Я уже миновал половину пути и уже подъезжал к деревне Сосновка, как вдруг заметил, что плетусь за вереницей машин и все объезжают какого-то человека, мечущегося по обочине; подъехав ближе, увидел седого плечистого мужчину в майке и широких брюках. Босой, с кривой улыбкой на скуластом лице, он с безрассудной прямолинейностью бросался под каждую машину и при этом, как бы подчеркивая праздность события, выделывал руками какие-то манипуляции. «Добродушный выпивоха! — мелькнуло в голове. — Не соображает, что за такое безумство может наступить расплата».
Вслед за машинами я повторил их маневр — взял к осевой линии и обогнул дуралея, но тут же заметил в его веселье что-то злобное — на обветренном, опаленном солнцем лице была не улыбка, а горький оскал. «Может быть, у него несчастье?» — подумалось. Взглянув в зеркало заднего обзора, я увидел, что и за мной ни она машина не останавливается и уже начал притормаживать, как впереди послышались пронзительные сигналы.
Я вырулил на середину шоссе, стал всматриваться — легковушки двигались гуськом, почти впритык друг к другу, каким-то нелепым и подозрительным образом, а перед головной машиной мелькало что-то темное, что именно, я не разобрал — до машины было метров пятьсот, но понял — там что-то происходит, и мгновенно почувствовал связь между темным пятном и мужчиной.
Я уже собрался развернуться и ехать за мужчиной, уже дал сигнал левого поворота, как внезапно увидел — впереди на встречную полосу выбежал маленький длинноногий жеребенок. «Вот она развязка», — хмыкнул я, нажал на газ и огибая машины, понесся к животному.
Он шарахался из стороны в сторону, водители тормозили, пугали его сигналами, но ни один не вышел, не поймал бедолагу. В последний момент, когда я уже обогнал весь поток машин, жеребенок резко спрыгнул с дороги и побежал по кювету. К счастью, вдоль кювета по тропе катил мальчишка на мопеде.
— Хватай его! — крикнул я.
Мальчишка не растерялся и, не слезая с седла, ухватился за холку животного.
Так они и двигались дальше: мальчишка тарахтел на мопеде, жеребенок скакал рядом. Видимо, маленькая двухколесная стрекочущая машина пугала жеребенка меньше, чем большие легковушки; а может быть, он просто инстинктивно доверился мальчишке — ведь оба были детьми, даже одного роста. Так вдвоем они и замедлили скорость.
Остановив «Запорожец», я вынул из-под сиденья веревку, подбежал к жеребенку и обвязал его шею. Он мелко дрожал, опасливо и торопливо оглядывался, в глазах была паника, страх.
— Его хозяин там, на дороге, в километре отсюда, — объяснил я мальчишке. — Давай привяжем его к дереву. Ты посторожи, а я сгоняю за хозяином… Ну, ну, успокойся, никто тебя не обидит, — погладил я беглеца.
Подкатил мужчина — какой-то «Жигуль» все-таки его подбросил. Задыхаясь, с горящим лицом, он подбежал к нам, схватил жеребенка за хвост, рванул к себе и, яростно стиснув зубы, хрипло процедил:
— Ну сволочи! Ни один гад не остановился! Вот дачники, будь вы прокляты!.. Молоко пить останавливаются, ягоду купить там, овощи… А тут такое дело! Вот сволочи! — он круто обернулся и метнул в сторону шоссе быстрый вызывающий взгляд: — Ну теперь я им во дам!
Он туго завязал веревку на шее жеребенка, шлепнул его по заду.
— Пошли, чертенок! А вам спасибо!
Багровый от натуги, он рванул за собой жеребенка, но тот онемел от страха и не двинулся с места.
— Знает, что накажут, вот и упирается, — сказал мальчишка.
— Давай его попробуем затолкнуть в машину, — предложил я мужчине.
Подогнав «Запорожец», я откинул сиденье, и мы с помощью мальчишки запихнули жеребенка в мой драндулет. Он занял все пространство — головой упирался в боковое стекло, хвост свисал на баранку. Он оказался достаточно тяжелым, машина сразу осела, а когда мы с мужчиной втиснулись на сиденье и я, въехав на шоссе, развернулся, «Запорожец» сильно завалило набок.
— Ну, сволочи, дачники! — все раздувал в себе гнев мужчина.
— Закури, успокойся, — я протянул сигареты. — Ведь все обошлось. Как он оказался на шоссе?
— Да ребята конфетами заманили. Приучили его к конфетам, он и отошел от кобылы. Несмышленыш еще… А на дороге, видать, машин напугался и понесся. Я за ним, машу руками, показываю туда-сюда, ни один гад не остановился… Морды им бить надо!.. Не-ет, тут нужна новая война… Я-то воевал, знаю, какие были тогда люди. Последним сухарем делились. А сейчас одни хапуги. Только под себя гребут, до других им нет дела…
Мы подъехали к деревне, и в нескольких метрах от шоссе я увидел привязанную к колу белую кобылицу. Вытянув шею, она нервно озиралась и тревожно ржала. Заслышав мать, мой четвероногий пассажир тоже подал голос, стал биться, пытаясь выскочить наружу. Я затормозил, открыл дверь, и жеребенок, не дожидаясь, пока я откину сиденье, выпрыгнул из машины, подбежал к матери и уткнулся в ее живот.
