— Как говорится, по содеянному. Но это уже не мое дело, все будет решать суд.
— А вдруг оправдают?
— Маловероятно. Савостина сама этого не хочет. Желает, как говорится, искупить грех по полной.
— Глупая, наверное.
— А может, святая. — Гринько дотянулся до стакана с водой, выпил до половины. — Так вот… Складывается так, что вы, согласно завещанию, становитесь владельцем всего хозяйства Савостиных.
— Я как-то об этом не думал.
— Напрасно. Богатство само идет к вам в руки, и вы становитесь весьма состоятельным господином.
— Может, не будем сейчас об этом?
— А зачем, милый человек, я к вам явился? Сегодня какие-то вопросы не решим, завтра будет поздно.
— Какие вопросы?
— Изложу. Жить в наши дни состоятельному господину очень даже небезопасно.
— Будут бить и дальше?
— Не исключено. У вас молодая жена, у вас скоро появится ребенок, и ваша задача — беречь себя хотя бы ради них. Я не прав?
— Правы, но я сумею себя защитить.
— Дорогой мой наивный человек! — наклонился к нему майор. — Даже сильные мира сего не всегда способны защитить себя от злодеев. А уж вы, в этой дыре, в этом захолустье… Вы сами или ваша любимая будете идти однажды в такую же темень по улочке к дому, и опять сзади какие-то подонки. Вы этого хотите?
Гордеев помолчал, повернул голову к гостю:
— Что вы предлагаете?
— Вот это другой разговор, Артур Константинович. — Он откинулся на спинку стула. — Предлагаю вам такой вариант: мы вас будем охранять.
— Мы — это кто?
— Я, мои друзья, коллеги.
— Крышевать?
— Если вам нравится такое определение, бога ради. Да, крышевать. В интересах вашей безопасности.
— Не боитесь?
— Чего?
— Вот так прямо, в лоб!
— Я, уважаемый Артур Константинович, боюсь только собственную супругу. И то, если она не будет носить мне передачку за решетку. Все остальное переживем! Я ответил на вопрос?
Артур помолчал, спросил:
— И что мне это будет стоить? Сколько я должен платить?
— Сущую мелочь. — Гринько взял ручку, нарисовал на листочке какой-то домик, протянул Артуру.
— Что это? — не понял тот.
— Домик.
— Какой домик? Вот этот? Мой?
— Нет, не ваш. Этот дом остается вам. А вот придорожное кафе со всеми пристройками вы переписываете в пользу моих друзей.
— Да вы что! — возмутился Артур, наливаясь яростью. — Совсем обнаглели?! Знаете, сколько он бабок стоит?
— Догадываюсь. — Майор сложил листки вчетверо, мелко разорвал их, сунул обрывки в папку, поднялся. — Пожалуйста, не нервничайте. Вам это вредно. Голова может разболеться, да и Настенька расстроится. — Он подошел к двери, улыбнулся. — Главное, помните, скоро суд, и вдруг он повернется совсем не в ту сторону, в какую нам хочется? А это очень неприятный момент. — Он надел фуражку, поклонился. — Честь имею.
Дело шло к вечеру. Снег, тяжелый, мокрый, падал на землю густо и мерно, закутывая все в одно сплошное серое покрывало.
В ворота дома кто-то принялся звонить длинно и настойчиво. Артур, задремавший в своей комнате, вскинулся, уставился на вошедшую к нему Настю:
— Кого это черти?
— Сейчас гляну.
— Сам.
С трудом поднялся, спустился во двор, крикнул в калитку:
— Что нужно?.. Кто?
— Нинка. Открой.
— Что-то срочное?
— Открой!
Отодвинул засов, впустил соседку, двинулся следом.
— Ты куда?
— В гости.
Она была слегка выпивши, растрепанная, злая. Решительно поднялась на веранду, отодвинула с дороги Настю, вошла в прихожую, рухнула на стул.
— Семь годков!
— Что? — не понял Артур, стоя у порога.
— Савостиной дали семь годков. По совокупности. — Она высморкалась в платок, вытерла мокрое лицо. — Чего ж на суд не явился, сучонок?
— Скандалить пришла?
— Поговорить. Хоть бы глянул на свою бывшую. Пожалел бы, что ли?
— Чего жалеть?
— Тварь ты последняя! Из-за тебя ведь жизнь в тартарары пошла. Не понимаешь, что ли?
— Может, чай будешь? — попыталась перенаправить разговор Настя.
— Больше спросить не о чем? — разозлилась Нинка. — Чай она предлагает! А сама-то, небось, млеешь, что соперницы сдыхалась? Что в тепле, уюте да любви будешь? Млеешь, мелочь пузатая?
Гордеев быстро подошел к ней, с силой подхватил под руку:
— А ну, пошла. Пошла отсюда, пьянь!
— Не трожь меня!
— Пошла, иначе пришибу!
— Гляди, как бы я не пришибла!
Они сцепились в коридоре, Артур дотащил Нинку до выхода на веранду, с силой толкнул вниз по ступенькам.
— И не суйся сюда больше, курва! По правде изувечу!
— Бог тебя еще накажет! — кричала снизу продавщица. — Вот увидишь, накажет уродину!
Артур вернулся обратно. Настя смотрела на него широко открытыми, полными слез глазами.
— Артурчик… уедем отсюда. Прошу, уедем. Я тут боюсь.
— Пацана родишь — сразу уедем. Распродадим все к гадской матери, по-другому жить станем. А пока потерпи.
