Постепенно сиддермортонское общество убеждается в том, что он социалист, и притом — из опаснейших: ведь свои вопросы он задает не только простаку-пастору, но и представителям «низших классов», сея тем самым смуту. Когда же он в ответ на наглую выходку того самого помещика, который протянул вдоль леса колючую проволоку, до полусмерти его избивает, дела его становятся совсем плохи. Но его не успевают ни арестовать, ни даже изгнать из села — они с Делией гибнут во время пожара. Впрочем, возможно, они не погибли, а вознеслись на небеса…
«Чудесное посещение» в значительной своей части — очерк нравов. Не столько клерикальных (Уэллс — не Троллоп, он плохо знает эту среду), сколько деревенских и не столько даже деревенских, сколько вообще «человеческих». Просветители приводили в Европу в этих целях кто перса, кто китайца, кто гурона. Ангел исполнил подобную роль ничуть не хуже. Хотя и не лучше. Уэллс еще только вступал на путь бытового романа. Но следующий свой шаг в этом направлении он сделает очень скоро.
Тот же взрыв творческой активности, что породил первые научно-фантастические романы Уэллса, принес и его первый бытовой роман. «Колеса фортуны» (1896), словно бы по контрасту с мрачной экзотикой «Острова доктора Моро», появились сразу после него — вещь веселая, легкая, нисколько от читателя не отодвинутая ни во времени, ни в пространстве. Действие начинается 14 августа 1895 года и происходит на дорогах Южной Англии, по которым совершает свое велосипедное путешествие приказчик из мануфактурного магазина мистер Хупдрайвер (буквально: катящий колесо). Продолжаться оно долго не может, потому что отпуск у бедняги Хупдрайвера совсем короткий, но приключений с ним случается множество. А ведь все потому, что он догадался купить велосипед пусть и совсем не «престижный», подержанный, а все-таки велосипед, средство передвижения по тем временам романтическое. И в самом деле, как его иначе назвать? Во-первых, колеса у тогдашних велосипедов свободно не прокручивались и научиться ездить на них значило подвергнуться стольким телесным повреждениям, что всякий, овладевший этим искусством, мог по праву именовать себя спортсменом. И если сегодняшний читатель весело смеется, читая, как Марк Твен пытался обуздать свой велосипед, то у тогдашнего читателя смех, надо думать, получался сквозь слезы. Во-вторых, купить велосипед в 90-е годы значило в Англии сразу же выйти за пределы своего узкого круга. Страной овладело какое-то велосипедное помешательство. В 1897 году появился даже сборник «Юмористика велосипедной езды», в котором кроме Уэллса участвовали Джером К. Джером и несколько других авторов. Писать и в самом деле было о чем. Те, кто совсем недавно счел бы ниже своего достоинства проехать по большой дороге иначе чем в карете (лучше — собственной), колесили теперь по ней на этих новомодных железных рамах с седлом и колесами, а прислуга в придорожных трактирах обтирала пыль с велосипедов совершенно так же, как перед этим чистила лошадей. А вольность нравов? Молоденькие девушки позволяли себе, сидя на велосипедном седле, появляться на людях в таких костюмах, в каких прежде постыдились бы выйти из дому! На проезжих дорогах происходило какое-то удивительное уравнивание сословий, и всякий, выехавший на них, мог потом повторить фразу Горация «видел обычаи многих людей» — ту самую, которую поставил эпиграфом к своей «Истории Тома Джонса» Генри Филдинг.
Правда, какая-то разница между Томом Джонсом и мистером Хупдрайвером все же была. Том Джонс принадлежал к лучшему кругу, так что ни произношения, ни привычек своих мог не стыдиться. Да и пообразованнее он был. Но это бы все еще ничего. Главное, ему не надо было так скоро возвращаться на работу — он вообще не служил! — и у него было побольше времени, чтобы «увидеть обычаи многих людей». И уж совсем хорошо было, конечно, мистеру Пиквику: тому и о деньгах беспокоиться не приходилось.
Но времена меняются. Новым героем «романа большой дороги» оказался приказчик, а транспортным средством — велосипед. Что, впрочем, не сделало роман менее интересным, а героя менее привлекательным, потому что случилось с ним множество приключений и вел он себя как истинный странствующий рыцарь, призванный защищать всех обиженных и вызволять девиц, похищенных драконом.
Такая девица встречается Хупдрайверу чуть ли не за первым поворотом дороги, тоже на велосипеде, хотя и получше того, на котором сидит Хупдрайвер, и она сама мчится прямо в лапы к дракону, ведать не ведая, разумеется, что это дракон, и вообще о том, что у драконов в обычае, когда им встречается привлекательная девица. А Джессика Милтон и в самом деле привлекательна. Так привлекательна, что бедняга Хупдрайвер влюбляется в нее с первого взгляда, после чего никакие опасности ему уже не страшны. Ради нее он даже принимает участие в поединке, точнее — в кулачной драке, или, чтоб совсем уж быть точным, чуть не принимает в ней участие, ибо противник оказался еще трусливее его и после первой же стычки попросту убежал.
