– Потом, потом я вам всё объясню.
– Хорошо, – говорю я. – Я подумаю.
– Вот это да! – возмущается она. – Он еще думать будет!
Соскакивает с подоконника, без малейшего смущения задирает юбку, натягивает колготки, надевает туфли и убегает.
Всегда знал, что не судьба мне работать в вузе.
Артиллерийская дуэль
– Я жду ребенка, – сказала Даша.
– Ага, – сказал Генрих Васильевич. – Вот оно как, значит…
Генрих Васильевич был Дашин начальник. Она пришла к нему просить, чтобы ее не увольняли. Дела на фирме шли плоховато. Даша узнала, что она в списке ближайших жертв оптимизации. И поэтому решилась вот так – напрямую, начистоту. Что он, не человек, что ли? Хотя его считали жестким, злым и даже капризным начальником. Но ведь человек же!
– Я жду ребенка, – повторила она.
– Что ж, – сказал Генрих Васильевич.
Снял очки, протер их салфеткой. Снова надел, посмотрел на нее. Она опустила голову, покраснела.
– Хорошо, – сказал Генрих Васильевич. – Ладно. Понятно. Работайте спокойно. А я постараюсь, – вдруг улыбнулся он, – выкрутить вам нечто вроде премии.
– Спасибо! – она подняла на него свои прекрасные серые глаза.
Генрих Васильевич вышел из-за стола, подошел к ней.
Она встала с дивана. Он взял ее руку, поцеловал.
– Я вас поздравляю, – негромко сказал он. – Это прекрасно. Но я, я… я только об одном жалею: что этот ребенок не от меня.
Она отступила на полшага и посмотрела на него. Высокий, стройный, с красноватыми обветренными щеками – горные лыжи? Сколько ему лет? На вид не больше сорока. Разведенный, это она знала точно. Красивый? Да какая разница! Умный? Безусловно. Волевой? А как же. Однако не выдержал.
– Всё, всё, всё, – пробормотал он. – Простите. Забудьте. Идите.
В следующую пятницу она не пришла на работу. В понедельник ее не было тоже. И во вторник. Генрих Васильевич в среду попросил секретаря разыскать ее.
В четверг она зашла в его кабинет и с порога сказала:
– Можете меня увольнять. У меня несчастье. Я бежала, поскользнулась, упала, сильно ударилась… и, в общем… ну, вы сами понимаете.
– Господи! – вздохнул Генрих Васильевич. – Вот беда…
Вышел из-за стола. Усадил ее на диван. Сел рядом. Обнял за плечо.
– А что врачи говорят? Дети-то еще будут? Даша, Дашенька, вы сможете еще раз забеременеть и родить?
– Да, – тихо сказала она, близко-близко глядя на него своими огромными серыми глазами.
– Вот и отлично! – сказал он, вставая с дивана. – Уверен, в следующий раз у вас всё будет хорошо. Но вы уж берегите себя! Не скачите по сугробам!
Подошел к столу, выдвинул ящик, вытащил конверт.
– Тут я приготовил для вас небольшое, так сказать, пособие… Конечно, ваша ситуация изменилась, но… но всё равно возьмите.
– Не надо, – сказала она.
– Точно? – он поднял брови. – Вы уверены?
– Вы нарочно? – шепотом спросила она.
– А вы? – он поднял брови еще выше.
У него некрасиво наморщился лоб. На лбу шелушилась кожа, а из левой брови рос толстый седой волос. На стекле очков были следы пальцев.
Вечером она сказала мужу, что передумала делать аборт, что это она сгоряча сказала, и пусть он не сердится, она его очень любит, и будущего ребенка любит, и всё у них будет хорошо.
Начало романа
1. Всё впереди
– Не знаю, не знаю, – сказал Николай Петрович. – В России сотни маленьких неприбыльных издательств. Но главное – такому издательству, если вы его вздумаете затевать, совсем не нужен штатный юрист по авторским правам. Так что я вам не пригожусь.
– Нет так нет, – сказала его собеседница.
Ей было лет сорок или даже больше, но она была очень ухоженная.
Встреча была в ресторане со странным названием «Суп, второе и компот». Это оказалось довольно дорогое заведение. В резных шкафах стояли бутылки с пожелтевшими этикетками вперемешку со старинными книгами. Николай Петрович вряд ли стал бы приглашать незнакомую даму в такой ресторан. Но, коли дама сама назначает свидание, пришлось соглашаться.
– Нет так нет, – повторила она, собрала со стола бумаги и спрятала в сумку.
– Странно! – нахмурился он. – Всё это вы могли рассказать мне по телефону. Или прислать по мейлу.
– Я думала, вам будет приятно выпить кофе в хорошем месте, – улыбнулась она.
Эта улыбка обидела Николая Петровича.
– Будьте любезны, счет! – он позвал официанта.
– Всё в порядке, – сказал официант. – Уже всё в порядке.
Значит, она заплатила. Ну, ничего. Он достал пятисотрублевую бумажку, протянул официанту:
– Это вам, спасибо, всё было очень мило.
– Какой вы, однако, гордый, – сказала женщина.
– Что вам от меня надо? – спросил он.
– Мне? – захохотала она. – От вас? Ровным счетом ничего. То, что мне было надо, я от вас уже получила! – И вдруг сказала совсем другим голосом, – Просто хотела на вас посмотреть.
– Постойте, – сказал Николай Петрович. – Постойте, дайте вспомнить… Семинар в Праге? Ну, то есть в Братиславе…
– Если бы семинар или курорт, я б не стала вас разыскивать, – сказала она.
– То есть? – помотал головой Николай Петрович.
– В случае семинара или курорта, – спокойно объяснила она, – я бы тебя запомнила. А так… Женщины бывают очень странные. Мне нужно было тебя увидеть. Живьем.
– Зачем?
– Красавец, как и было сказано, – проговорила она. – Рост сто восемьдесят, волосы русые, глаза голубые. Здоров. Интеллект высокий.
– Низкий у меня интеллект, наверное, – сказал Николай Петрович. – Потому что я ни черта не понял. Ну всё, мне пора.
– Прощай, номер 88/303, – сказала она.
Встала и повернулась идти.
– Черт, – сказал он. – А они гарантировали полную анонимность!
– Атомную бомбу – и то сперли, – обернулась она. – Неужели нельзя спалить донора? Хотя пришлось постараться, да. Женщины – они очень странные.
– В каком году? – спросил он.
– Какая разница? Я тебе никто.
– Ничего себе! – Николай Петрович тоже перешел на «ты». – Ты мать моего ребенка, вот ты кто! Значит, у моего сына есть брат. Или сестра. А? Кто? Как зовут?
– Неважно!
– Я всё равно узнаю! Я всё про тебя узнаю!
– Не выйдет! – и она быстро пошла к выходу.
– Увидишь! – крикнул он ей вслед.
2. Это возраст, это возраст
Он сделал шаг к выходу, но потом вернулся, сел за столик.
Официант принес бутылочку минеральной воды.
– Я не заказывал, – сказал Николай Петрович.
– За счет заведения, – сказал официант, наливая воду в стакан с соломинкой.
Николай Петрович хмыкнул и задумался.
Во-первых, черт знает что!
Во-вторых, кто она такая?
В-третьих, зачем ей это надо?
И наконец – какие могут быть юридические последствия.
«Ладно, – думал Николай Петрович. – Кто она такая и чего добивается, это мы поймем по ходу дела».
Мы – то есть «я и мой клиент». То, что в данном случае это был один и тот же человек, – не важно. Есть гражданин Николай Петрович К., попавший в странную историю, и есть юрист Н. П. Кошкин, который должен ему помочь.
«Правильно нас учили, – думал Николай Петрович. – Следы остаются всегда. Кусочки жировой ткани на плинтусе. Ворсинка на сиденье. Звонок с мобильника. Денежная трансакция. И вот – какой-то завиток ДНК. Как я был глуп, однако. Зачем? Деньги, да. Ну и пошел бы поработал официантом!»
