Я присмотрелась: на ниточках бахромы кое-где болтались мелкие морские ракушки, на суме слюдяно поблескивал примитивный узор из чего-то вроде рыбьей чешуи.
– Старик, – доброжелательно заметила я. – До моря еще почти сотня верст! Неужто так и пойдешь?
– Ничтоже сумняшеся, – с тихим восторгом пробормотал Конопкин.
Миша внимательно оглядел его и кокетливо надул розовые губы. Заметив это, Гена явно занервничал.
– Молодой человек, приходите ко мне в салон, – ласково сказал маэстро Цаплин. – Вы в своем уме, ходить с такой головой? Вы же похожи на жесткошерстного фокстерьера!
– Извините, – сказал мой коллега, стремительно ретируясь.
Миша вывернул тонкую шею, с сожалением посмотрел ему вслед и негромко вздохнул.
– И ты тоже хороша, подруга, – уже совсем другим тоном заявил он мне. – Ну кто тебе такую жуткую прическу сделал? Ужас просто! Кошмар какой-то! Приходи завтра, я тебя перестригу, а то не баба, а чучело-мяучело какое-то! Смотреть страшно!
«Мяучело» закономерно проассоциировалось у меня с Тохой.
– Вот, кстати, Миша, дай профессиональный совет, – попросила я. – Одному моему знакомому нужно поменять цвет…
– Мужчина? – перебил меня Миша.
– О да!
Миша заерзал в кресле.
– Волосы какие?
– Волосы? Тонкие, пушистые, очень густые.
– Длинные?
– До пят!
– О? – Миша широко открыл глаза.
– Я хотела сказать, до пятнадцати сантиметров! Хотя нет, немного короче…
– И в чем проблема?
– Понимаешь, натуральный цвет у него своебразный: концы черные, а корни белые.
– Седина, что ли? – огорчился Миша.
– Считай, что так… А покраситься хотелось бы в рыжий или пепельный. Скажи, получится?
– Лучше сначала обесцветить.
Я представила, как намазываю кота «супрой», а он рвется из рук, шалеет от запаха перекиси, пытается слизать с себя вонючую ядовитую смесь, и покачала головой:
– Нет, это ему не понравится.
– А ты приводи своего знакомого ко мне в салон, – предложил Миша, с трудом выбираясь из кресла. – Познакомимся поближе, вместе придумаем что-нибудь, что ему понравится.
– А ты куда теперь? – полюбопытствовала я.
– Я-то? – Мишель картинно задержался в дверях. – Пойду дальше выгуливать костюм. У меня выходной сегодня.
Я неторопливо допила остывший кофе и решила, что идея перекрасить кота к числу гениальных не принадлежит: и хлопотно это, и результат сомнителен. Нужно придумать что-нибудь другое.
– Что, ушел твой пилигрим? – опасливо вдвинулся в дверной проем Гена Конопкин.
– Ушел.
За окном раздался визг тормозов и звук удара. Мы с Геной разом подлетели к окну, едва не столкнувшись лбами у стекла.
Страстно целуя промявшейся мордой старый клен, на дальней стороне улицы вздрагивала иномарка. Автомобиль наполовину влез на тротуар, к счастью, почти пустой.
– Надо же! – всплеснул руками эмоциональный Гена. – Можно подумать, дерево ему дорогу перебегало!
– Ну, положим, не дерево, – вполголоса заметила я, присматриваясь. – Но лично я этого водилу понимаю!
По тротуару в сторону, противоположную движению, неровным шагом подстреленного эльфа удалялся как ни в чем не бывало белокурый Мишель, добросовестно выгуливающий костюм «Старик и море». Модельный показ явно производил впечатление.
– Ну, что? – с надеждой спросил Сева Панчуков, глядя через всю комнату на ветеринара, осматривающего на столике у окна кошку Зизи.
Подниматься со своего стула в тихом уголке Сева не решался, потому что в тесной комнате было не протолкнуться от зверья и не все меньшие братья выглядели добродушными. Привязанная к батарее парового отопления трехмесячная леопардиха Гита, страдающая нервным расстройством на почве проживания в коммунальной клетке передвижного зооцирка, с похожим на хрюканье рычанием настойчиво тянулась пастью к Севиному ботинку. Белый попугай с красными, как пятна лихорадочного румянца, кругами на щеках, горестно поникнув головой, хрипло нашептывал Севе что-то уныло-страстное. Сидел туберкулезный попугай на томике стихов, из чего Сева заключил, что птица декламирует одно из произведений Серебряного века.
Пончик отодвинулся от элегически настроенного пернатого и поджал ноги подальше от леопардихи.
– Ну как? – повторил он, повысив голос.
Чтобы быть услышанным, приходилось почти кричать, потому что в метре от Пончика девица в голубом халате методично обрабатывала громко жужжащей машинкой для стрижки волос неподвижно лежащую собаку неопознанной Севой породы.
– Все в полном порядке, – ответил наконец ветеринар, погладив по спинке нервничающую Зизи. – Поздравляю, на данный момент – абсолютно здоровое животное. Прививки у вас сделаны?
– Какие-такие прививки? – забывшись, Сева встал со стула. Леопардиха Гита, хищно хрюкнув, моментально запустила когти глубоко в его штанину. – А, черт, убери лапы, зараза! При чем тут прививки? Вы мне скажите, котята у нее будут или нет?
– Будут, будут, как не быть, – Айболит снял Зизи со стола и вручил Пончику. – Говорю же: абсолютно здоровое животное. Подберите только подходящего партнера.