Приказчик наш — существо слабосильное, заморенное, но разве Дон Кихот тоже не был слабосильным и заморенным, хотя и не по причине многочасового стояния за прилавком? Новый Дон Кихот, он же Том Джонс, он же — все четыре пиквикиста в одном лице, вышел на дороги Англии, чтобы преодолеть все трудности, победить все опасности, помочь Джессике скрыться от средних лет «дракона», опрометчиво обнаружившего гнусность своих намерений, а потом еще помочь ей скрываться какое-то время от преследующей ее мачехи…
Собственно говоря, в эскападе Джессики мачеха и повинна, но, в конце концов, как могла она предвидеть, что падчерица примет всерьез ее писания относительно Новой женщины, самостоятельно прокладывающей себе дорогу в жизни? Не обязательно же родные писателей ведут себя, как их герои! А теперь вот приходится гнаться за глупой девчонкой через пол-Англии! Правда, и для нее это путешествие оказывается совсем нескучным, поскольку ее сопровождают несколько поклонников ее красоты и таланта.
Кончается все, как и положено для подобной повести, совсем неплохо. Герои возвращаются по домам. Правда, Джессику ждет устроенный буржуазный дом, а Хупдрайвера — господа Энтробус и Кº, ненавистное дело и не слишком любимое общежитие для приказчиков, но в том ли беда? Роль молодого человека с независимыми средствами, который только что прибыл из колонии, а потому и говорит и ведет себя несколько странно, непохоже на тех, кого знает Джессика, выдержать не удалось, да и может ли странствующий рыцарь обманывать свою даму? Он сам ей во всем признается. И она советует ему учиться. Значит, какая-то надежда все-таки есть?
Уэллс не хочет лишать своего героя этой надежды. Пусть тщетной. Хупдрайверу ли повторить путь Уэллса? Но неужели отнимать у него и эту радость? Ведь человек он хороший! И за других готов постоять!
Как нетрудно заметить, покойный дядя, некогда выехавший на английские дороги на своем трехколесном велосипеде, проторил путь для героев куда более действенных и интересных. Уэллс будет еще писать (по-своему, конечно, не как мачеха Джессики) и о Новой женщине, и о приказчиках. О последних он напишет особенно много. Он только что, почти не вступая в борьбу, спасовал перед Троллопом, когда речь зашла о сиддермортонском клире, но самому ему скоро предстояло стать своего рода Троллопом мануфактурной лавки. А любимыми его героями на немалый срок сделаются молодые люди, пытающиеся вырваться из своей среды. Уэллс снова и снова словно бы прорабатывал разные варианты собственной биографии. Он прекрасно понимал, что его судьба исключительна. Тот же Хупдрайвер, скорее всего, зря понадеялся когда-либо уйти из-за прилавка. И талантами он не блещет, и не больно-то он умен. Да и тем из героев Уэллса, кто больше походил на своего создателя, не обязательно должно было повезти. Но он не переставал их любить. А тем более — жалеть.
Первый из подобных героев появился уже в 1900 году, звали его мистер Льюишем, и имя его даже вошло в заглавие. Книга называлась «Любовь и мистер Льюишем».
Читателю, который уже одолел предшествующую часть лежащей сейчас перед ним книги, нет нужды выслушивать содержание этого романа: оно во многом соответствует биографии автора. Особенно точно описан период, когда Уэллс делал первые шаги на педагогическом поприще у Хореса Байата в Мидхерсте. Но Льюишему не суждено стать ни ученым, ни писателем. Женившись, он вынужден теперь всю жизнь трудиться просто ради куска хлеба…
И все же не следует думать, что Уэллс покусился на лавры Гиссинга. В романе, как нам обещает его название, кроме мистера Льюишема с его печальной судьбой, есть еще и любовь во всей ее прелести, и жизнь во всей ее красоте, и люди во всей их неожиданности. Один из рецензентов, оценивавших первые бытовые романы Уэллса, удачно заметил, что, когда тот прилагает к человеку свою наблюдательность, выработанную занятиями наукой, это приносит совсем неплохие плоды. Но Уэллсу, обратившемуся к бытовым романам, приходилось упражнять не только и, может быть, даже не столько наблюдательность, сколько память. На сей раз то, о чем он писал, он знал. И не просто видел со стороны, а, что называется, испытал на собственной шкуре.
Потом будет создано еще несколько книг, которые можно назвать «романами-воспоминаниями», причем Уэллс не обязательно вспоминает о самом себе. Но память о днях, когда все его окружение составляли люди, ему, тогдашнему, под стать, не пожелает уйти от него и будет снова и снова выплывать на его страницы.
Впрочем, после этого короткого отступления (оно же — вступление к дальнейшему разговору об Уэллсе как авторе бытовых романов) нам самое время вернуться к его фантастике. Он, как легко догадаться, еще не перестал ее писать. Ведь и ранний цикл его фантастических романов пока не закончен.
Кстати, не пора ли перестать говорить об одних лишь успехах Уэллса и упомянуть об одной его неудаче?
Речь идет о романе «Когда спящий проснется», тоже отпочковавшемся от «Аргонавтов хроноса». Разница между ним и другими потомками «Аргонавтов», впрочем, весьма заметна. Каждый из остальных членов этой литературной родни, явившись на свет, обретал собственное лицо и собственную жизнь. У романа «Когда спящий проснется» тоже