Сейчас он почти презирал себя за это.
А тогда гордился, что его взяли в доноры. Красавец, метр восемьдесят, глаза голубые. «Какой вы милый!» – сказал врач, оглядев его сладким взглядом. И предложил помочь взять биоматериал. Бэээ! «Спасибо, доктор, сам справлюсь». Вот его приятеля, Веню Цыркина, не взяли. Хотя он был мастер спорта по горным лыжам, здоровяк, отличник, симпатяга. Но курчавый брюнет. Еще на входе отсеяли. «А у вас евреек, что ли, нет среди клиенток?» – обиделся Веня. Регистраторша – еврейка, кстати – пожала плечами.
«И вот за копейки, за молодую дурь я оказался отцом неизвестно кого, – думал Николай Петрович. – Впрочем, многие становятся отцами по молодой дури. Но они хоть спят с этими девушками. Хоть разочек.
И вообще, что такое быть отцом ребенка? Как бы понятно. Сделал ребенка – отец. Но именно „как бы“. А в таких случаях? Бориса Беккера развели на алименты, все помнят. Хорошо. Но он, несмотря на нестандартный секс, всё-таки был в контакте с этой теткой. Обнимался-прижимался-целовался. То есть они хоть пять минут, но побыли вместе. Любовниками. Ну, а потом она распорядилась биоматериалом более стандартно! – Николай Петрович улыбнулся своему умению находить обтекаемые слова и выражения. – А вот кстати! – думал он далее. – Если бы эта дамочка, которая с Борисом Беккером, взяла бы да поделилась биоматериалом с подружками? С двумя-тремя? Что бы сказали судьи? Что это тоже дети Беккера? Наверное, всё-таки нет. А почему нет? Потому что они не были с ним в личном телесном контакте. Потому что он не шептал им ja, ja, gut, gut».
Это его слегка успокоило.
«Да, – подумал он. – А сколько ей лет?»
Вспомнил ее и понял, что она старше его лет на десять.
Ему стало досадно.
3. Почти падчерица
Да, ему стало досадно, что эта красивая женщина, которую угораздило стать матерью его ребенка… или лучше так: отцом ребенка которой угораздило стать Николая Петровича… – он искал в уме наиболее уютную формулировку, – итак, досадно было, что она старше его лет на десять. А может, и на пятнадцать. Он вспомнил ее руки, пальцы – да, разумеется, ей хорошо за сорок.
Даже чуточку жаль, что так вышло.
Но при этом стало спокойно.
Роман не получится. Роман между тридцатилетним мужчиной и женщиной сорока пяти лет – это несерьезно. Или уж очень мимолетно и цинично. Но какой уж тут цинизм, когда у них общий ребенок! Или наоборот – очень жертвенно и самоотверженно. Но этого тоже никому не надо. Ни ему, ни ей.
Ему казалось, что он понимает ее. Наверное, женщина до умопомрачения хочет увидеть генетического отца. Должна хотеть. Потому что у нее в сознании, там, где должен быть образ отца ее ребенка, – пустое место. Потому что даже если она родит от незнакомого студента из общаги, да хоть от прохожего на лавочке – всё равно образ есть. Она его видела, обнимала-целовала, чувствовала. Он настоящий, реальный. А тут номер на пробирке.
«Ну, хорошо, – подумал Николай Петрович. – Ну вот, увидела. Ну, всё?»
И сам себе ответил: «Всё!»
Всё, всё, всё…
Поэтому он допил воду, потыкал соломинкой в лимон, шумно втянул в себя кислый сок со дна стакана – ужасно неприлично! – и встал из-за стола.
Зазвонил мобильник. Рабочий; у него было два мобильника.
Номер был незнакомый.
– Кошкин, – сказал он.
– Здравствуйте, Николай Петрович, – услышал он совсем юный голос. – Это дочь Екатерины Дмитриевны.
– Простите, напомните мне… – сказал он. – Чья дочь?
– Да вы с ней только что говорили! – засмеялась трубка. – У вас есть минута?
– Нет! – сказал Николай Петрович и быстро пошел к двери.
В дверь вошла девушка лет двадцати. Она прижимала к уху мобильник.
– Да вот же я! – услышал Николай Петрович одновременно и в трубке, и в полумраке ресторана.
– Вы следили за нами? – сухо спросил он.
– Здравствуйте, меня Люба зовут, – сказала она, протягивая руку. – За мамой нужен глаз да глаз. Присядем? – и она помахала рукой, подзывая официанта.
– Мне некогда, – сказал Николай Петрович. – Хотя, впрочем, ладно.
Он посмотрел на часы и поймал себя на стыдной мысли. Ему хотелось, чтоб эта Люба увидела, какой у него роскошный золотой хронограф.
Она смотрела в меню, а он – на нее. Во все глаза.
– Что вы меня так рассматриваете? – засмеялась она.
Николай Петрович смутился.
– Господи! – сказала Люба. – Вы что себе навыдумывали? Вы считать умеете? Когда я родилась, вам было одиннадцать лет самое большее.
Николай Петрович постарался равнодушно пожать плечами.
– Я возьму чай, – сказала она и захлопнула меню. – Но я у мамы не родная.
4. Леночка и мама
– Кстати, – спросил Николай Петрович, – а чем ваша мама занимается?
– Ну… – Люба наморщила лоб. – Много читает. По-английски в том числе. Она закончила филфак. Ходит в театр. На выставки. Сама готовит разные вкусные вещи. Воспитывает своих детей, вот! Это главное!
– Простите, а… как ето сказат по-русски, what does she do for a living?[28] – даже с некоторой злостью усмехнулся Николай Петрович.
Люба пожала плечами.
– Простите, а она замужем?
– Вы, наверное, думаете, – сказала Люба, – что я дочь маминого мужа от первого брака? Нет. Мама никогда не была замужем. Она меня удочерила, когда ей было двадцать два. Только-только защитила диплом. Там у них была гардеробщица, молоденькая девочка, приезжая. Вдруг мама заметила, что она с пузом ходит и вся очень несчастная. От кого-то залетела. Мама стала ей носить пирожки и яблоки. Деньги давать. Эта девочка совсем была одна. Жила в общежитии. Мама ее повезла рожать. Эта Леночка родила меня и умерла. Родами умерла, как говорится, – вздохнула Люба. – Вот. И мама меня забрала к себе. Оформила удочерение.
– Да, – тоже вздохнул Николай Петрович.
– Ничего! – улыбнулась Люба. – Это жизнь! Мы с мамой ходим к Леночке на могилу. Три раза в год.
– Вы с мамой на могилу к Леночке… Интересно, – сказал Николай Петрович.
– Nolite judicare ut non judicemini, – сказала Люба.
– Ох, какие мы латинисты! Только «et non judicabimini», вы уж простите.
– Пожалуйста. Это известное разночтение, – сказала Люба. – У вас «и не судимы будете», а у меня «да не судимы будете». Небольшая, но разница.
– Да я никого не сужу, бог с вами, – сказал он.
Официант принес чайник и одну чашку.
– Еще чашку, пожалуйста, – сказала Люба. – Нас же двое!
– А про вашего отца что-то известно? – спросил Николай Петрович.
– Нет. Леночка не рассказала. Хотя мама очень спрашивала.
– А дедушка и бабушка у вас есть?
– Конечно, – кивнула Люба. – Но они умерли давно, когда мне было три года. Мама была поздним ребенком, понимаете?
– Понимаю. Вы не ответили на первый вопрос. Кем мама работает?
– Кажется, никем, – сказала Люба.
– А откуда же она, простите, деньги берет?
– Ей иногда звонят по телефону. И она говорит: «Вот, еще один мой должник объявился». Куда-то идет и приносит деньги.
– Много?
– Не очень, – сказала Люба. – Но нам хватает.