Тюремная камера была рассчитана на двадцать женщин. Было уже за полночь, заключенные все спали, лишь Антонина, лежа на верхних нарах, таращилась в серый темный потолок, не могла никак уснуть, что-то шептала, пыталась отогнать от себя.
…Вдруг на нее наплывал задыхающийся, с безумными глазами Михаил, что-то шептал непонятное, пробовал дотянуться до ее горла, чтоб задушить. Откуда-то возникала мягкая и липкая подушка, Савостина хватала ее, закрывала лицо мужа, и он все тянулся, норовил пережать глотку.
Она крестилась, шептала молитвы и, вконец измучившись, вдруг проваливалась в тяжелый сон.
Но едва она засыпала, ей опять чудилось, что она выбирается из воды, пытается подняться наверх, машет руками. Воздуха все равно не хватает, она хрипит, видит неожиданно перед собой Артура, протягивает к нему руки, он отталкивает ее, легко поднимается наверх, где светло и солнечно. Она настигает его, принимается ожесточенно, до крови избивать его лопатой…
С тяжелым стоном и дыханием она садится на нарах, соседка снизу заглядывает к ней:
— Чего ты там?
— Сон… Думала, не проснусь.
— Это у каждой так. Полгода помучаешься, потом пройдет.
Антонина улеглась и снова уставилась в низкий, падающий на нее потолок. И опять одно наваждение за другим… Крестилась, шептала:
— Господи, помоги мне…
Тюремная церковь была деревянная, чуток скособочившаяся, с хлипкими ступеньками. Антонина толкнула дверь, вошла внутрь. Здесь было пусто, сумрачно, тепло. Шла вечерняя служба. По углам молились заключенные, молились истово, прося помощи, пощады, милосердия. Тоненько и ладно пел маленький церковный хор осужденных.
Антонина подошла к большой иконе Богоматери, замерла, глядя на почерневший от времени лик. Опустилась на колени, замерла. Услышала за спиной шаги, оглянулась. К ней подошел щуплый, невысокого росточка, седовласый священник.
— Первый раз тебя вижу. Новенькая?
— Недавно привезли, — ответила Савостина, поднявшись.
— Помолиться пришла или исповедаться?
— Пока помолиться. К исповеди еще не готова.
— Ну, молись. Будут вопросы — обращайся.
— Хочу спросить, батюшка, — остановила его Савостина. — По ночам сны мучают. Не дают уснуть… Хоть руки на себя накладывай.
— Перекрестись, — велел священник.
Антонина перекрестилась.
— Молитвы знаешь?
— Немного.
— Это негоже. Дам молитвослов, будешь учить. Сюда за что попала?
— Можно сказать, за убийство, — не сразу ответила Антонина.
— Мужа или любовника?
— Мужа убила, любовника хотела убить.
— Тяжкий грех, милая. Не просто будет отмолить, до Господа дойти, чтоб помог.
— Каждый день буду приходить.
— А как без этого? Иначе умом тронешься. Только Бог в такой беде и помогает, — повернул голову в сторону молящихся заключенных. — Гляди, сколько здесь обездоленных. И все за помощью к Нему ходят.
Священник ушел в глубь храма, Антонина снова опустилась перед иконой, стала молиться искренне, отчаянно, со слезами.
Весна наступила как-то сразу, ярко, застала врасплох. Растаял снег, ушла слякотная зима, заиграло в безоблачном небе солнце. Становилось по-летнему тепло, лопались листочки на деревьях, пробивалась трава в земле, отчаянно и радостно перебранивались птицы на деревьях.
Во дворе Савостиных стояла «неотложка», рядом топтались санитар и водитель, посматривали на дом, откуда должны были вывести Настю.
В калитке маячила Нинка и еще несколько соседей.
Наконец Настя появилась. Ее придерживали доктор, санитар и Артур, она ступала осторожно, внимательно глядя под ноги, улыбаясь от своей беспомощности. Живот ее стал совсем круглым, выпирал из-под кофты, мешал смотреть вниз.
Спустились вниз, по-быстрому открыли двери «Скорой», помогли беременной забраться внутрь. Артур, растерянный и нелепо улыбающийся, тоже полез в машину, махнул Нинке:
— Не забудь закрыть калитку!
— Надоел, господи!.. — отмахнулась та. — Езжай уже с богом!.. Главное, чтоб пацан был. С девкой не пущу!
«Неотложка» тронулась, выкатилась за ворота, мягко понеслась по зеленеющей улочке, включив на всякий случай сирену.
Ночью не спалось. Переворачивался с боку на бок, таращился в темный потолок, вставал попить воды, снова ложился и снова хоть бы в одном глазу.
Уснул незаметно как.
В окно уже лился розовый утренний свет, просыпались птицы, грохотали редкие машины, давала о себе знать живность в сарае.
Мобильник зазвонил резко и неожиданно.
Артур кинулся, сел на постели, не сразу понял, откуда звонок.
Взял трубку — номер незнакомый.
— Слушаю, — ответил Артур. — А кто это?.. Не совсем понял. Это вы что, серьезно? — отчаянно закричал он. — Кто говорит, спрашиваю?!. Врете! Этого не может быть! Это неправда! Когда?.. Когда это случилось?.. Я не верю!.. Я не верю вам!.. Врешь, сволочь! Она живая!.. Живая, слышишь?!. Скажи, что так?.. Что ребенок? Ребенок живой?.. Живой, спрашиваю?!. Но когда?.. Когда это случилось?.. Боже мой!.. Боже! — Он отбросил трубку, завертелся, закрутился на постели, свалился на пол, стал кататься по нему, плача, прося, проклиная.