окого класса. Без всякого преувеличения — высокого класса, почти как я.
И все же, не скрою, я побаивался ездить с ней. А что говорить о моих приятелях?! Стоило кому-нибудь из них зайти с очередной просьбой куда-то подбросить, как я не успевал встать с дивана и раскрыть рот, а Лиза уже выступала вперед:
— Мой муж неважно себя чувствует, давайте я вас отвезу.
Приятель сразу тушевался, благодарил и пятился.
Вот так, красиво, можно сказать, играючи, Лиза и отвадила от меня приятелей, при этом однажды вновь высказалась насчет дружбы:
— Настоящих друзей очень мало. Друг тот, кому можно доверить своих детей.
Позднее она развила эту загадочную мысль — сказала, что не прочь иметь ребенка.
Следует добавить — я довольно легко расстался со своим прошлым, то есть не очень переживал, что закончилась моя сомнительная мужская дружба и веселые деньки канули в вечность. Но иногда, честно признаюсь, все же находила щемящая тоска. Как солнечный день — по-настоящему солнечный — прямо не находил себе места. Бывало, заведу машину, прикачу во «Встречу», а там пустота, ни одного приятеля. Раньше-то я всех объединял, сколачивал компании, а без меня все рассыпалось, приятели отсиживались по домам; да и многие перевалили средний возраст, перебесились; холостяки женились, женатые еще больше увязли в семейных заботах — беспечное времечко безвозвратно ушло.
Ну, а в моей семье вскоре случилось невероятное: Лиза увлеклась машиной не на шутку, ей так понравилось крутить баранку, что она уволилась из проводников и пошла работать таксистом, и там, в таксопарке, ее авторитет, как профессионала, сразу поднялся до огромной высоты; фигурально выражаясь, она всех заткнула за пояс и постоянно красовалась на доске почета.
Как и следовало ожидать, с тех пор мы водили «Запорожец» попеременно, и я, само собой, не боялся с ней ездить. Даже в дождь, снегопад, гололед, при нулевой видимости.
Знаменательно вот что — стоило выглянуть солнцу, как Лиза говорила:
— Что-то я немного устала и ко сну клонит. Поведи, мой хороший, машину, — и притормаживала, уступала мне место.
Мы пересаживались. Лиза потягивалась, зажмуривалась, улыбалась.
— Как хорошо мчать к своему счастью!..
Какую категорию счастья она имела в виду, не знаю; я не вникал в тонкости игры ее ума, жал на газ и все; но по мере возрастания скорости, вдруг замечал — впереди, в солнечной дымке в самом деле появляется что-то очень похожее на счастье.
Рассказыромантические и неромантические истории
Вечерние сказки
В раннем детстве на меня сильнейшее впечатление произвела сказка «Три поросенка». Я ужасно злился на двух неразумных поросят, которые построили себе ветхие домишки, и безмерно восхищался их смышленым братом, который возвел основательный кирпичный дом. Сказку мне читала мать по вечерам, перед сном, и помню, я испытывал нешуточный страх, когда волк ломал домишки неразумных поросят, даже залезал под одеяло, но сразу же успокаивался, как только поросята прятались в доме смышленого брата. Эту сказку я просил читать мне каждый вечер, года два подряд, хотя давно выучил ее наизусть; случалось, даже — подсказывал матери, когда она запиналась на каком-нибудь слове. Просил читать и утром и днем, но мать, под разными благовидными предлогами, уклонялась от моих просьб и подсовывала мне бумагу с карандашами, чтобы я учился рисовать. А отец философски заключал:
— Вечерние сказки не рассказывают днем, — и перечислял работу по дому, которую мне следовало сделать.
Кстати, я и сейчас отлично помню ту сказку. Многие стихи наших великих классиков забыл, а «поросят» могу пересказать один к одному. И, благодаря этой сказке, с детства люблю все прочное, крепкое, надежное. И не случайно, став взрослым, построил не просто катер, а нечто похожее на броненосец, а позднее соорудил не дачу, а крепость — ни один грабитель не влезет. И, конечно, отношения с людьми строил на прочной основе — на общности занятий, интересов, увлечений. Прежде чем с кем-либо заводить дружбу, подолгу приглядывался к человеку, у наших с ним общих знакомых выспрашивал про черты его характера, привычки, взгляды в искусстве и политике, а его самого дотошно пытал, что он любит, что не любит, и его симпатии и антипатии сопоставлял со своими. Только если его пристрастия соответствовали моим, вступал в дружбу.
Особую придирчивость я проявлял к женщинам — им просто-напросто устраивал экзамены с полсотней вопросов, при этом незаметно загибал пальцы: на правой руке — плюсы, на левой — минусы. Вначале я спрашивал, в каком месяце родилась женщина, и по знаку Зодиака определял, что она из себя представляет (астрология была моим коньком); затем приступал к другим вопросам. Не все выдерживали мои тесты. Ну, а тем, кто выдерживал, я организовывал новое испытание: приглашал пожить у меня в качестве домработницы, чтобы посмотреть, как она хозяйствует, бережно ли относится к вещам, внимательна ли ко мне или не очень — словом, какова она в быту? При этом я поэтично провозглашал:
— Быть барыней легче, чем служанкой!