Вдруг у нее зазвонил мобильник. Она ответила. Долго слушала, кивая. Потом вдруг вскочила:
– Извините, не могу ни секунды! – и побежала к двери.
Он шагнул за ней, но наткнулся на официанта, который принес вторую чашку.
– Не надо, – сказал Николай Петрович. – Я же один.
Главного он так и не спросил.
Ну, ничего. Он взял мобильник и сохранил ее номер.
«Люба дочь Ек. Дм.» – написал он. Потом решил, что лучше короче:
«Люба». Но и это лишнее. Просто:
«Л».
5. Венский вальс
Легче всего сказать, что Катя – просто взбалмошная бабенка, размышлял Николай Петрович. Он в уме назвал ее Катей и сам себе засмеялся. В университете подружилась с несчастной гардеробщицей. Помогала ей. Но почему? Молодая красивая девушка: что, больше нечем заняться, как ухаживать за нищей беременной дурочкой? Зачем она взяла ее ребенка?
Вопрос: кто ее родители? Которые позволили удочерить чужую девочку. И которые, очевидно, давали ей деньги на жизнь.
Взбалмошная бабенка – это не объяснение. За этим должно что-то стоять.
Вопрос номер два. Допустим, она вся такая безумно порывистая. Допустим, родители слепо ее обожали, безотчетно ей подчинялись.
Еще вопрос: «Почему она рассказала ребенку всю правду? А?» – спросил сам себя Николай Петрович.
Понятно, если усыновляют ребенка лет пяти или старше. Он помнит родителей. Или помнит, что их не было. «А где ты, мама, раньше была?» Даже с трехлетним, даже с двухгодовалым ребенком, размышлял Николай Петрович, есть риск, что он что-то запомнил и это «что-то» выплывет.
Но здесь-то? Если настоящая мать умерла в родах, то какие проблемы? Зачем было говорить ребенку, который не знал никакой другой семьи, зачем было говорить, что она – приемная мать, что настоящую мать звали Леночка, а отца и вовсе не было? И ездить на могилу Леночки. Леночка и мама, маразм.
Но «маразм» – это как «взбалмошная бабенка». Ничего не объясняет.
Дальше. Почему она не вышла замуж? По манерам она из богатых. Из давно богатых. Папа с мамой, дедушка с бабушкой. Какой-нибудь дедушка-академик, дача на Николиной Горе. Ну да, она же нигде не работает! Она романы читает и детей воспитывает.
Люба сказала именно так – «детей». Значит, второй ребенок у нее есть.
Зачем ей был нужен второй?
Ах, иметь свою кровиночку. Но почему она не вышла замуж, такая красивая и богатая? А если не замуж, то почему не завела ребенка по-простому, без банка спермы?
Ага.
Вот единственная зацепка: она боится, что муж или даже отец ребенка будет на что-то претендовать. Но на что?
Я-то ни на что не могу претендовать, я бумагу подписал, усмехнулся он.
Зазвонил мобильник. Это была его помощница.
– Да, Вика, да. Что новенького?
– Ничего. Вот только письмо. От «Wilson, Wilson and Williamson».
– Первый раз слышу. Что им надо?
– Вскрыть и прочесть?
– Давай, – сказал он, уселся поудобнее. – Эй, ты куда пропала? Что пишут?
– Ой, – сказала в трубке Вика. – Зачем вы мне велели вскрыть? Так неудобно…
– Я тебе абсолютно доверяю, – ледяным голосом проговорил Николай Петрович, и это значило: «сболтнешь лишнее – убью». – Ну, что им надо?!
– Ой, – вздохнула Вика. – В общем, фирма «Wilson, Wilson and Williamson» ведет ваше наследственное дело.
– Что?! Совсем сбрендили? – закричал Николай Петрович.
– В Вене на восемьдесят шестом году жизни скончался Михаэль Кошкин, – пискнула Вика.
6. Кошкин дом
К удивлению Вики Николай Петрович, приехав наутро в офис, не спросил про это письмо. Она сама ему напомнила.
– Ах, да, – сказал он. – Давайте сюда. Пишите, диктую:
«Поскольку, согласно общепринятым принципам наследственного права, бремя доказывания родства с наследодателем лежит на претендентах на наследство, причем господин Кошкин Н. П., будучи убежден в отсутствии родственных связей между ним и означенным Михаэлем Кошкиным, не будет предпринимать подразумеваемых действий, упомянутый вопрос прошу считать закрытым. Помощница господина Кошкина Н. П., магистр права Виктория Беляк».
А письмо он бросил в нижний ящик стола.
После обеда пришел Вася Малинин.
Вася был ветеран ГРУ, ему было сильно за шестьдесят, однако он требовал, чтоб именно так – Вася и на «ты». Поговорили.
– Хочу взглянуть на могилу Леночки, – сказал Николай Петрович. – Сделаешь?
– Вычислить по симкам, – сказал Вася, – поставить наружку, дождаться Пасхи? Дороговато. А симки у них, небось, анонимные. Ну-ка, где мой ноут… диктуй… ну вот! Я же говорил. Давай второй номер. Ох ты! А эта звонила из ресторана «Суп, второе и компот». Все разы с этого номера?
– Она только один раз звонила на мобильник, – сказал Николай Петрович.
– Откуда у нее твой номер?
– Она всё время звонила в офис. Но перед встречей я продиктовал.
– С тобой только в разведку бегать, – вздохнул Вася.
– Дорого? А сколько? – спросил Николай Петрович.
– У тебя не хватит. Искать в Москве двух теток по приметам! Но ты не кисни. Поищем по кладбищам. По уборщикам. Богатые? Значит, платят за уход.
Через неделю Вася Малинин объявился.
– Вы будете смеяться, – сказал он, – но ваша сиротка лежит на Ваганьковском.
Могила была просто прелестная.
Кованая решетка. Ухоженный газон. Светлый мраморный памятник. Барельеф. Профиль красивый, но немного условный. Только одно слово: «Елене».
Николай Петрович попробовал открыть калитку, пошевелил замок. Дужка отскочила. Он зашел во внутрь, присел на скамейку. Кладбищенский покой овеял его. Солнце светило сквозь листья. Свистели птицы. Не верилось, что рядом Третье кольцо.
Он огляделся и вздрогнул.
Рядом был большой участок. Несколько памятников. «Статскiй Советникъ Инженеръ Макарiй Павловичъ Кошкинъ и супруга его Аделина Ивановна Кошкина-Витманъ». На соседнем: «академик Николай Макарович Кошкин». Рядом: «Александра Семеновна Кошкина». И еще «Кошкины Дмитрий Николаевич и Наталья Максимовна».
Николай Петрович достал мобильник и позвонил.
– Здравствуйте, Люба! Это Николай Петрович, мы недавно чай пили…
– Простите? – недоуменный юный голос.
– Я, как бы сказать, ну, мы с Екатериной Дмитриевной…
– А вы какой номер набираете? – удивилась девушка в трубке.
– Люба, – сказал Николай Петрович. – Жду тебя на Леночкиной могиле.
– А когда? – без паузы спросила она.
– Я сказал «жду». Значит, сейчас.
7. Три буквы
Люба появилась довольно быстро, через полчаса.
– Живете, наверное, где-то рядом? – сказал он вместо «здравствуйте».
– Добрый день, – она протянула ему руку поверх кованой решетки. – Нет, просто была недалеко.
– Привет, – он пожал ей руку. – На машине?
– На метро. Я с Пушкинской. Две остановки и десять минут пешком.
– Люба, что такое ДНК?
– А вас это почему интересует? – насторожилась она.
– Так, – засмеялся он. – Вы знаете, что такое идентификация по ДНК?
– Знаю, – сказала она. – Ну, то есть слышала.
– Давайте сюда, – он открыл калитку, она зашла в ограду. – Мы прямо сейчас устроим небольшую идентификацию, – он взял ее за руку, она отдернулась. – Да не бойтесь! Белый день, полно народу.
