– Понимаете, – очень мягко, как бы извиняясь, объясняет мне после завтрака человек из окружения премьер-министра, – отношение крымчан к Москве… как бы это сказать… уже не вполне то, что прежде. Вот скажите: почему Москва поставляет газ в Европу по 350 долларов, а Украине продает по 450? Это справедливо, да? Или вот резонанс вызвала встреча Путина с Януковичем – если вы помните, в Ливадийском дворце. Ну… как бы это сказать… Янукович приезжает на встречу, а Путина нет. Час нет, другой, – и выясняется, что Путин еще обедает в Кремле и неизвестно, когда прилетит. А потом с опозданием часов на восемь прилетает. И едет кататься на мотоциклах с байкерами. И только потом встречается с нашим президентом… Это имело нехороший эффект даже среди тех, кто хорошо относится к России. Но только на меня, пожалуйста, не ссылайтесь, ладно?
То, что число хорошо относящихся к России в Крыму снижается, мне уже известно. Данные социологов напечатаны в одной из местных газет. Почти половина за интеграцию с Европой. Поддерживающие таможенный союз с Россией в несильном, но меньшинстве. Вопрос «зачем вы нас унижаете?» носится в воздухе.
Европа Украину не унижает. А Польша даже раздает (без особой огласки) всем, имеющим хоть какой польский корешок, карточку поляка, дающую скидку на транспорт и на что-то еще. Куда тратятся деньги из российской программы помощи соотечественникам, не знает никто.
Я еду в Судак вместе с главредом газеты, опубликовавшей те самые данные. Он из Киева, где ему уютнее, чем в Крыму. Разница между киевлянами и крымчанами вообще очень чувствуется, но это разница не политическая, а эстетическая, между столицей и провинцией.
Впрочем, за полгода до поездки в Судак я был в Киеве, который потряс меня лицами, манерами, привычками и в целом обстановкой начала российских 1990-х. Во мне в Киеве видели богатого иностранца, и профессор, который проводил для меня экскурсию, неприятно юлил, то надуваясь гордостью, то заискивая. «Неприятно» – потому что так же и я вел себя с иностранцами в каком-нибудь 1990-м, не видя в них ровни себе, а в себе ровни им, а это ох как противно вспоминать. В Киеве все расчеты шли в долларах; на прием к российскому послу люди в поношенных костюмах шли с тем подобострастием, с каким ходят к послу американскому, а более чем крупный российский чиновник в еле сдерживаемой ярости вводил меня в курс местных дел: «Украина, …, до сих пор не определилась, каково ее место в мировой экономике! Они бы вообще хотели, …, ничего не делать, а стричь и Россию, и Европу в статусе транзитера! Но мы им быть страной-транзитером не позволим ни-ког-да!».
Я хотел спросить, почему Россия, превратившаяся в сырьевого поставщика Европы, не может позволить Украине быть страной-транзитером, но не спросил…
…Так вот, мы ехали в Судак по узкой, без разметки дороге. Машин было мало, в основном «жигули». Зарплата в 300 долларов здесь считалась завидной. Редактор рассказывал, что за поворотом будет львиный заповедник – местный миллиардер накупил львов, теперь это популярное место. А потом, без перехода, добавлял, что если Россия введет в Крым танки, то весь остров будет взят за день. И смотрел на меня с терпеливым удивлением:
– А вы лично думаете как? Россия себе Крым заберет?
Меня, если честно, начинала раздражать эта местная робость. Газета попутчика была пухлой, огромной, с текстами, написанными русским языком 1990-х – долго, скучно, без блеска. Но обо всем. Иными словами, на Украине была журналистика, но не было журналистов (вот почему, полагаю, там так популярны наши – Савик Шустер, Евгений Киселев). Но предъявлять претензии я не мог: в моей России еще были журналисты, но уже почти не было журналистики, ее место заняла пропаганда.
Раздражение возросло в новом санаторном корпусе. Это был спроектированный двоечником корпус, бессмысленный и неудобный, и такой же бессмысленный и неудобный был гигантских размеров номер. Я как-то жил в Хельсинки в квартире, оборудованной специально для Брежнева: те же идиотские гигантские размеры. От спальни до туалета бежать надо было чуть ли не стометровку. Бедный Леонид Ильич, боюсь, не всегда успевал…
А потом повезли в Новый Свет, на завод шампанских вин, основанный князем Голицыным – и лучше бы я не ездил. Территория там была покрыта продуктом творчества рабочих масс – всякими елочками-пальмочками из пустых бутылок и транспарантами с изречениями типа «Лев Сергеевич молодец, оставил славы нам венец! Китаева Л.Н., рабочая цеха № 1». В подвале, под фальшивящую скрипку, началась дегустация. Пить то, что они называли шампанским, было нельзя. Возможно, это понимала и Китаева Л.Н.: большинство сортов разбодяживалось сахаром до потери вкуса. Киевляне за моим столиком попросили принести дегустационное ведерко – выливать невыпитое. «У нас всегда пьют до дна, по-иному невозможно!» – обиделась церемониймейстер. По территории завода в обнимку бродили тетки неопределенного возраста, но определенно из русской глубинки, и пели песни. Они свое сладенькое отдегустировали до дна – и были счастливы.
