крытый переход, чтобы ходить в гости к сыну на другой берег. А проход, ныне известный как коридор Вазари, пришлось сделать кривым, потому как какие-то граждане, проживавшие на линии его прокладки, наотрез отказались жилплощадь освобождать. И вот – представляете?! – всесильные Медичи ничего не смогли с бунтовщиками поделать. Их бы да в Южное Бутово!
Вечером, после шоу мужского белья от Биккембергса (в здании бывшего вокзала Леопольда человек пятьдесят мужиков в одних белых трусах картинно застыли на подиуме, изредка меняя позы под «Лебединое озеро». Когда Чайковский сменяется прогрессив-хаусом, в зале гаснет свет, и в бликах фотовспышек становится ясно, что мужики снимают трусы. Женщины радостно визжат. Когда свет включается, видно, что белые лебеди сменились черными – в смысле цвета трусов. Ты ходишь вокруг подиума с шампанским, испытывая чувства, которые испытывала, должно быть, рыба в СССР по четвергам, когда был рыбный день) – так вот, вечером мы гуляем по городу.
Наша гостиница – на окраине, у старых городских ворот. Идти до центра минут 15. Флоренция – город маленький. И пять веков назад – то есть тогда, когда на местный рынок нельзя было зайти, чтобы не наступить на ногу либо Микеланджело, либо Караваджо – здесь обитало 200 тысяч человек, а сейчас всего в 2,5 раза больше. Зато туристов приезжает каждый год по пять штук на одного местного жителя.
Туристы – народ восторженный, но глупый. Им подавай непременно вековую седину, старые фрески, они без ума от Леонардо и Бронзино, от странных историй и темных времен. А обмануть народец ничего не стоит. Видел я, как в Москве туристы охали у фальшивой Иверской часовни (воспроизведена в монолите) и якобы Китай-города (аналогично). Да и сам охал, приняв по глупости в Риме возвышающийся над Форумом многоколонный монумент Витторио-Эммануила (новодел, историзм, конец XIX века) за камни Возрождения. А гид ужасно смущался и говорил, что «эту пошлость» сами римляне презрительно называют «пишущей машинкой».
Собственно, чтобы предотвратить обман дилетантов, не так давно архитекторы мира подписали так называемую Венецианскую хартию по реставрационной этике (Россия, кстати, к ней присоединилась). Суть в том, чтобы защитить историю от подделок. Когда старые камни рушатся, их нельзя заменять копией. Если Колизей и Форум погибли, можно либо демонстрировать их могилу, либо строить на могиле, условно говоря, стеклянный куб. Что тоже есть памятник времени, только другому. Но создавать копию Колизея – нельзя, как нельзя вывешивать, скажем, в Уффици фальшивого Караваджо, прикрываясь тем, что оригиналы велел сжечь Савонарола (тоже, кстати, был мэром Флоренции. Запретил танцевать, улыбаться, смеяться. Вскоре хмурые недовольные сограждане сожгли его самого). Историческая подлинность состоит в том, что история не переигрывается.
Ни в монолите, ни в кирпиче и ни за какой бюджет.
А еще, гуляя, мы говорим о том, что Лужков (что есть, по сути, не имя, а торговая марка столичного стройкомплекса), надежда и гордость москвичей, лишил их – и поделом, коль так монолитно его переизбирали, пока еще можно было избирать, – той Москвы, про которую когда-то написал Давид Самойлов: «Снега, снега, зима в разгаре, светло на Пушкинском бульваре, заснеженные дерева, прекрасна в эти дни Москва. В ней все уют и все негромкость». В Москве не осталось соразмерного человеку района: она теперь – сплошной офис, соразмерный занимающим его корпорациям. (Лужков ведь, если не ошибаюсь, сказал, что в центре не должно остаться пятиэтажных домов? – правильно, скоро и не останется. Он ведь сказал, что «сталинки» будет сносить? – правильно, и снесет, и воспроизведет.)
А в офисе туристу делать нечего. На весь осмотр столицы РФ сегодня нужен максимум день: меньше, чем на Суздаль. Красная площадь, Кремль, Третьяковка – и все. Прочее либо торговые комплексы, либо фальшак. Ведь фальшак – храм Христа Спасителя, фальшак – упомянутая Иверская, фальшак – Манеж, фальшаком будет Военторг. Символ сегодняшней Москвы – фальшиво признанная аварийной и воспроизводимая (в монолите) фальшивая гостиница «Москва» (а федеральный символ – незаконно перестраиваемая гостиница «Россия»).
В Москву туристу если и есть смысл приезжать, то как в Лас-Вегас, с его имитациями мировых шедевров. И не парадокс ли, что Лужков бьет себя в грудь, требуя вывода из Москвы казино.
И мы, наслаждаясь прогулкой вдоль Арно, решаем, что это он на публику бла-бла-бла. Не выведет. Воспроизведет. В монолите. В Москве сегодня можно жить, только чтобы зарабатывать крутые деньги и круто их тратить.
Не было в Москве праздника смешнее, чем 850-летие Москвы.
Это праздник новодела, прикидывающегося старым городом. Истории у Москвы больше нет.
У нас последний вечер во Флоренции, пора собирать чемоданы.
Уже сворачивая к гостинице, мой собеседник, знающий Италию не в пример лучше меня и куда больше здесь живущий, говорит, что понимает любовь москвичей к Лужкову.