И правда, люди шли по аллейкам; скрипела тележка уборщика; невдалеке какая-то женщина мыла гранитный памятник.
– Что надо делать? – сказала Люба.
– Нагнуться пониже, – сказал Николай Петрович. – Вот сюда.
Он зашел за памятник и отодвинул от его низа густую газонную траву.
– Глядите. Видите? Читайте вслух.
Там были небольшие выпуклые буквы: «ДНК».
– ДНК, – сказала она. – И что?
– А теперь смотрим сюда, – он показал на соседний памятник с именем Дмитрия Николаевича Кошкина. – Садимся и начинаем соображать.
– У вас есть сигареты? – спросила Люба.
– Не курю. И вам не советую трагически дымить. Это пошло.
– Я так и знала, – сказала Люба. – Подозревала, в смысле.
– Она была красивая, эта Леночка? – спросил он.
– Да. Мама говорит, что очень, – сказала она.
– А фотографии видели?
– Нет.
– А как Леночкина фамилия?
– Зуева. Или Колесникова, я забыла, – сказала Люба.
– Ничего себе разброс вариантов! Рабинович или Мобуту.
– Да хватит вам издеваться! – чуть не заплакала Люба. Она уселась на скамейку, расстегнула сумку, достала шоколадный батончик, развернула, откусила чуть ли не половину. – Простите, что не делюсь. Мне надо успокоиться.
– Бедная Люба, – обнял ее за плечо Николай Петрович. – Но я не виноват. Ваша мама первая начала.
Люба придвинулась к нему поближе и сказала:
– То есть профессор Кошкин, мой дедушка, соблазнил девчонку-гардеробщицу. Или она его, неважно. Она залетела. Он к ней сильно проникся. Всё это – на глазах своей дочери Кати, она учится тут же. Катя на его стороне. Раз она ухаживает за беременной Леночкой и везет ее в роддом. Леночка умирает, он заставляет Катю удочерить девочку, то есть меня. То есть я – мамина сестра на самом деле? Вы это хотите сказать?
– Вы это сами сказали, – усмехнулся Николай Петрович. – Это ваши выводы.
– А я спрашивала маму, почему у меня отчество тоже Дмитриевна, – вздохнула Люба, – а она говорила, что так часто бывает. Что незамужняя женщина дает приемному ребенку свое отчество. Если отца нет или светить неохота. Я знаю примеры, кстати!
– Я тоже, – сказал Николай Петрович.
– Значит, – Люба дожевала шоколад, – я на самом деле ее сестра. Класс.
– Нет! – вдруг раздалось сзади.
Они вздрогнули и обернулись. У ограды стояла Екатерина Дмитриевна.
– Нет! – повторила она. – Ты – моя родная дочь!
8. Детки в клетке
– Это я виновата, – сказала Люба в ответ на взгляд Николая Петровича. – Я тут же маме позвонила. Страшно же – на кладбище встречаться…
Николай Петрович промолчал. Он смотрел на Екатерину Дмитриевну. Он впервые видел ее при свете дня: когда они встречались в ресторане, там был полумрак. Она была очень хороша: большеглазая, с греческим носом, четкими губами. Длинная шея, гладкая прическа. Похожа на старинную камею. Или на профиль, выбитый на этой могиле.
Екатерина Дмитриевна зашла в ограду, села и похлопала ладонями по лавочке. Люба и Николай Петрович сели по бокам.
– Детки мои дорогие, – сказала она, обняв их за плечи.
– Я вам в детки не гожусь, – сказал он. – Как-то вам рановато.
– В старой Франции этому никто бы не удивился, – засмеялась она и погладила его плечо. – Но представьте себе, дорогие детки, точно такой же день, но двадцать три года назад. Ранняя осень. Старая дача. Огромный бревенчатый дом, когда-то принадлежавший дедушке-академику, любимцу Сталина. Сейчас там живут: папа – пожилой профессор, сильно придавленный дедушкиным величием; мама – на пару лет старше папы, красивая и своенравная, недовольная папой. И дочка перешла на пятый курс. Суббота. Весь день папа и мама ссорятся, обзывают друг друга ужасными словами. Дочка слышит это со второго этажа. Мама уезжает. Хлопает дверца машины, скрипят ворота.
Проходит часа два. Еще не вечер.
Папа поднимается наверх. У него в руках бутылка вина, два стакана. В карманах яблоки. Папа жалуется на жизнь. Кладет голову дочке на плечо. Дочка его гладит. Папа ее обнимает. Она его целует в щечку, говорит что-то утешительное. Он становится перед ней на колени, обнимает ее ноги, целует в живот и ниже. Дочка визжит, пытается убежать.
«Я тебе сейчас всё расскажу!» – кричит папа, схватив ее и швырнув на тахту.
Папа говорит, что она не его дочь.
И более того. У мамы была в отделе лаборантка. Молоденькая девочка, приезжая. Вдруг она от кого-то залетела. Пузо растет, никого нету. Мама стала ее подкармливать. Потом повезла рожать. Эта Леночка родила девочку и умерла. Мама ее удочерила. Она была одинокая тогда. Но когда вышла замуж за папу – рассказала ему всю правду.
«Ты не только не моя, ты даже не ее дочь! – сказал папа. – Я тебя люблю уже десять лет. Мы поженимся. С ней я разведусь. Я скоро умру. Ты будешь хозяйкой всего. Но дай мне хоть пять, хоть три года счастья!»
– Но дочка, то есть я, – продолжала Екатерина Дмитриевна, – стукнула его кулаком в лицо, вырвалась, выскочила из дома и побежала на станцию.
Куда бежать? К кому? Ведь я одна на целом свете.
И вдруг я вспомнила, что у папы есть сводный брат. По отцу. Бестолочь и пьяница. Поэт Данила Кошкин. Лысый и мерзкий. Я знала его адрес и телефон. Я писала курсовую про поэзию советского андерграунда. Брала у него интервью. Он лапал меня за коленки.
Я выскочила из калитки и побежала на станцию.
9. Ни писем, ни стихов
– Значит, ты мне врала? – Люба встала со скамейки.
– Ну, почему же, – усмехнулась Екатерина Дмитриевна. – Ты же звала меня «мама». Вот я и есть твоя мама. На самом деле.
– Жалко, – легко вздохнула Люба. – Я, мама, любила тебя, но и Леночку тоже. Я про нее всё время думала. Про ее жизнь. Про того человека. Фантазировала…
– Про какого человека?
– Ну, от которого она забеременела. То есть про своего отца… Жалко. Зачем ты всё это рассказала?
– Фантазируй дальше, – жестко сказала Екатерина Дмитриевна. – Про Леночку, которая на самом деле твоя бабушка. Если, конечно, моя мама – моя, так сказать, мама – говорила правду. Но я не буду искать мамин анализ крови…
– Зачем был этот бред? – воскликнула Люба. – Почему я не могла быть просто твоей дочкой? Без Леночки?
Екатерина Дмитриевна продолжала держать руку на плече Николая Петровича. Ему было приятно, но странно.
– Постараюсь объяснить, – сказала она. – Я вернулась домой через месяц. Поразительно, что меня никто не искал. Это был мой первый вопрос маме с папой, когда я, грязная и нечесаная, вошла в комнату, где они пили красное вино и закусывали яблоками. Они стали много пить к старости. Я спросила: «Почему вы меня не искали?» Папа сказал: «Ты уже взрослая». – «Такая взрослая, что даже беременная», – и всё им рассказала. «Надо избавляться, это инцест!» – сказала мама. «Не пугай девочку, – сказал папа. – Она всё знает, я всё ей объяснил».
Итак. Объявлять, что я родила от дяди – позор и кошмар. Объявлять, что он мне не дядя, а мама с папой на самом деле приемные – тоже нельзя. Быстро найти жениха, прикрыть грех? После месяца жизни с Данилой Кошкиным я возненавидела мужчин как биологический феномен.
