Дарёна закивала. Она сочувствовала соседям, одиноким бедным старикам, которым в радость было подзаработать немного деньжат у Незваны.
Сам Карась знал толк в лошадях и охотно за ними ухаживал, а его жена Карасиха могла подменить у печи Незвану, у той сейчас хватало хлопот…
И закрутилась веселая карусель: резали гусей, взбивали перины для самых богатых гостей, снимали с чердака дубовые и березовые веники и запаривали их в ушатах. Коробейника Лутоню, сунувшегося было в баньку, в первый жар, Незвана резко осадила:
– Оно, конечно, гость не кость, за ворота не выкинешь. А только хватает едоков и без пришлых дураков. С вами не густо, да и без вас не пусто. Перебирайся-ка со своим коробом на сеновал, освобождай место для тех, кто не медью платит…
А когда Лутоня попробовал возмутиться, добавила душевно:
– И радуйся, касатик, что мне сейчас недосуг разбираться, куда моя резная солонка пропала!..
Но тут зазвенела балалайка, загудел рожок – и прибавилось во дворе веселой суматохи!
Скоморохи, что с музыкой шли по Звенцу, завернули на постоялый двор – потешить хозяев и постояльцев.
Один из скоморохов играл на балалайке, другой левой рукой приставил ко рту гудок, а правой держал цепь. На цепи вышагивал на задних лапах степенный облезлый медведь. Третий скоморох шел на руках, что не мешало ему пронзительно вопить:
– Потеха начинается! Эй, честные мужики, развяжите кошельки! Бабоньки-красавицы, вам песенки понравятся! Не жалейте медяков для веселых дураков!
Заслышав знакомый голос, с крыльца птицей слетела Дарёна, радостно закричала:
– Нерад! Горыня! Дедушка Деян! – Дарёнка покосилась на медведя и шепотом спросила Горыню: – Матрёна?
– Нет, Потап, – тоже тихо ответил Горыня. – Матрёна этим летом с нами не пошла. У нее старики заболели, детей не на кого оставить. А мы настоящего медведя купили. Старый, но послушный.
Дарёна метнулась к подошедшей Незване, зашептала горячо:
– Тетенька Незвана, это же те самые скоморохи, которые меня выручили, на плотах по реке подвезли! Я же тебе рассказывала! Если б не они, я бы тебя, может, и не встретила! Давай им чего-нибудь дадим!
– На голодного коня травы в поле много… – огрызнулась было Незвана, которая не любила зря разбрасывать свое добро. Но оглядела двор, увидела веселые, довольные лица постояльцев, уже развязывающих кошели, и решила тоже не жадничать. – Ладно. Сбегай на кухню, там в печи миска со вчерашними пирогами из гороховой муки, полотенцем накрыта. Принеси пару пирогов.
Довольная девочка убежала в дом, а хозяйка без опаски подошла к вожаку медведя и спросила:
– Вы где остановились-то, веселые люди?
Если бы скоморох ответил: «На подворье у Курлычихи», не дождаться бы ему пирогов, да и со двора бы выметаться вместе с медведем. Но Горыня сказал:
– У старого Булыги.
Незвана снисходительно кивнула. Слыхала она про Булыгу. Тот в молодости был скоморохом, бродяжил по всей Славии. Потом унаследовал от родителей дом со всем хозяйством, образумился, зажил как люди. Ремеслом занялся: режет из дерева ложки, гребни и другие нужные вещи. Но прошлое не забыл и бесплатно пускает на свое подворье всяких бродяг.
На Булыгу Незвана не злилась. Это не Курлычиха!
Тем временем дед Деян пошел по двору и звонко, молодо запел под балалайку:
Уж как взял я за себя жену,
Взял богатую, нарядную:
Не босая – лапоточки на ногах,
Не раздетая – в обносочках!
Уж как взял я за себя жену,
Взял с высокими хоромами:
У ней в доме три плетеные стены,
А четвертая повалена!
Уж как взял я за себя жену,
Взял такую раскрасавицу:
У ней левый глаз маленечко косит,
Зато правый глаз бельмом закрыт…
Незвана сказала Горыне доброжелательно:
– У меня не только постоялый двор, но и маленький трактир. Как сумерки сгустятся, соберутся соседи пропустить по чарочке меда. Народ солидный, с деньгами. Заходите и вы, только без медведя. Споете чего или байку расскажете посмешнее – вот вам и денежка зазвенит, а я медку поднесу.
