В Швецию бежать, придет же в голову.
Думы чабана
Мой старший брат, известинский журналист Лёня Корнилов (умер в 2007 году), рассказывал.
В середине семидесятых он был в командировке в Казахстане. Нужно было сделать материал про старого мудрого простого казаха, человека земли.
Нашли такого – чабан, ударник, орденоносец, аксакал.
Лёня к нему приехал. Юрта, костерок, мясо, водка, неспешный разговор.
Чабан долго и подробно рассказывает про овец, баранов, ягнят, про кошары, про летнюю жару и зимние ветры, про своих собак, которые лежат тут же, положив тяжелые морды на толстые лапы.
Бескрайняя рыжая степь. Бездонное бирюзовое небо, в котором едва заметными черточками реют беркуты. Запах овчины, свежего мяса и костра.
Однако надо, чтобы чабан сказал что-то политически зрелое.
Лёня решил без экивоков:
– Ну, а теперь, под конец, скажите что-нибудь про советскую власть.
– Советский власть? – переспросил чабан.
– Ну, да. Что вы, вот лично вы думаете о советской власти?
Чабан задумался.
Он долго думал, глядя в небо, а потом печально сказал:
– Советский власть хороший. Но какой-то очень длинный…
Смешно, собственно, не это.
Смешно то, что мы, московские пустоболты, смеялись над аксакалом. Думали, что он под старость рассудок потерял. Что ему мнятся ханы, эмиры, басмачи и прочая Алаш-Орда.
Нам-то советская власть казалось вечной.
Хотя ей оставалось всего пятнадцать лет.
Поговорить
Быстрая встреча не располагала к разговорам, но Елена Ивановна не могла без этого. Она даже говорила: «Между сексом и поболтать – если уж такой жесткий выбор будет, либо-либо, то предпочитаю поболтать. Особенно с хорошим человеком. Но лучше, конечно, и то и другое».
Серёжа Петров был хорошим человеком. И моложе Елены Ивановны лет на шесть. Или даже на десять.
Встреча была быстрая, потому что Серёжа зашел к ней забрать отзыв на реферат. У его аспиранта была защита, это был его первый аспирант, и он очень волновался и поэтому вдруг поцеловал Елену Ивановну. Как бы в благодарность. Ручку поцеловал, а потом щечку, а потом они очнулись, лежа на узком диване в гостиной. Потом оба сели, переводя дыхание и глядя на свое голое отражение в темном экране телевизора.
Серёжа поднял с пола рубашку и прикрылся.
А она так и сидела, водя пальцем по своему худому вялому животу.
– Твой папа изменял твоей маме? – вдруг спросила она.
– Нет, – сказал Серёжа. – То есть, насколько я знаю, нет.
– То-то ты такой смущенный, – улыбнулась она. – А мой папа изменял.
– Направо и налево? – нарочно спросил Серёжа.
– Не ехидствуй, – сказала Елена Ивановна. – Нет. Не направо и налево.
Но я знала, что у него были женщины. Но не знала кто. Но про одну он вдруг проговорился. При мне по телефону сказал: «Галюсенька, встретимся завтра». Я сказала: «Вот это да!» Он обернулся и беспомощно на меня посмотрел. Он уже был сильно немолод. У него были две сотрудницы, две одиноких дамочки-подружки. Галя Саенко и Вера Чибис. Они даже приходили к нам в гости, вдвоем.
Потом папа умер. А потом мама сказала, что ей звонила Верочка Чибис, она уже совсем старенькая…
Я спросила: «А Галя? Помнишь такую?»
Мама сказала, что Галя одна растила дочку. Верочка ей помогала. Потом Галя умерла, но девочка уже выросла к тому времени…
Вот это да.
Я взяла у мамы телефон этой Веры Чибис.
Мама сказала: «Да, да, позвони ей. Она будет рада. А то она совсем одна».
Но я всё не звонила, тянула. Непонятно почему. Ведь я так хотела узнать всю правду. А вдруг у меня есть сестра?
Потом мне совершенно случайно сказали, что Вера Марковна Чибис скончалась в преклонных годах. Всё. Больше некого спросить…
Она вздохнула.
– Спросите меня, – сказал Серёжа.
– Мы опять на «вы»? – засмеялась Елена Ивановна.
– Она моя жена.
– Кто? – Елена Ивановна голая вскочила с дивана.
– Наташа Саенко. Всё сходится. Мама Галя и тетя Вера. И отчество Ивановна.
– Ах, какое редкое отчество! Она говорила, кто был ее отец?
– Нет. Мама родила меня от любимого человека и всё. Но я могу попробовать повыспрашивать.
– Не надо, – вдруг спокойно сказала Елена Ивановна, взяла с дивана плед, накинула себе на плечи. – Серёжа, с вами очень приятно беседовать. Но вам уже пора.
Данила и Сергей Петрович
Был май, тепло, воскресенье, послеобеденный час, и Сергей Петрович просто отдыхал. У него была очень тяжелая работа, с девяти утра и пока дела не кончатся, иногда прямо до ночи. Поэтому он лежал на диване в гостиной, смотрел в окно и радовался выходному дню. В окне было чистое синее небо – ни веток, ни соседних домов; они жили на двадцатом этаже.
Жена Наташа прилегла с книжкой в спальне и задремала.