– Не понял, – с претензией протянул Пончик. – У нас уже был партнер!
– Не знаю, как у вас, – доктор внимательно посмотрел на Севу поверх очков. – А кошечка ваша еще в барышнях ходит!
– В каких еще барышнях? – Сева не глядя лягнул нервную леопардиху. – Я же самолично их стравливал, то есть спаривал!
– Свечку держали? – ехидно уточнил ветеринар.
– Я им условия создал! Полный интим! – расстроенный Сева почти кричал. – Запер эту дуру с котом в санузле на сутки, сам в туалет к соседям бегал! Они же там носились как ненормальные, орали, все флаконы с полочек на пол посбивали! И вы мне говорите, что у них ничего не было?!
– Голубчик, вы же взрослый человек! – пожал плечами Айболит. – Должны понимать, что любовные игры – это одно, а собственно любовь – совсем другое! Ну не понравился вашей кошечке жених, или она хотела, чтобы он ее уговаривал, а ему терпения не хватило или опыта… Зачем расстраиваться? Через пару месяцев повторите попытку, глядишь, все и получится!
– Ничего уже не получится! – в отчаянии воскликнул Пончик, грубо – за шкирку – унося безропотную Зизи из кабинета.
Спотыкаясь, он вышел из ветеринарной клиники, сел в машину и с ненавистью посмотрел на Зизи, уютно устроившуюся на соседнем сиденье. Кошка невозмутимо умывалась.
– Дура-баба, – плачущим голосом сказал ей Сева, понимая, что непоправимо поспешил с передачей наследного кота Быкову.
Получалось, что он сам себя облапошил! Договоренности договоренностями, но раз нет котят – нет и наследства!
– Все вы, бабы, дуры! – повторил Пончик, с тоской воображая, что скажет ему по этому поводу дражайшая половина.
Разгневанная Люся Панчукова была пострашнее леопарда.
– Тьфу ты, пропасть! – раздраженно пробасила Маруся Сиротенко, вывернув карман приготовленного к стирке белого халата.
Халат был просторный, как парашют, карман глубокий, и в нем то и дело что-нибудь терялось. Однажды Маруся, не доглядев, вместе с халатом сначала старательно выварила в бельевом баке с отбеливателем, а потом еще простирала в машинке с центрифугой сторублевку, врученную ей каким-то благодарным пациентом. И халат, и купюра выстирались и отбелились совершенно безукоризненно.
На сей раз в глубине кармана завалялся полтинник и записка, за доставку которой этот полтинник был заплачен.
– Ванька, поди сюда, – позвала Маруся, вертя в мокрых пальцах свернутую квадратиком записку.
Ваня неохотно оторвался от экрана телевизора, где показывали увлекательное кино из шпионской жизни, и подошел к двери в санузел: когда мать говорила таким тоном, спорить с ней не следовало. Маруся Сиротенко была дамой вспыльчивой и физически неслабой.
– Да, мам?
– На вот. – Маруся сунула в руку сыну сложенный вчетверо влажный тетрадный листок. – Хватит тебе без толку диван пролеживать, сбегай по адресу, отдай кому надо письмецо.
Ваня посмотрел на записку:
– Это же на другом конце города!
– Ничего, заодно и проветришься. – Маруся решительно спрятала дареный полтинник в карман фартука. – Возьми там на трюмо десятку, мороженое себе купишь.
– Мороженое! – шепотом передразнил Ваня, с сожалением выключая телевизор. – Ма! А что, позвонить туда нельзя? Передать это сообщение телефонограммой?
– Умный какой! – заорала из ванной Маруся: запущенная стиральная машинка здорово шумела. – Был бы телефон, без тебя бы обошлись! Хватит разговоры разговаривать, дуй куда сказано! Оболтус!
На оболтуса Ваня не обиделся, в матушкином лексиконе это слово было из разряда ласковых. Покорно облачившись в приличные джинсы и рубашку, Ваня руками придал форму неподвластной расческам шевелюре и походя сгреб с трюмо кучку мелочи.
– Куда все деньги без счета поволок, охламон? – донеслось из ванной.
Но охламон уже выскользнул из квартиры и побрел к трамвайной остановке, стараясь держаться в тени домов и деревьев: на солнцепеке термометр зашкаливал далеко за тридцать. Наличие в организме африканских генов от перегрева не спасало.
Сорок минут в душном переполненном народом трамвае привели обычно кроткого Ваню в состояние тихого бешенства. Потом еще поиски нужного дома затянулись, поскольку те, кто планировал улицы в микрорайоне, придерживались парадоксальной логики: рядом с домом, на боку которого блестела эмалью табличка «Урюковая, 72», с одной стороны стоял дом с табличкой «Толстого, 9», а с другой и вовсе простирался поросший чертополохом пустырь. Вынужденный пересечь обширную пустошь под палящим солнцем, Ваня окончательно озверел и, даже найдя нужный дом, не обрадовался: проанализировав номера на почтовых ящиках в подъезде, он выяснил, что адресат живет на пятом этаже – в доме без лифта!
– Не полезу я на пятый, – с претензией объявил Ваня облупившимся синим стенам.
После недолгих раздумий он скормил записочку почтовому ящику.
Потом он еще немного потоптался в прохладном подъезде, вытряхнул на ладонь мелочь из кармана, пересчитал ее, шевеля губами, и огорчился: получалось, если с относительным комфортом вернуться домой на маршрутке, на мороженое уже не хватит. Значит, придется снова париться в трамвае.