В марте я досрочно защитила диплом. А в июне родила девочку.
– А Данила Кошкин не мешал? – спросил Николай Петрович.
– Милый мой, – Екатерина Дмитриевна нежно погладила его по плечу, – в стране, где есть двадцать тысяч биатлонистов, никто никому не может серьезно помешать.
– Ты шутишь? – испугалась Люба.
– Шучу, шучу! – рассмеялась она. – Однако поэт и подонок Данила Кошкин скончался за месяц до твоего рождения. Он желал, чтоб на его могиле не было имени. Чтоб всё гладко, а сзади, меленько, инициалы. ДНК. Вот, погляди. Теперь поняла, почему могила Леночки вплотную к участку Кошкиных? Ну, а профиль, имя и отдельная ограда – это специально для тебя.
– Значит, на самом деле я ходила на могилу отца? – сказала Люба.
– Значит, – сказала Екатерина Дмитриевна.
– А у тебя есть его фотографии, письма, стихи?
– Нет.
– Почему? – Люба приблизилась к ней.
– Он не писал мне писем и не посвящал стихов. Ну, хватит.
Люба вдруг заплакала.
– По-моему, я тут лишний, – сказал Николай Петрович.
– Что вы! – сказала Екатерина Дмитриевна и повернулась к Любе. – Доченька, тебя друзья заждались в кафе. И побереги слезки. Еще пригодятся.
10. Главный враг
Люба скрылась. Екатерина Дмитриевна сказала, что хочет пройтись.
Они шли по аллее.
– Вы ведь не сами нашли эту могилу? – спросила она. – Наверное, поручили дело профессионалу? – Николай Петрович кивнул. – А профессионалы обожают всюду втыкать прослушку… Можно взять вас под руку? Ну, говорите!
– Нет, это вы говорите, – сказал он.
– У человека есть три врага, – сказала она. – И все на букву «п». Прошлое, правда и память. Запомнили? Посадите меня на такси.
– Я думал, вы ответите на мой вопрос.
– Я хотела посмотреть на отца моего ребенка. Меня это очень мучило, правда. Но не это главное. Моя дочь, ей пять лет, зовут Аня, она сейчас в другом городе… – она остановилась и достала из сумочки фотографию.
Николай Петрович едва удержался, чтоб не ахнуть. Девочка была очень похожа на его детские фотографии.
– Оставьте ее мне, – сказал он.
– Не надо, – сказала она. – Ваша жена найдет, будет скандал.
– Моя жена не роется в моих вещах, – обиделся он.
– Какой вы милый и доверчивый! – захохотала Екатерина Дмитриевна, а потом вдруг обняла его и зашептала, – Так ужасно совпало. Ваша жена сделала на вас заказ. Мне. А вы оказались отцом моей Анечки. Николай Петрович, Коля, я вас прошу, обещайте: если меня убьют, Анечку не оставьте. Просто присмотрите. Обещаете?
– Постойте! – он вырвался из ее рук. – Вы что?
– Моя специальность – мужья, – сказала она. – Двадцать два года назад я помогла господу Богу прибрать Данилу Кошкина… Мне понравилось. Обожаю воду. Ночные купания. Водолаз стоит недорого, если у нас. Одного топили на яхте в Эгейском море. Вместе с яхтой и любовницей. Дикие деньги, но жена заплатила. Инфаркты и инсульты проще, но опаснее.
– Что ей от меня надо? – спросил он.
– Чтоб вас не было! – сказала она. – Но не завтра. Сначала гонорар за «дело дистрибьюторов».
– Что я ей сделал?! – Николай Петрович был в отчаянии.
– Я такие бестактные вопросы своим клиенткам не задаю, – сказала Екатерина Дмитриевна. – Вы мне обещаете?
– Что?
– Присмотреть за Анечкой в случае чего. Она чудесная. Я так мечтала о ребенке без мужчины. Ненавижу мужиков.
– А я ненавижу баб, – раздумчиво проговорил Николай Петрович. – Катя… Ничего, что я так? Давай, Катя, работать вместе.
– Что ты! – улыбнулась она. – Мы будем друг другу мешать.
Они вышли из ворот кладбища.
– Давай поцелуемся, – сказал он.
– Не надо, – сказала она.
Подняла руку – тут же остановилась машина. Она села и помахала Николаю Петровичу рукой.
Зазвонил мобильник.
– Кошкин! – ответил Николай Петрович.
– Мое имя Эрих Лински, – человек говорил с сильным акцентом, но правильно и очень бойко. – «Wilson, Wilson and Williamson». Я в Москве. Надо решить некоторые формальные вопросы.
– Идите к черту! – заорал Николай Петрович и выключил мобильник совсем.
11. Я знаю, что ты знаешь
– У моей мамы возникла маленькая проблема, – сказал Николай Петрович своей жене Алине.
Сказал сразу, еще в прихожей, не успев повесить плащ.
– Что такое? – Алина поцеловала его в щеку.
– Ей нужно взять большой кредит. А подо что? Я оформляю ей дарственную на эту квартиру. И на дачу тоже. И на машину. Тебе надо подписать, что ты не возражаешь. Ты не возражаешь?
– Конечно, нет, – сказала она.
– В смысле?
– Ты какой-то странный. Конечно, не возражаю! Иди, мой руки.
Сидели на кухне и ужинали.
– Тут смешная история, – сказала Алина. – Тебе как адвокату будет интересно.
– Ты уверена, что это мне интересно, а не кому-то нужно?
– Ну, извини.
– Ладно, давай, выкладывай.
– Да нет, нет, что ты! – пожала плечами Алина. – Прости, что побеспокоила.
– Ну, что ты, в самом деле, – тут же раскаялся Николай Петрович. – Прости. Устал я за сегодня. Дурной какой-то день.
– У одной моей подруги есть младшая сестра, – помолчав, сказала Алина. – Ее обидел мальчик. Я не знаю, кто там прав, кто виноват. В общем, она жутко обиделась. Решила его наказать. Ну и через каких-то подружек наняла двух парней. Чтобы они его слегка побили.
– Красиво! – Николай Петрович посмотрел на нее исподлобья.
– А дальше смешно: они взяли с нее аванс…
– Сколько? – быстро спросил Николай Петрович.
– Ой, ну откуда я знаю! Какие деньги у этих детей! Какая-нибудь детская сумма. Тысяча рублей аванс, две тысячи после исполнения.
– Точно?
– Да нет, это я так, для примера. А потом приходят и говорят: «Знаешь, мы забоялись. Нам как-то стремно». И вернули аванс!
– Вот и слава богу. Повезло девушке. Если бы их поймали и они бы на нее показали – она могла бы огрести. Как заказчица.
– Сколько?
– Я, конечно, могу поискать, но это уже будет платная консультация, – он довольно-таки зло улыбнулся.
– А она теперь хочет их наказать.
– Кого?
– Ну, этих, которые обещали побить мальчика.
– Зачем ей это надо? Моральный ущерб, что ли? – спросил он.
– Не знаю. Она спрашивает: на них есть какая-то управа? А то, понимаешь, обещали, аванс взяли, ничего не сделали, аванс вернули, а она как идиотка.
Николай Петрович рассмеялся:
– Почему «как»? Идиотка и есть. Ничего, подрастет, поумнеет. Ей очень повезло, клянусь тебе. Она могла здорово влететь.
– Я ей так и передам, – сказала Алина.
– Да, и еще вот, – сказал Николай Петрович, вставая с табурета. – Я ушел из «дела дистрибьюторов». Ну или меня ушли, какая разница. В общем, меня там нет. Так что гонорар – увы.
Она немного помолчала, потом подняла на него свои прекрасные синие глаза, сияющие из-под пушистых темных ресниц, и бодро сказала:
– Ничего! Проживем, не умрем с голоду! Налей мне чаю, раз уж ты встал.
Николай Петрович налил ей чаю и понял, что ничего не понимает.
«Ненавижубаб», – подумал он.
