— И не посвятил вас в некоторые любопытные положения этого завещания?
— Сказала же, мне это не нужно.
— Но я все-таки озвучу одно из положений. Это важно. По памяти, правда. — Муромов поднял глаза к потолку, медленно стал вспоминать. — Послушайте внимательно, девушка… Если Гордеев Артур Константинович решит развестись с гражданкой Савостиной, никакого наследства он не получает. Ни гроша, ни копейки, никакой недвижимости. Понимаете, о чем речь?
— Мы уедем. Как только рожу, уедем, — повторила Анастасия. — Я устала от всего этого.
— А если ваш возлюбленный не захочет уезжать, а останется жить с Савостиной? Все из-за того же завещания, к примеру. Ведь наследство весьма серьезное, сами догадываетесь.
— Бред.
— Не бред, дорогая. Вовсе не бред, — усмехнулся майор, сев поудобнее. — Вам не приходила мысль, что исчезновение гражданки Савостиной как раз связано именно с завещанием?
— Совсем чокнулись?
— Я?
— Вы.
— Вроде пока не ощущаю. Так вот, уважаемая, давайте рассмотрим следующую версию. Гражданка Савостина исчезает, ее не находят, брак автоматически аннулируется. И в результате что?
— Я не хочу это слушать.
— Потерпите… Так вот, в результате никто ни от кого не уходит, завещание не подвергается никакому пересмотру, и все богатство, накопленное покойным Михаилом Савостиным и его бывшей супругой, без проблем переходит в руки гражданина Гордеева. Интересная перспектива?
— Хотите сказать, что он ее… убил?
— Это вы сказали. А я всего лишь размышляю.
Анастасия молчала, глядя широко открытыми глазами в стену перед собой.
— Согласитесь, — продолжал Гринько, — это не бред сумасшедшего или, как вы сказали, «чокнутого». Все вполне логично. Что скажете, уважаемая?
Настя продолжала молчать.
— Вы меня слышите?
— Оставьте меня, — прошептала она.
— Нет уж, потрудитесь ответить. Мы с вами не в детский сад играем. Итак, ваше мнение по поводу пропажи Савостиной и завещания?
Настя вдруг побелела, всхлипнула, откинула назад голову, стала медленно сползать со стула.
Полицейские бросились поднимать ее.
— Доктора!.. Срочно доктора!
Артур вбежал в гостиницу, отмахнулся от что-то крикнувшего ему администратора, по ступенькам бросился на третий этаж. Влетел в номер, кинулся к стоявшей у окна Насте. Она обхватила его за шею, забилась в истерике.
— Что? — допытывался Артур. — Что они тебе сказали?
— Родной, милый, любимый, — бормотала она, — уедем отсюда. Я не хочу больше. Ничего не хочу. Пожалей меня, Артур! Я могу лишиться ребенка.
— Что они тебе сказали? — снова заорал Артур.
— Ничего не сказали. Спрашивали. Говорили про какое-то завещание и что чуть ли не ты убил Антонину.
— Они так сказали?
— Почти, — плакала Настя. — Говорили, что не хочешь уезжать из-за этого завещания. Из-за богатства. Умоляю, уедем. Сегодня, сейчас. Деньги у нас пока еще есть.
— Не могу. Не имею права.
— Почему?
— Мне не разрешено. Я дал расписку о невыезде. Схватят на любой станции.
Настя вытерла слезы, беспомощно спросила:
— И что же нам делать?
— Ждать.
— Чего?
— Пока Тося или вернется, или… пока не найдется.
— Думаешь, найдется?
— Не знаю. Не уверен. — Артур принялся целовать ее лицо. — Все будет хорошо. Главное, не нервничай. Береги себя. Это для нас главное.
Пантелей провожал Антонину до автобусной остановки. Бережно придерживал за локоть, не давал идти слишком быстро, бормотал:
— Не спеши, Тоня. Успеешь. До автобуса еще пятнадцать минут.
— Волнуюсь что-то, — усмехнулась она.
— А чего волноваться? Если вдруг там у тебя что-то не так, возвращайся.
— К тебе, что ли?
— К кому ж еще? Готов принять. Ты женщина спокойная, добрая, даже красивая.
— Ты тоже симпатичный.
— Знаю. Поэтому и думаю: чем мы не пара?
— Я уже говорила, меня дома ждет человек.
— Как он ждет, если ни разу не позвонил, не побеспокоился. Я бы из-за такой весь свет перерыл бы. С утра до утра звонил бы!
— А куда звонить? Телефона-то ни у тебя, ни у меня нет.
— Не имеет значения. По радио бы сообщил, по телевизору выступил. А вдруг с тобой что-то серьезное стряслось?
— Видишь, не стряслось. За что тебе спасибо, Пантелей.
Подошли к автобусной остановке, солнце слепило глаза, отчего мужичок беспомощно щурился. Повернулся к Антонине, тихо вдруг попросил:
— Тонь… Может, все ж останешься? Халабуду снесут, обещают однокомнатную квартиру в городе. А если распишемся, то и двухкомнатную могут.
— Нет, — усмехнулась она. — Не готова к такому.
— А я не тороплю. Поживешь, подумаешь, привыкнешь. Я ведь незлобливый и по хозяйству кое-чего могу.
— Пантюша, — улыбнулась Антонина. — Неужто влюбился?
— Пока еще нет. Но уже нравишься. Такой красивой давно не видел. И статной. Я ведь десять лет один. Подумай, Тонь.
— Я уже сказала. — Антонина низко поклонилась ему. — Спасибо тебе. И не обижайся.