Этот, самый серьезный «экзамен» не прошла ни одна особа! В общем, до сорока лет я так и не встретил женщину, которая устраивала бы меня во всех отношениях.
Я жил бобылем в двухкомнатной «хрущевке»; временами приходилось туговато: после работы ходил по магазинам, готовил еду, мыл посуду. Быт отнимал немало времени, а ведь я, кроме работы на заводе, писал стихи — то есть имел дело с вечностью, и был выше всякой житейской обыденщины. По вечерам меня ждал письменный стол и стопка бумаги, а приходилось заниматься «копошением», как я называл домашнее хозяйствование. Правда, подшивать и стирать белье я относил своей тетке, но ее подмога выглядела мелочью в сравнении с остальной работой по дому.
Моя тетка, шестидесятилетняя толстуха с грубым лицом, была, в общем-то, добросердечной старушенцией, но слегка тронутой, да еще старой девой. По ее словам, в молодости на ее дни рождения приезжали два автобуса женихов, но она так и не выбрала среди них «достойного».
— Одни были слишком шустрые, чумовые, другие — не поймешь что, ни рыба ни мясо, — заковыристо объясняла она. — Бог забыл сделать так, чтобы люди встречали равных себе. Вот и получается, что хорошие люди никак не могут встретить свою половину.
Тетка и в шестьдесят лет молодилась: носила какие-то карикатурные широкие одеяния, скрывающие несовершенства ее фигуры, делала на голове сложные укладки и носила бусы до пола, и выливала на себя по флакону в день «душистой воды» — от нее разило, как от парфюмерной фабрики. Частенько тетка сообщала мне что-нибудь эдакое:
— Вот говорят, что я старая, некрасивая, а меня, между прочим, недавно два раза пытались изнасиловать.
Все это она говорила звонко, растянуто, ее голос имел необычную акустику — он напоминал позвякивание связки ключей, и совершенно не соответствовал теткиному мужланистому лицу. Кстати, в молодости тетка мечтала стать оперной певицей, но «разные халды пренебрегли ее талантом».
Долгое время мы с теткой общались только по воскресеньям, когда я приходил к ней «отобедать» и заодно приносил белье, но потом в тетке вдруг проснулись материнские чувства и она стала заботиться обо мне — кроме стирки белья, взяла на себя и часть моих «копошений»: приходила убираться в квартире, приносила кое-какие продукты, при этом читала мне занудливые лекции, заливисто тянула:
— …Да-а, племянник, одному мужчине жить тяжело… Хорошей жены ты не встретил… У тебя израненная душа. Это удручает… Сейчас женщины отвратные. Душевных днем с огнем не сыщешь… В совместной жизни главное что? Родство душ… А любовь — сказки одни…
И это говорила она, теоретик. И кому? Мне, прожженному практику, который уже не один год принимал «экзамены» у женщин и изучил их, как свои пять пальцев.
Однажды в воскресенье, как обычно, я пришел к тетке «отобедать», а на двери записка: «Загляну в магазин. Подожди». Я присел на скамью во дворе под деревом. Неожиданно рядом присела блондинка лет тридцати, пухленькая, с приветливым лицом, простоволосая — ее волосы падали до пятой точки и блестели, словно облитые сиропом.
— Вы кого-то ждете? — обратилась она ко мне. У нее голос был такой же звонкий, как у тетки, но более переливчатый, и он, как нельзя лучше, соответствовал ее лицу.
— Тетку, — буркнул я, машинально кивнув на подъезд напротив.
— Я тоже живу в этом доме, — блондинка показала на подъезд в конце дома. — Недавно сняла здесь квартирку и еще ни с кем из соседей не познакомилась… Здесь хорошо, много зелени, уютный дворик… — ее голос слышался, как перезвон колокольчиков, но, несмотря на это акустическое чудо, я не очень-то хотел поддерживать разговор, был уверен, что мы не найдем ничего общего. Даже про себя усмехнулся — мол, знаю я этих блондинок! Но она явно решила меня разговорить:
— А вы чем занимаетесь? Ой, нет! Давайте я угадаю! Вы… — она с улыбкой уставилась на меня, прищурилась, — вы, наверное, работаете на заводе… Но, по-моему, у вас творческая душа. Может быть вы рисуете или пишите стихи?
Я подивился такой проницательности и кивнул:
— Пишу стихи.
— Ой, как интересно! — блондинка всплеснула руками. — А как вас зовут? Меня Нелли.
Я назвался.
— Пожалуйста, прочитайте что-нибудь свое! — Нелли пододвинулась и дотронулась ладонью до моей руки. — Что-нибудь про любовь.
— О любви не пишу, — остановил я ее порыв. — Я пишу на вечные темы.
— А разве любовь не вечная тема? — Нелли расширила глаза, но тут же снова сузила. — Ну хорошо, прочитайте что-нибудь о вечном. Пожалуйста!
Я набрал побольше воздуха и выдал одно из самых своих ударных произведений. А когда закончил, увидел серьезное изумление на лице Нелли.
— Вы гений! — проговорила она притихшим голосом.
— Я тоже так считаю, — кивнул я, отбросив всякую фальшивую скромность.