12. Шеф искренне огорчен
Наутро Николай Петрович пришел в свой офис.
На диване в приемной сидел коренастый, рыжеватый и конопатый человек.
– К вам, – сказала секретарша Николаю Петровичу.
Он сразу понял, что этот тип из «Wilson, Wilson and Williamson».
– Эрих Лински, – сказал визитер, протянув карточку.
– Пойдемте ко мне в кабинет, – обреченно сказал Николай Петрович.
– Но я не понимаю, – говорил Лински, обнимая свой большой портфель, – почему вы так упорно отказываетесь?
– Хорошо, – сказал Николай Петрович. – Дело в том, дорогой Эрих, простите, что я так запросто…
– О, пожалуйста, дорогой Николай! – заулыбался тот.
– Дело в том, что я на самом деле не Кошкин. Я – Катц.
Лински засмеялся. Потом замолчал.
– Именно Ка-т-ц, а не Кац, – объяснил Николай Петрович. – Мои предки приехали в Россию при Александре Первом. Обрусели. Немецкого осталось только фамилия и магазинчик «Генрих Катц и сыновья». А в четырнадцатом году были очень сильные антигерманские настроения. Роберт Генрихович Катц стал Романом Григорьевичем Кошкиным. Мой прапрадедушка. О чем в метрических книгах сделана надлежащая запись.
– У вас есть эта запись? – спросил Лински.
Николай Петрович отпер сейф, достал папку. Протянул Линскому ксерокопию старинного документа.
– Прекрасно, Николай! – сказал Лински. – Михаэль Кошкин-катц – ваш троюродный дедушка, – он достал бумагу с родословным древом. – Вот сын Алексея Ивановича, сына Ивана Григорьевича, брата вашего прапрадеда.
– Но я о нем ничего не слышал.
– Это ясно. После войны он выполнял деликатные поручения. Молодой офицер. Ездил в Германию и Австрию. В пятьдесят третьем году ушел в американскую зону.
– Ну, и что это за наследство? – сдался Николай Петрович.
– Не знаю, – сказал Лински. – Оно здесь.
Он вытащил из портфеля кожаный футляр, как для ноутбука, а оттуда – плоскую серую коробку.
– Это маленький сейф, – сказал он. – Тут цифровой замок. Я не знаю шифр. Подпишите бумаги и забирайте.
Николай Петрович позвонил Васе Малинину – тому, который разыскал могилу Леночки. Вася приехал к нему домой.
– Интересно, что там лежит? – нервно спросил Николай Петрович.
– Прадедушкины письма. Два старых фото. Сушеный цветок, – сказал Вася, перебирая колесики цифрового замка.
– Фу, как скучно! А вдруг золотые облигации банка «Лионский Кредит»?
– Ага! – засмеялся Вася. – Или масонский фартук, дающий власть над тайной сетью лож… Хоп! Кажется, есть!
Сейф открылся, как книжка.
Внутри лежала толстая тетрадь.
«Журнал перегов. пред. СНК и рейхсканцл. Герм.» – было написано на обложке.
– Ни фига себе! – Николай Петрович схватил ее, раскрыл.
Там были наклеены телеграфные ленты.
– Шеф говорит, что искренне огорчен, но вынужден, – прочел он.
– Закрой и положи на стол! – раздался от двери жестяной голос.
13. Особые приметы
Они обернулись.
В дверях стоял человек в кожаном костюме, шнурованных сапогах и мотошлеме. Лицо было целиком закрыто очками и стальным забралом. Наверное, из-за этого голос казался таким странным.
В руках у человека был короткоствольный автомат с глушителем.
– На стол, сказано!
Николай Петрович осторожно положил тетрадку на журнальный столик.
– Зажигалку взял! – скомандовал человек.
– Я не курю, простите, – сказал Николай Петрович.
Но Вася, к сожалению, курил. На столе лежала пачка сигарет и зажигалка.
– Что вы хотите? – как можно вежливее сказал Вася.
– Поджигай тетрадь.
– Исторический, некоторым образом, документ, между прочим, – рассудительно ответил Вася. – Потомки не простят. Опять же, дом спалить можно. Но, ежели настаиваете уничтожить, прикажете в сортир спустить? – и он приподнялся в кресле.
– Сидеть!
Из автомата полыхнуло. Вася рухнул в кресло, держась за простреленную икру.
– Поджигай, – повторил человек.
– Что делать будем? – спросил Вася у Николая Петровича.
– Вас, козлов, мочить, – сказал человек.
– За что? – закричал Николай Петрович. – Да провалитесь вы все с вашими военными тайнами, дайте людям жить спокойно! На! Бери! Подавись! – он швырнул тетрадку в человека.
Тот поймал ее на лету и вдруг, перебежав через комнату, выскочил в открытую балконную дверь и спрыгнул вниз. Это был второй этаж.
Хрустнули ветки кустарника внизу, и тут же взревел мотор. Вой мотоцикла удалялся по переулку.
Вася встал, прихрамывая. Крови не было. Он подошел к балконной двери, вышел на балкон. Длинно выматерился.
– Козлы и есть, – Вася вернулся в комнату, держа в руках автомат, брошенный налетчиком. – Нас на муляж развели. Смотри, это травматика в муляже!
– Что ж ты оробел? – спросил Николай Петрович. – Ты же ГРУшник.
– Я не спецназ, я аналитик, – ответил Вася. – Хотя в мероприятиях участвовал. Но тут любой обалдеет. Понимаешь, любой противник, у него нормальный вид. Костюм, камуфляж, талибанский халат. А не такая гадость. Как в кино, блин, – он сел, потирая ногу. – Терминатор, сука…
– Скорую вызвать?
– Еще чего, – Вася закатал брючину; там был синяк. – Само пройдет. Но красиво, признай! – он даже поцокал языком. – Вот это профи, я понимаю. Скажешь, он сильно рисковал? Ого! Еще бы. Но успех – это сумма рисков. Молодец. Уважаю.
– Надо, наверное, позвонить…
– Куда? – усмехнулся Вася.
– Тебе, наверное, виднее. Куда звонят в таких случаях.
– В таких случаях сидят тихо, – прошептал Вася. – А в тетрадке был бабушкин девичий дневник. Судя по цветочкам и ангелочкам. Но по-немецки. А ты немецкого не знаешь. Понял?
Николай Петрович кивнул.
Зазвонил мобильник.
На экране высветилось: «Алина». Звонила жена.
– Привет, малыш, ты где? – сказал Николай Петрович.
Незнакомый мужской голос ответил:
– Лейтенант Доценко, ГИБДД. Вы знаете гражданку с короткой белой стрижкой, в золотых часах «Омега»?
14. Жених для дочери
– Травмы, несовместимые… – сказал врач. – На скорости сто сорок, без шлема…
– Без шлема?! – Николай Петрович оттолкнул врача и побежал по коридору.
Перед дверью палаты он остановился.
Мысли бежали и сталкивались. Она не умеет водить мотоцикл. Допустим, научилась. Тайком от него. Да, да, он почти не бывает дома, она одна целыми днями, мало ли что ей в голову могло взбрести. Она не умеет стрелять, прыгать из окна. Ладно, допустим, тоже научилась. Тогда, получается, Катя сказала правду – Алина хочет, чтоб его не было. Не за деньги, не за квартиру-дачу… Какая-то жуткая ненависть. За что?
Но почему без шлема? Она же была в полной экипировке!
Николай Петрович открыл дверь.
– За что ты меня ненавидел? – проговорила Алина.
Она тяжело и редко дышала. Ее лицо было сплошной кровоподтек.
– Я тебя любила. Ты хотел меня убить, – едва шептала Алина. – Ты меня заказал. Ей. Чтоб жениться на ее дочке. Она мне рассказала правду.
Николай Петрович схватился за голову.