— Не обижаюсь. Но ждать все одно буду, — помолчал, уронив голову, спросил: — Может, все ж предупредить, чтоб встретили? Могу сбегать на почту, дать телеграмму. Тут полчаса пёхом.
— Не надо. Лучше неожиданно.
Подошел автобус. Людей внутри было немного, Пантелей, смущаясь, чмокнул Антонину в щеку, проводил до самой двери:
— Не перетружай ноги. И голова чтоб не закружилась. Сядь спереди, места свободные есть.
— Я тебя не забуду, — улыбнулась Антонина.
— Я тебя тоже. Будут возможности, дай как-нибудь знать. А еще лучше приезжай. Место помнишь.
— Деревня как называется?
— Мальки. Так и называется — Мальки. Тысячу лет ей. Не дай бог, снесут под коттеджи.
— А если писать, на чью фамилию?
— На мою. Напиши просто: Пантелею. Деревня Мальки. Запомнила?
— Запомнила.
Автобус тронулся, мужичок какое-то время шел следом, затем вдруг вспомнил, закричал:
— А деньги? Деньги забыл дать! — на бегу дотянулся до открытого окошка, отдал какой-то женщине. — Там сто рублей, передайте! Сто рублей, Тоня! Можешь даже такси нанять!
Антонина сжимала в кулаке сторублевую бумажку, припала к заднему стеклу, не отрываясь смотрела, как уменьшался Пантелей, махал ей вслед, пока не исчез за поворотом в негустой дорожной пыли.
Вышла Антонина из автобуса чуть в стороне от своего кафе. Было жарко, душно. Сбросила платочек, в волнении прошагала около сотни метров, стараясь не смотреть в сторону заведения, вскоре придержала шаг, подняла голову, остановилась.
«Бим-Бом» стоял на месте, все было по-прежнему. Обедала шоферня, суетились Хамид с женой, монументально маячил Виталий. Артура видно не было. Из пристройки караоке доносилась разбитная музыка, какой-то водила дурашливо пританцовывал в одиночестве.
Медленно, как во сне, Антонина миновала стороной кафе, направилась в сторону своей улочки.
Магазин Нинки был открыт. Оттуда доносилась громкая музыка, Нинка визгливо подпевала, стучала молотком, что-то забивая.
Антонина замедлила шаг, постояла в раздумье, направилась к входу.
Соседка взгромоздилась на стол, прибивала к стенке картину с яркими розами. Услышала шаги, крикнула, не поворачивая головы:
— Сейчас слезу.
Антонина прошла дальше, остановилась.
— Все, готово! — Нинка оглянулась, на миг замерла и вдруг, заорав во всю глотку, свалилась со стола, бросилась в подсобку:
— Караул!.. Люди, караул!
Антонина не двигалась, улыбалась. Негромко позвала:
— Нин, не бойся. Это я, Антонина. Живая.
Через секунду из двери подсобки выглянула соседка, взвизгнула и снова скрылась.
Антонина смеялась.
— Иди сюда, Нинка. Не веришь, что ли, что я? Хочешь, пощупай.
Та снова выглянула, шагнула, перекрестилась:
— Правда ты?
— Ну, я… Живая.
Нинка постояла в недоверии, подошла совсем близко.
— А фамилия, допустим… Какая твоя фамилия?
— Савостина…
— Подожди, потрогаю. — Нинка дотянулась до ее плеча, сначала отдернула руку, затем все-таки потрогала.
— Правда ты… Тонька. Живая.
— Живая, Нина.
Соседка бросилась к ней, обняла, заголосила:
— Тонька, а мы ж тебя уже почти похоронили! Даже свечки в церкви ставлю! А ты живая! Явилась, разговариваешь. Смеешься! — Она отодвинулась, тоже рассмеялась. — А я знаешь как испугалась! Думала, помру. Или еще хуже — обделаюсь! Глазам своим не поверила. Думала, нечистая сила. А это Тонька! Целая, живая.
Нинка закрыла магазин раньше положенного, стол накрыла по-щедрому, с закуской, водочкой. Но выпивала только она. Выпивала с удовольствием, от души. В очередной раз предложила гостье:
— Может, все ж выпьешь? Глоточек.
— Нет, Нина, я еще слабая. Не оклемалась до конца. Выпью, свалюсь под стол, что потом делать будешь?
— Подниму и снова налью, — гоготнула хмельно подруга, опрокинув рюмочку. — Ну так и чего? Ты, значит, под воду, и этот паразит даже шарить по дну не додумался?
— Не знаю. Может, и шарил, только очнулась сама. На берегу.
— Выплыла, что ли?
— Плавать я не умею, Нина. Выбралась как-то. Бог, видать, помог.
— И куда потом?
— Куда глаза глядели.
— А домой чего не пошла? Озеро тут же километров пять. Добрела бы как-нибудь.
— Сил не было. Добрый человек подобрал на дороге. А так могла бы и загнуться.
— Знакомый, что ли, человек?
— Нет, чужой. Суток трое не приходила в себя. А может, и больше. — Антонина вспомнила, улыбнулась. — Чаем особым отпаивал. На травах.
— Человек этот… мужик, получается?
— Мужик.
— Молодой?
— Не очень. Но заботливый и внимательный.
— Так давай его сюда! А этого козла пинком в ноздрю! Не хрен ему на дармовом добре жиры нагонять. Да еще с этой курицей драной.
— Как они? — не сразу спросила Антонина.
— А как? Припер недавно в дом ненаглядную, тетёшкается, оберегает. У нее же брюшко на целую ладонь выпирает. Наследника ждут.
— Из-за меня переживает?