Я долго после этого не мог уснуть – потому, что привык ложиться далеко за полночь, а тут тьма упала мгновенно, и сразу исчезло все. К восьми вечера не работали бар, спортзал, вообще ничего. Набережная, вся в свежеотполированном граните, была пуста, а кафе закрыты: не сезон. Из открытого ресторанчика доносилась лезгинка. На вершине горы светилась Генуэзская крепость, а по другую сторону укрывался мглой мыс туманный Меганом, про который я в советское время читал у перепечатанного в четыре копирки репрессированного поэта Мандельштама. Сейчас в Крыму мне была противна моя спесь, но я ничего не мог с собою поделать, – и вот ворочался в наказание.
А наутро на собрании журналистов я узнал, что все законодательство, регулирующее СМИ на Украине, является прямой калькой с европейского. То есть на Украине по отношению к журналистам автоматически применяются нормы европейского права: знаменитое дело «Гудвин против Соединенного Королевства», выигранное в Европейском суде по правам человека, позволяющее журналистам не раскрывать свои источники информации перед судом, на Украине применяется судами автоматически. И мою спесь сняло как рукой, потому что Украина с точки зрения журналистики была, безусловно, Европой, а Россия – Востоком, провинцией, Азией…
И это украинское ощущение тоже было ощущением из 1990-х, когда в России молодые лошадки еще гарцевали на зеленом лугу жизни, и нам хотелось Европ и свобод – а потом оказалось, что большинству нужны просто бабки. И луг жизни даже не вытоптали – его приватизировали, нарезали на участки и распродали под застройку.
У меня больше нет ни иллюзий, ни надежд, – одни воспоминания о свободе и счастье, которые не вырубить никаким гос-девеломпентом под патриотическим управлением.
В ноябре 2013-го я сказал бы: хотите почувствовать ветер бедности, молодости и свободы – поезжайте на Украину. Поезжайте в Крым.
Но теперь, после всего, что случилось в начале марта 2014-го, – молчу.
Если бы я все еще был советским журналистом, то написал бы так: «Любезный читатель! Ты в любом случае счастливее меня, поскольку знаешь о судьбе Крыма то, чего я не знаю».
И я действительно не знаю – весной 2014-го не знаю, в какую часть книги ставить главку про Крым: «По России» или «Вне России»? И уж тем более не знаю, куда следует отнести эту главку в исторической перспективе – скажем, в 2034 или хотя бы в 2024 году.
Однако я не советский журналист, и об исторических циклах собственной страны, и о тенденциях, определяющих развитие мира, информации у меня куда больше. Я вижу, что вторая половина ХХ века была не только веком крушения империй, но и создания национальных государств, объединяемых в цивилизационные сети. Именно это (а не Горбачев!) определило объединение двух искусственно разделенных Германий и развод Чехии и Словакии. Именно это (а не США или НАТО!) определило распад Югославии. Именно это определяет сильное националистическое движение внутри современной России, все больше входящее в противоречие с автократическим строем, тоскующим по империи.
Так что прогноз на будущее Крыма (скорее всего, это будет самостоятельное государство, остров Крым, по Аксенову) или будущее Украины (национальное государство европейской цивилизации) у меня куда оптимистичнее, чем прогноз на будущее России в ее современных границах.
Любезный читатель, ты счастливее меня: возможно, ты уже знаешь, сбылся ли мой прогноз.
Впрочем, если он сбылся, то ты – несчастнее.
#Белоруссия #Россия #ФранцияНаша раша, или признаки цивилизации
Tags: Отчего в Минске чисто, почему в Москве грязно. – Туалеты, таксисты, улыбки как маркеры цивилизации. – Часть света, где хотелось бы жить.
Я о признаках не в том смысле, в каком о симптомах болезни. Я о том, что каждой цивилизации сопутствуют определенные внешние проявления (например: монотеизм, письменность, навык горячей обработки металлов; или: политеизм, пляски у костра, подсечное земледелие). Так где Россия – в Европе или в Азии?
Мы с приятелем недавно делились впечатлениями о Белоруссии и, рассмеявшись, сошлись на общем ощущении: Белоруссия, несмотря на диктатора Лукашенко – это Европа. А не Азия, каковой полным-полно в Москве, несмотря на кичливые стеклянные новостройки, – и какой хватает даже в Петербурге, несмотря на его строгий, стройный европейский вид. Да, сегодняшний Минск – советский город, где нет рекламы, где возле кинотеатров висит написанный плакатным пером «репертуар на месяц», где до сих пор вывески «Ателье», «Гастроном», «Продукты», сделанные из светящихся трубочек. Но все же он часть Европы. Да, захваченный, опущенный и униженный автократом Лукашенко, но все же западный город. Есть такое ощущение.
Тот же пьянящий дух Европы бил нам в голову в СССР, когда мы выбирались в Ригу, Каунас или Таллин, да и в тот же Минск, и во Львов, не говоря уж про совсем западный Ужгород.