Болдырев умел удивлять. Я поймал себя на том, что улыбаюсь. И почти забыл про Mea Culpa. И даже согрелся.
– А что на фотографии?
– Ну… это личная… фотография!… – он заторопился, – Мы как-то с Лерой сделали… Дурачились… Кривлялись… Потом подошла дежурная по станции… Снимать было запрещено… Но я ее… уговорил… Она была нашего возраста… И сфотографировала нас с Лерой вместе!.. Как у Пикассо… Девочка на шаре… Лера изгибается, а я… я сижу на скамейке…
– Значит, надо изогнуться или грузно сесть на лавочку в метро?
– Да!… Да!… – обрадовался Болдырев. – Только надо сделать это… точно по времени… В ноль… двадцать одну!..
– Сесть на лавочку в ноль двадцать одну?!
Болдыреву мой саркастический тон не понравился.
– Я попал сюда так… – в его голосе слышалась обида: – Прямо на станцию!… И часы… на табло!… показывали это время…
Но я все никак не мог поверить.
– И вы думаете меня затянет обратно в будущее? Прямо с лавочки?!
Болдырев кивнул:
– Почти уверен…
Я решил не продолжать дальше. В конце концов – какая разница?! Я даже не обязан проверять, правда ли все то, что он здесь нанес. Просто не пойду на станцию… Просто останусь с Таней. Может, нас двоих ждет прекрасное будущее.
– Кстати, – спросил я, – а как там – в будущем?
Болдырев вдруг потемнел. Молчал секунду. Потом твердо проговорил:
– Полный пиздец.
От неожиданности я хихикнул. Впервые я слышал, как он ругается матом. Было трудно поверить. Наверняка, я ошибся. Ослышался… Поэтому я снова перешел на сарказм:
– Да, ладно?! Когда было не так?
Но Болдырев был совершенно серьезен:
– Такое впечатление… что не так… было всегда.
Я не знал, что сказать. Никогда не знаешь, что сказать, когда тебе отвечают на риторический вопрос. Это сбивает с толку. Все равно, что тебя срезали, а ты не нашелся, что ответить. Неприятное ощущение.
Болдырев уехал на следующий день. Закончить наш разговор мы не успели – Таня спустилась и позвала меня. Оказывается, мы плохо прикрыли входную дверь и сквозняк гулял по всему дому.
Весь день Таня была молчаливой. Да и я помалкивал. Меня беспокоила Mea Culpa – мой старый добрый загон, что, натоптав здесь, я все испортил в будущем. Сломал мир… Что там теперь в будущем?.. Новый штамм ковида? Сотни тысяч больных в день? А сколько умерших?.. Может, новая депрессия? Сродни той, что была в 30-х…
Конечно, насчет Тани я тоже беспокоился. Наша встреча с Болдыревым, наши недомолвки… В ее глазах, мы выглядели, мягко говоря, странными!
Вечером мы с ней все-таки пошли гулять. Как всегда – вдоль дач, до поворота на шоссе и обратно. У пруда – это где-то на полпути – мы остановились. Видно было, что она подыскивает слова.
– Мне, в общем, все равно, что у тебя с родственниками, – сказала она, – но с тобой все в порядке?
– Да, да… Наверно.
– Наверно?
Я не мог сказать ей всей правды. Поэтому решил сузить круг проблем. Но допустил ошибку:
– Я беспокоюсь насчет него, Семена Викторовича.
– Виктора Семеновича. Это же ты – Семен Викторович!
– Ах, да… Знаешь, у нас в семье имена… они как бы чередуются…
Для Тани это было последней каплей. Она потребовала объяснений.
– Давай, вываливай! Это серьезно. Знаешь, в Красноярске… Меня не все забыли. К сожалению!… Остались знакомые, которые предложили мне фарцой заняться. И я согласилась! А потом меня чуть не посадили за это!… Собственно, тогда я и уехала. Так что я все понимаю. Но если вы что-то замышляете. Если у вас… мафия… или что, скажи мне! Я должна знать!
Я понял, что она боится. Преступление-следствие-наказание… она чудом избежала развязки. Дурные воспоминания из-под толщи винных паров. И страх, что это повторится опять. А тут еще мы с Болдыревым со своей дурацкой легендой, что мы – из Баку… Южная республика, вполне возможно и мафия… Реноме…
В общем, я становился для нее проблемой. Поэтому поспешил успокоить:
– Тут личная история. Виктор… Он сделал… Он поступил очень плохо с одной девушкой, которая была влюблена в него. Я не одобрил. Мы поругались.
Таня взбесилась:
– Влюблена! В него! Ему ж лет 70! Ты меня за дуру держишь?!
– Ну, любви все возрасты…
Она закричала. Я не знал, что делать. И не придумал ничего лучше, как «сознаться», что это я поступил очень плохо с одной девушкой. И это Болдырев меня укоряет. Имеет право. По моей вине, по моей бесконечной вине…
Неожиданно это подействовало. Таня успокоилась. Она не стала спрашивать, кто та девушка, которую я якобы обидел, как ее зовут, где она, что я такого натворил. Она только спросила:
– Ты ее еще любишь?
– О! Нет! Нет!…
– Не верю!
Я попытался ее разубедить, но безрезультатно. Видимо, она уцепилась за эту историю, как за что-то, что защищало ее от плохих мыслей, воспоминаний, предчувствий. И не хотела смотреть дальше. Пока не хотела.