– Я ей ключи дала… и внизу ждала на мотоцикле… Я сзади сидела…
– Я очень тебя люблю! – крикнул Николай Петрович и заплакал от стыда – так это прозвучало глупо, пошло, ненатурально.
– Врешь, – сказала Алина и закрыла глаза.
– Она вылетела с заднего сиденья на высокой скорости… – сказал Николаю Петровичу следователь. – На повороте. В лоб встречному «форду». На глазах сотрудника ГИБДД лейтенанта Доценко. Вот, – он протянул запечатанный конверт, – сотовый телефон, бумажник и часы золотые «Омега». Вскройте, проверьте, распишитесь.
– А можно не вскрывать и не проверять? – спросил Николай Петрович.
– Ладно, – сказал следователь. – Но расписаться надо всё равно.
Николай Петрович расписался.
– Приношу соболезнования, – сказал следователь. – У вас ведь ребенок остался, без матери, тяжело как.
– Да, – сказал Николай Петрович. – Сын. Четыре года. Сейчас у бабушки живет, у ее мамы. В Ярославле. Он там с лета живет. Не знаю, как ему сказать.
– Никак не говорите, – сказал следователь. – Пусть поживет. Год, другой, до школы. Маме некогда, мама уехала. Пусть забудет. А там вы на другой женитесь. Вот и мама подоспеет. У меня точно так же было, – вздохнул он.
– Да, а кто был за рулем мотоцикла? – спросил Николай Петрович.
– Мотоцикл нашли, назавтра. В Коптево, в промзоне. Мощная такая «ямаха». Числилась в угоне. И всё. Никаких отпечатков. Рядом что-то жгли. Обгорелая бумажка осталась, единственный вещдок…
Следователь достал из папки прозрачный файл.
Лоскут бумаги с обрывком телеграфной ленты. Слова: «дал что украина и час».
– Вот думаем, что бы это могло быть, – сказал следователь.
Николай Иванович пожал плечами и уложил конверт с Алиниными вещами в свой портфель.
– Вы имеете что-нибудь сообщить следствию?
– Нет, – сказал Николай Петрович. – Не имею.
15. Гранитный шкаф
Прошло девять дней. Потом сорок.
Потом Вася Малинин пришел к Николаю Петровичу.
«Представь себе, – сказал Вася. – Пятьдесят третий год, лето. Состояние страны – страх и выдох, выдох и страх. Но кому-то очень неплохо.
Кто-то живет в огромном доме в чудесном пригородном поселке. С женой и сыном-студентом.
Это академик Николай Макарович Кошкин. Он работает на оборону. За ним по утрам приезжает черный „ЗИМ“.
А его жена служит в архиве ЦК. У нее верхний допуск, у нее звание майора МГБ. Кроме того, она ученый-архивист, кандидат наук. Да еще жена секретного академика. Она заведует „гранитным шкафом“. Кстати, это на самом деле целый бункер. Тайная переписка советских вождей с фюрерами и президентами.
Она моложе своего мужа. Николаю Макаровичу к шестидесяти, а ей – сорок семь.
Однажды к ней приходит подполковник из военной разведки. Кошкин Михаил Алексеевич. Просто Миша! Молодой, тридцати еще нет. Чуть старше ее сына. Красавец, умница, тоже с верхним допуском. Она теряет голову. Начинается роман прямо там, на жестких диванах „гранитного шкафа“. Результат – Миша выносит кое-какие опасные документы.
Она обнаруживает это. Пытается найти Мишу. Но Миши уже нет в стране.
Она честно докладывает начальству.
Выясняется, что Миша „ушел“. Ее арестовывают. Объективно она сотрудничала с иностранной разведкой! На дворе 1953 год. Поэтому ее мужа не сажают, но отстраняют от работы. Он сидит на даче фактически под домашним арестом. Он знает, что его жена спала со шпионом и передала ему документы.
Сына отчисляют из университета. Потом разрешают доучиться в пединституте».
– Почему Миша никому не отдал эту тетрадку? – спросил Николай Петрович.
– Возможно, ему пригрозили. Кто именно, как именно? Пока не знаю.
«В семье академика Кошкина всё пошло кувырком.
Он заочно развелся с женой. Завел ребенка от кассирши на станции. Так и не вернулся на работу. Жил небогато, сдавал комнаты на даче, превратился в склочного хозяина, который воюет с жильцами. Попивал.
Он уже умер, когда бывшая жена вышла из тюрьмы.
Сын – Дмитрий Николаевич – долго не мог жениться. Дочь родилась, когда ему было сорок. Он был доцент, но называл себя профессором. Морочил голову дочери, говорил, что она ему не родная. Точно не знаю, но, по-моему, врал. Всё время проклинал мать и ее любовника».
– А вот это тебе кто рассказал? – спросил Николай Петрович.
– Бывшие соседи по даче. Так что Катя выросла в этом бреду. И мечтала отомстить за свою семью.
– Кому?
– Вашей семье. Плохие Кошкины погубили хороших. И вот пусть теперь им будет плохо, теперь их очередь. Я понимаю, почему она сожгла тетрадку. Для нее эта тетрадка – символ зла.
– Действительно бред, – помотал головой Николай Петрович.
– Поди ей это объясни!
– Кстати, где она?
– Не знаю, – сказал Вася Малинин. – Пропала.
16. Родственники за границей
– Как это пропала? – спросил Николай Петрович.
– Так! – разозлился Вася Малинин. – От нее и дочки не осталось ничего, кроме твоих рассказов. Никаких похожих Кошкиных в Москве нет. Девичья фамилия Катиной мамы – Смирнова. Возможно, она взяла мамину фамилию. Если кому-то охота искать по приметам Екатерину Смирнову сорока лет – же ву при! Флаг в руки!
– А могилы? Что говорит уборщик?
– Какая-то тетка раз в год приносила деньги.
– А дача? Ты же сказал про соседей! – вспомнил Николай Петрович.
– Я сказал «бывшие соседи». В том смысле, что дача продана лет пятнадцать тому назад. Продавец – Смирнова Наталья Максимовна. Правда, на могиле она значится как Кошкина, но это неважно. Мою маму все знали как Малинину, и на могиле так написано, а по паспорту она Пинчук. Бывает.
– Бывает, бывает, всё на свете бывает, – кивнул Николай Петрович. – Ты думаешь, эту Катю, ее, как бы сказать… остановили?
– Да ничего я не думаю, – сказал Вася. – И вообще мне домой пора, извини…
– Погоди. Так не должно быть. Шантаж, налет, убийство. Похитили, потом сожгли ценнейший документ. И что, всё это может вот так кануть в Лету?
Вася Малинин вздохнул и закрыл свой ноутбук.
– Погоди! – не отставал Николай Петрович. – А откуда Катя узнала, что Миша, он же Михаэль Кошкин, прислал мне эту тетрадку? Адвокат не знал, что лежит в футляре, а она знала! Как? И как это вышло, что Миша полсотни, да какое полсотни, почти шестьдесят лет сидел с этой тетрадкой тихо? Не продал, не опубликовал? Погоди! Постой! – у него перед глазами всплыли надписи на могилах. – Вот! Аделина Ивановна Кошкина-Витман, жена статского советника Макария Павловича Кошкина. Здесь какой-то мостик должен быть. Наверное, у них есть кто-то в Германии или Австрии.
– Ты устал, – Вася Малинин положил ноутбук в портфель, встал с кресла. – Давай так: я буду об этом тихонечко думать, а ты выброси из головы. Как только я что-то придумаю или, бог даст, найду – я тут же просигналю. А ты отвлекись, отдохни.
Николай Петрович вышел на балкон. Было уже почти совсем темно. Он увидел, как Вася вышел из подъезда. Он крикнул «пока!». Вася помахал ему рукой.
Нагнул голову, посмотрел вниз. Второй этаж, высокие кусты.
Вот тут, под балконом, сидела Алина на краденой «ямахе», ждала Катю. Чтобы насмерть разбиться через полчаса. Ему было очень жалко Алину – но просто жалко, умом жалко, и всё, и более ничего, – и ему всякий раз было стыдно за такое бесцветное, такое пресное чувство.