— Сосунок еще, — уже более спокойно прохрипел мужчина и облегченно вздохнул: — Ну, спасибо тебе, выручил, — и добавил с учтивой благодарностью и деревенской простотой: — Может, это, молочка холодного попьешь?
— В другой раз. Я теперь здесь частенько буду проезжать. Как-нибудь загляну.
Мы еще некоторое время постояли, покурили. Кобыла уже умиротворенно жевала жвачку, жеребенок виновато поглядывал на хозяина.
Мужчина говорил о погоде, о своих метеорологических наблюдениях, потом с подкупающей откровенностью поведал о своей семье, о детях, которые живут в соседнем поселке и почти не навещают родной дом, о жене и ее «глупой женской мечте» — перебраться в город. Он уже говорил со всей подобающей деревенским жителям неторопливостью и скромностью, точно и не он полчаса назад метал молнии; под конец, смущенно покашливая, как напутствие, пожелал мне здоровья.
Отъезжая я оглянулся — жеребенок смотрел мне вслед робко и задумчиво. «Жеребенок, жеребенок, белой лошади ребенок…» — вспомнил я популярную песню и всю оставшуюся дорогу ее напевал.
Дорога в край холодного моря
Каждый знает: дороги в наших средних областях — унылое зрелище, а для автолюбителя еще и сплошная мука; правильно говорят иностранцы: «у вас не дороги, а направления».
Наш «Москвич» пожирал область за областью, мы отбарабанили пятьсот километров и от тряски ломило все тело, да еще одолевала щемящая тоска от просторов и нищеты России. И вдруг сразу же после границы с Эстонией, шоссе точно отрезало, и дальше побежала идеально-ровная, прямо-таки зеркальная полоса, хоть привязывай руль и отдыхай — так хорошо машина держала дорогу. Вдоль кювета тянулись кусты с яркими кустами, за ними виднелись тропы к редким хуторам, добротным, даже изысканным. Одно омрачало пейзаж — горизонт заволакивали тучи; но над нами было солнечно и, странно, когда мы приблизились к темной завесе, небо посветлело — казалось мы привезли солнце на стеклах машины.
И все же избежать ливня не удалось. Он хлынул внезапно — на шоссе просто рухнула водяная стена. Видимость резко упала; мы продвигались медленно, осторожно нащупывая дорогу, как бы плыли в гигантской бурлящей реке. Внезапно в стороне от дороги замаячило какое-то строение и приятель сказал:
— Сворачивай! Переждем стихию. Может угостят чайком.
Это был великолепный хутор: двухэтажный дом старой кладки, две хозяйственные постройки, одна наполовину застекленная — по виду теплица, — все это окружали аккуратно разбитые цветники.
Дверь нам открыла молодая женщина с ледяной красотой, от которой сразу повеяло холодом. Она поздоровалась без тени улыбки, с большим акцентом; выслушав нашу просьбу: «Нельзя ли у вас переждать дождь?», спокойно и невозмутимо ответила:
— Проходите, пожалуйста, — повернулась и исчезла за портьерой.
Мы проследовали за ней и очутились в просторной комнате с мебелью из орехового дерева.
В доме стояла торжественная тишина, только из соседней комнаты, усиливая впечатление тишины, слышалось тиканье часов; повсюду было множество картин: одни, в сосновых, покрытых морилкой, рамах, висели на стенах, другие — на подрамниках стояли у шкафа и под лестницей на второй этаж. Это была современная живопись, на всех работах — радостная мозаика, вихрь мазков, напор цвета. Мы поняли, что оказались в доме художника. В какой-то момент я даже подумал, что женщина, оказывающая нам вежливый, но прохладный прием — она молчаливо расставляла на столе чашки, — и есть автор работ, но вдруг по лестнице, тяжело отдуваясь, спустился тучный престарелый мужчина, по колоритному внешнему виду — типичный представитель творческого клана.
Он поздоровался достаточно приветливо и с меньшим акцентом, чем женщина; назвался «живописцем отшельником», объяснил, что астма и прочие болезни не позволяют ему жить в городе, довольный ухмыльнулся, когда мы похвалили его работы, потом спросил:
— Едете в Таллинн?
Я кивнул:
— В командировку.
— Едем в край холодного моря, — поэтично добавил мой приятель, давая понять, что он тоже не лишен творческого начала.
— Да, сейчас, в конце лета, море холодное, — сказал мужчина. — Но в заливе всегда красиво. Холодное море тоже красиво, — мужчина посмотрел на женщину, как бы сравнивая холодную красоту моря с другой холодной красотой.
Женщина разлила чай и деликатно, плавным жестом, но пасмурно, явно воздвигая между нами преграду, пригласила к столу; помогла мужчине сесть в кресло, что-то сказала по-эстонски и, накинув на его плечи шерстяной платок, удалилась, притворив дверь.
— Когда-то отсюда до Таллинна легко доезжали, — сказал мужчина, прихлебывая чай. — Там проходила железная дорога, была станция, — он показал в сторону, противоположную шоссе. — К поезду накрывали столы… Подъедет поезд, пассажиры обедают. И машинист ждет, не трогается. Должен был стоять две минуты, а стоял десять. Потом на перегоне нагонял. За это хозяин столовой посылал к нему поваренка с обедом… А потом пришли ваши и… все разрушилось, — мужчина усмехнулся и посмотрел на нас едко, как на проводников черной силы, но тут же великодушно махнул рукой. — Я понимаю, лично вы здесь ни при чем. Вижу — вы интеллигентные люди… Я всегда относился к русской интеллигенции с уважением.