Домой мы вернулись как ни в чем не бывало, разговаривали о пустяках и съели по тарелке жареной картошки. Ночью мы занялись любовью, а потом я долго не спал и думал о том, что же произошло в будущем. Раз это так подействовало на Болдырева. По крайне мере, радиоактивного свечения вокруг него не было, значит, точно не ядерная война. Я заснул около пяти утра. «Если с Таней все сложится, останусь здесь навсегда,» – решил я перед сном, – «Все равно, там у меня ничего особенного не получается…»
Мы прожили на даче очень спокойную неделю. О Болдыреве и Лере больше не разговаривали. Некоторое напряжение между нами чувствовалось, но мы следовали принципу «Не спрашивай – не говори». Негласное решение. По обоюдному согласию. В общем, терпимо.
Как и прежде, у нас были наши долгие прогулки, а один раз – даже поездка за продуктами в Загорск. По вечерам мы топили печку. Таня рисовала днем. Я опять забыл о связи времен, о том, что будущее могло измениться из-за меня. Прощай, mea culpa!..
На выходных никто не приехал. Дачи совсем опустели. Только мы. И желто-красные листья на деревьях. И под ногами. Даже в доме!.. И темная вода в пруду на полдороге к повороту на шоссе.
Я ходил по даче в ужасном тряпье, в котором обычно все ходят на дачах. Брюки только с одной пуговицей на ширинке, Танин свитер, еще один, плащ чуть ли не с пугала. Вдобавок, у меня была шляпа, и я носил калоши. Чтобы удобнее ходить, я надевал пару толстых носков, и калоши сидели жестко, как кеды. Таня выглядела не лучше. Мы шли с ней по дороге и прихрамывали. На одну ногу. Нас это смешило.
Как-то днем я увидел, что к нам идет Болдырев. На самом деле, я даже немного обрадовался ему, как гостю. Посидит у нас, выпьет чаю, может, останется на ночь… Мы поболтаем, он расскажет мне о будущем. Наверняка, ничего серьезного. Просто у старика нервы сдали… Ну, или как получится. Можем вообще не говорить об этом. Найдутся и другие занятия. Карты, например. При свечах. А утром мы проводим его до поворота. Почти дворянская жизнь! Хоть и выглядим как бомжи…
Мы поздоровались. Затем он сказал:
– Лера… уже в больнице… Я узнал вчера… Завтра… она умрет… А тот… молодой я… уехал!
– Вы были в больнице?!
– В том-то… и дело… что нет… Я боюсь!.. Вы можете… поехать со мной?..
Он повалился на меня и заплакал.
У вас когда-нибудь плакал на руках ваш препод? Пускай и бывший… Я хлопал его по спине, пока все его тело содрогалось у меня в объятиях. Я говорил ему «Ничего!», «Ничего!» Он был большой и теплый. Голова огромная. Просто старик, просто бедный старик…
В этот момент нас заметила Таня.
– Это из-за той девушки? – спросила она, когда Болдырев чуть успокоился и мы вошли в дом.
– Да.
– Что с ней?
Я не знал, что отвечать. Не хотел. Даже почувствовал, что разозлился на Таню. Поэтому сказал:
– Нам с Виктором надо ехать.
– Что с ней?! Она зовет тебя обратно?
Ну, вот! Опять! Я повторил. Таня тоже.
– Послушай…
– Не хочу ничего слушать! – Таня резко перебила меня. Почти кричала, – Или ты скажешь сейчас, или можешь не приезжать обратно!
– Но… я хочу приехать! Я вернусь!
Я думал, что Таня ревнует. Конечно, она ревновала. Но я впервые видел ее такой. Она выглядела безумной. Все ее страхи, все переживания прошлых лет… Все надежды. Я собрался с силами:
– Она умирает, Таня.
Таня сомневалась с минуту. Потом сдалась.
– Хорошо. Поезжай. Мне жаль.
Она ушла наверх. Я сделал Болдыреву кофе. Начал умываться. Развел тазик мыльной воды, достал бритву. Тут Таня снова спустилась и подозвала меня из кухни:
– А почему плакал он? А не ты?
– Сложно сказать… Он… хорошо ее знал… и привязался к ней… Не знаю, кто ее больше любил: он или я…
Как-то я умудрился это сказать.
– Вы очень странная пара!
– Таня… Я расскажу тебе… После… Но сейчас мне надо ехать. Я не могу отпустить его одного.
– А ты сам?! Хочешь ехать?
Ее вопросы… Они ставили меня в тупик. Я повторил ей все, что говорил мне Болдырев той ночью неделю назад: я должен был попросить у Леры прощения. Сам. Никто другой.
Таня поняла. Это было ведь несложно. Каждый бы понял.
– Когда ты вернешься? – спросила Таня.
– Не знаю… Я думаю, завтра. Потом… может быть, уеду опять…
И поспешил заверить ее:
– Но вернусь все равно!
– Ладно… Ладно…
– Спасибо, – я поцеловал ее, испачкав мыльной пеной.
– Только… Если вернешься… а меня нет – значит, все. Прости.
Я кивнул. А что я еще мог сделать?
Было довольно погано. Я шел к станции и думал о Тане – о том, что наговорил ей. Придется ведь врать что-то и дальше… Если она со мной останется, конечно.
Краем глаза я видел Болдырева. Его было жалко: одежда перепачкалась на проселочной дороге, волосы клочками висят, похудел… И все то, что ему предстоит…
В общем, у меня были смешанные чувства. Очень смешанные.
В Москве Болдырев хотел сразу поехать к Лере в больницу, но я убедил его сначала зайти домой. Он жил близко к театральной студии, в маленькой комнатке при какой-то котельне.