Вася подошел к своей машине, отпер ее, помахал ему еще раз, сел, завел мотор и поехал по переулку. Доехал до перекрестка. Мигнул поворотником и скрылся.
Машина, которая стояла около подъезда, вдруг осветилась изнутри.
Открылась дверца, вышла Люба.
– Добрый вечер! – крикнула она Николаю Петровичу. – Не ждали? Спускайтесь! Поедем ужинать.
17. Последняя воля
Это был не роскошный «Суп, второе и компот» и даже не обычное сетевое кафе. Это была какая-то непотребная рюмочная. Но Люба захотела именно туда.
– Маму не ищите, – сразу сказала она. – Я ее увезла в Австрию. Там у нас родные. По прадедушкиной жене Аделина Иоганновна Витман, помните, на могиле написано? Есть влиятельные люди. В полиции в том числе. Они следили за вашим Мишей Кошкиным. Мама очень хотела вам отомстить. Мама совсем безумная. Жаль, что так получилось. Но ваша жена могла отказаться ехать на мотоцикле убивать вас. То есть это был и ее выбор…
Люба замолчала.
– А где Анечка? – спросил Николай Петрович.
– А? – словно бы очнулась Люба.
– Анечка. Моя дочь. Она показывала фото…
– Господи! У вас есть альбом в «Фейсбуке», да? Пять минут фотошопа, и готов ребенок, вылитый папа.
– А, простите, где моя… ну, биологический материал?
– В морозилке, где пельмени! Я ее возьму себе! – захохотала Люба. – Знаете, мне вас жалко. Вы такой наивный, милый, такой одинокий… – она медленно подняла на него глаза, приоткрыла губы, придвинулась к нему через столик.
Николаю Петровичу вдруг захотелось, чтобы всё, что произошло с ним за эти два месяца, чтобы всё это был сон.
Внезапный сон за секунду до возгласа «Новобрачные, поздравьте друг друга!». Чтобы они с Любой стояли перед сияющей тетенькой с трехцветной лентой, и менялись бы кольцами, и целовались бы, и пили шампанское, и впереди была бы прекрасная, новая, свежая жизнь.
«Я подлец, предатель, – подумал Николай Петрович. – Никогда. Клянусь».
– Я шучу! – отпрянула Люба.
Перевела дыхание и продолжала:
– Мама психически больна. Месяцами в дурдоме. В Москве есть очень гуманные, современные психушки. Можно выходить погулять в город…
– Вот прямо так?
– Ага, – сказала Люба. – А потом снова возвращаться… Я всю жизнь жила, и сейчас живу, и буду жить – в мамином бреду. Я не знаю, кто я. Кто на самом деле мой папа.
– Данила Кошкин, поэт. Я запомнил, – сказал Николай Петрович.
– Или профессор, который трахнул бедняжку Леночку, – сказала она. – Но мне наплевать. Я не буду разрывать могилу, делать анализ ДНК. А вдруг там… – у нее сверкнули глаза, она облизнулась, – в большом гробу – маленький, а в нем – скелет кошки! А?… Не надо докапываться до правды. За каждой новой правдой вылезает еще одна, еще хуже и гаже. Не надо! Зачем знать, что Гитлер писал Сталину? Как хорошо, что сгорела эта тетрадка. Кусочек, правда, остался. Записка Михаэля Кошкина, сзади, на обложке.
Люба протянула ему обрывок тонкого выцветшего картона.
Там было написано старческим почерком:
«Детки! Пусть наш мальчик женится на их девочке, и мы помиримся».
Николай Петрович пожал плечами.
– Наплюйте, – сказала Люба. – Вы тоже оказались внутри маминого бреда. Вы были не сами по себе, а ее больная фантазия.
Выдернула у него бумажку, бросила к себе в сумку.
– Пока! До дому доберетесь?
И, не дождавшись ответа, пошла к выходу.
– Точно, – сказал Вася Малинин; они встретились через месяц. – Она поместила тебя в свои бредовые фантазии. Но слово «бред» имеет два значения. Бытовое и психиатрическое. В быту «бред» – это просто выдумки и всякая чепуха. В психиатрии «бред» – это системное неадекватное поведение. Бред преследования, например. Человеку кажется, что за ним гонятся. Но он реально прячется, меняет внешность, запирается. А может убить преследователей. Точнее говоря, тех, про кого он бредит, что они за ним гонятся.
– Зачем этот психиатрический ликбез?
– Она ненавидела мужчин. Помнишь, ты рассказывал, что она хвасталась: кого-то топили в Эгейском море, вместе с яхтой и любовницей… А кто-то утонул во время ночных купаний…
– Я тебе этого не говорил! – твердо сказал Николай Петрович.
– Неважно. Она это говорила?
– Зачем тебе… – Николай Петрович похолодел.
– Это правда, – сказал Вася. – Было. Топили.
– Хватит! – закричал Николай Петрович.
– Всё, всё, всё, – сказал Вася. – Больше не буду. Катя выбросилась из окна в Вене, в больнице. Обманула санитаров. Она была на самом деле сумасшедшая. Это было даже удобно, особенно если психлечебница санаторного типа, без замков. Да и ключ передать недолго. Хорошее алиби. А вдруг поймают – невменяемая… Отважная, ловкая, легко входящая в доверие к потенциальным «черным вдовам». Но сумасшедшая, никуда не денешься…
Вася помолчал и добавил:
– Если бы я тогда знал, что там внизу, на заднем сиденье мотоцикла, сидит и ждет Алина, – я бы Катю остановил.
18. Заключительная преамбула
Почему «Начало романа»?
Потому что Николаю Петровичу надо жить дальше.
Надо забрать сына от тестя и тещи. Ну, не сейчас, так через полгода, хорошо, через год, но не позже. Забрать, и что делать?
Быстренько жениться, как советовал следователь? На ком? На Любе, что ли? Это невозможно, это возвращение в бред. Хотя она раз в неделю шлет ему эсэмэски. Два слова: «Вы как?» – и он отвечает тоже двумя словами: «Спасибо, нормально». Он, кстати, не знает, в Москве она или в Вене. Нет, нет, нет!
Хорошо. Жениться на Вике Беляк, своей помощнице? Ой. Или на Скай Таунсенд, партнерше их фирмы? Два раза ой.
Или просто нанять няню и работницу? Глупо. Но, наверное, придется.
Он виноват перед сыном, да.
Надо решить наконец, что он ему скажет.
Да, виноват. А что теперь сделаешь? Куда ни кинь, всё клин. У бабушки с дедушкой оставлять ребенка нельзя, новую маму ему преподносить нельзя, оставить вовсё без мамы, в компании папы и няни, тоже нельзя.
На свою собственную маму надежды мало. Молодая женщина! Когда папа умер, сразу выскочила за этого… ну да, да, приличный человек, но в дедушки не годится. А когда Алёшка родился, запретила называть себя бабушкой. Просто Сонечка! И Серёжа, ее муж. То есть у ребенка есть мама-папа и Сонечка с Серёжей. Мда.
Может быть, перевезти в Москву тещу с тестем? Нормальные дед и бабка!
Вряд ли согласятся. Они вросли в Ярославль.
Прекрасный город, кстати! Взять бы и самому туда переехать. Продать квартиру и дачу и купить там нечто приличное. Квартиру в центре и дачу на Волге.
Ага, разбежался. Продать! Что продавать?
Надо будет объяснить маме, что он ошибся, когда срочно перевел на ее имя всю свою недвижимость. Конечно, она отдаст. Наверное. Скорее всего. В конечном итоге. Но всё равно предстоят мучительные разговоры и бесконечное: «Ах, ну давай не сегодня!» Господи…
В общем, всё только начинается.
Без мистики, загадочных могил и тайных преступлений.
Что значительно труднее.