В третьей комнате их сын Данила, шестиклассник, разговаривал с девочкой Асей. Она пришла к нему меняться монетами. Она была из параллельного. Ее отец тоже часто ездил за границу, вспомнил сквозь дрему Сергей Петрович, и привозил какую-то медно-никелевую чепуху, как и он сам, Сергей Петрович то есть, своему сыну…
Вдруг раздался совершенно натуральный девчачий рев.
Сергей Петрович сел. Плач продолжался. Он сунул ноги в тапочки, встал.
Данила и Ася стояли над тахтой, на которую были высыпаны монеты, штук пятьдесят или даже больше. Рядом стояла пустая жестянка из-под конфет.
– Сама всё перепутала, а теперь ревет, – сказал Данила вошедшему отцу.
– Неправда! – еще громче заплакала Ася. – Он сам всё перемешал, вот так, – она показала руками, – а теперь хочет забрать мои!
– Данила, – сказал Сергей Петрович. – Отдай девочке ее монеты.
– А пусть докажет, какие ее! – весело сказал Данила.
– С одной стороны, Данила прав, – сказал Сергей Петрович, наслаждаясь своим всемогуществом. – Не докажешь. Но с другой стороны, – он ссыпал все монеты в жестяную коробку и протянул Асе. – Забирай. Иди домой.
– Зачем ты ей отдал мои монеты? – прошептал Данила, когда Сергей Петрович проводил Асю до лифта и вернулся в комнату.
– Ты лучше скажи, ты часто так делал?
– Да! – дерзко сказал Данила. – Много раз! Все так делают.
– Прямо все у всех зажуливают?
– Нет, не у всех. У Федьки Малицкого папа мент. Полковник. Тут стремно. Ну, или Аслан Садоев, сам понимаешь… Зачем ты ей отдал мои монеты?
– Чтоб ты понял: нельзя жить по праву сильного.
– А что ты мне доказал? – засмеялся Данила. – Ты мне сам вот сейчас доказал про право сильного!
– Я?
– Конечно! Ты пока что меня сильнее. Ты глава семьи. Ты мне всё покупаешь, из одежды и вообще. Поэтому делаешь, что хочешь. Имеешь право. Я понимаю. Извини, папа, спасибо большое.
– Пожалуйста, – вздохнул Сергей Петрович и повернулся к двери.
– А монеты я всё равно у нее заберу! – сказал Данила ему в спину.
– Интересно, как? – Сергей Петрович обернулся.
– У нее отец химик, работает по американским грантам. А вдруг он секреты продает? Я ей скажу: отдавай монеты, а то твоему папочке кранты…
У него было упрямое и веселое лицо.
– Данила! – вдруг заорал Сергей Петрович, громко, изо всех сил, чтобы жена Наташа в спальне услышала и проснулась. – Даня! С ума сошел! Ты что! Данечка! Не надо! Не смей! Стой!
– Что не надо? – спросил Данила.
Но Сергей Петрович подбежал к нему, повернул к себе спиной, схватил за пояс и за шиворот, подтащил к раскрытому окну и выкинул вниз.
Потом сел на тахту и увидел, что одна монетка осталась.
Роковая
Была у меня однокурсница, роковая женщина.
Нет, правда.
Во-первых, красивая. Просто очень: высокая, стройная, талия тонкая, грудь высокая, ноги длинные. Смуглая, а глаза синие. Как в печке бывают огоньки на углях. Когда такие огоньки, задвигать вьюшку нельзя: угоришь.
Вот и она такая была. Угорали от нее.
Во-вторых, умная, образованная. Складная. Одеваться умела. Вообще умела себя подать: красиво войти в комнату, красиво сесть, закурить, засмеяться. Смешок у нее был особенный – тихий, но все замолкали и на нее смотрели: что она скажет. А она еще раз усмехалась и опускала глаза.
Но совсем безоглядная. Трем мужчинам жизнь поломала.
С двумя первыми у нее были длинные романы. Один был известный художник, старше ее лет на двадцать. А второй – сын академика. Почти ее ровесник, но уже с женой и ребенком.
Длинные романы – это года по полтора, наверное. Один за другим, с годичным перерывом. И оба раза влюбленные мужчины бросали ради нее семью, начинали жить вместе с ней, а потом всё шло наперекосяк. Ссоры, скандалы – в общем, до свадьбы дело не доходило. Я ей говорил: «Ты что?» А она мне: «Разлюбила, понимаешь? Раз-лю-би-ла!» И своими угарными синими глазами смотрит, не мигая.
А с третьим вот как вышло.
Ей уже к тридцати было.
Он тоже был женат, и она ему сказала примерно так:
«Ты мне очень нравишься. Но у меня есть своя гордость. За цветы-вино-конфеты спасибо, но в постель с тобой не лягу. Пока ты не разведешься. Не желаю, чтоб ты ко мне из постели жены прискакивал. А потом обратно ускакивал туда же. Так что, если ты меня любишь, разводись. Поживи один, проветрись. А потом приходи жениться».
Ну, может быть, она ему прямо вот так не сказала, но он всё понял.
Мучился полгода, наверное.
Потом решился. Оформил развод. Сына обеспечил жилплощадью, бывшую жену устроил на хорошую денежную работу – он был довольно влиятельный товарищ, с большими связями. Уехал в санаторий на неделю.
Вернулся: «Вот я свободен и чист, я только твой». Мужику за сорок, между прочим, а как мальчик.