– Придем! – обрадовался Горыня и приказал медведю: – А ну, Потапушка, покажи, как девки грибы собирают!
Тут подбежала Дарёна с пирогами-гороховиками. Подошла к Нераду – отдать угощение. Ей понравилось, что Нерад раскрасился, как и в прошлом году: желтые щеки, на одной щеке синяя слеза – и при этом ярко-алая улыбка до ушей.
Скоморох воспользовался тем, что все смотрели на медведя, попросил негромко:
– Птичка-невеличка, выручи старого знакомца! Помнишь, я прошлым летом хворал? С тех пор привязалась ко мне лихоманка. – Нерад криво усмехнулся. – Чую, скоро снова… потеха начнется… А живет тут у вас бабка-травница, прозывается – Теребиха. У нее хорошие травки есть, полезные. Я ей уже дал знать, какая у меня болезнь, она обещала собрать для меня узелок с целебным снадобьем. Надо к ней забежать, забрать узелок, да сейчас самая работа, не отпустит меня Горыня. Сбегай, девонька! А я вечером сюда приду, заберу узелок.
– Я-то сбегаю, мне нетрудно. Только про Теребиху доброго не говорят…
– Летела сорока над городом, рассыпала сплетен три короба! – отмахнулся Нерад. – А хоть бы и за дело ту бабку люди ругают, так мне ж ее не замуж брать! Даст травку – и пусть хоть помирает, я не разревусь. Держи серебряную монетку, заплатишь за снадобье. Сейчас расскажу, как ее избу найти. Это сразу за городскими воротами…
И вновь, словно в воду, нырнул в веселую скоморошью болтовню:
– Эй, Деян, чего хромаешь?
– Мне комар ногу отдавил. А ты чего грустишь?
– Кафтан прожег…
– Так зашить надо!
– Никак иглы не найду. Разве что дверным засовом попробовать…
– А велика ль дыра?
– Да один ворот остался…
Дарёнка поглядела, посмеялась – да и побежала куда велено.
Избушку старой Теребихи не разглядеть было в буйных зарослях черемухи и дикой смородины.
Дарёна еще ни разу здесь не была, а саму Теребиху в глаза не видела. И не больно-то хотела с нею встречаться, потому что доводилось слышать, как люди, заведя меж собой речь о старой травнице, невольно понижали голос, словно говорили о чем-то скверном…
Избушка была даже не старой, а древней, она вросла в землю, крыльцо замшело, а дверь была заметно перекошена. Девочка подумала, что в холодное время в дверную щель сквозит ветер – может, хозяйка тряпками ее затыкает?
Дарёна поднялась на крыльцо, взялась за дверную ручку и только хотела потянуть дверь, как изнутри донесся пронзительный мужской голос. И столько в этом голосе было гнева и отчаяния, что Дарёна вздрогнула.
– Ты на что меня толкаешь, гадюка?! – возмущался мужчина. – Ты понимаешь, что мне за такое будет?!
Что-то неразборчиво ответил второй голос – вроде бы женский.
– Какие же это шутки?! – закричал мужчина. – И разве можно с ним шутить, с Буйтуром Мечиславичем? Он же меня на месте убьет за это! Да ноги моей здесь больше не будет!
«Ой! – испугалась Дарёнка. – Он сейчас в гневе выскочит – и решит, что я подслушивала! Еще прибьет сгоряча!»
Как ласка, юркнула она в заросли смородины, припала к земле, затаилась.
На перильца крыльца села сорока, покосилась глазом-бусиной на куст, где укрылась Дарёна. Нехороший был вид у сороки – вот сейчас поднимет крик, выдаст… Девочке хотелось сказать: «Кыш…»
Но она не издала ни звука.
Дверь распахнулась, на крыльцо вылетел человек, спугнув сороку. Из своего убежища Дарёна его хорошо разглядела. Одет хорошо, на ногах не лапти, а сапоги. Молодой еще, безусый да безбородый. А лицо смешное: нос – словно утиный клюв!
Человек пробежал, не оборачиваясь, по тропке, ведущей от избы, и выбежал на дорогу.
А вслед ему от крыльца прозвучали твердые, властные, жесткие слова:
– Еще вернешься!
Вроде слова как слова, а у Дарёны холодок по спине пробежал. Да и голос ей показался знакомым…
Женщину на крыльце (надо думать, Теребиху) закрывала от девочки приоткрытая дверь. Дарёна подождала, пока дверь закроется, тихонько вылезла из кустов, поправила волосы, отряхнула сарафан, чинно взошла на крыльцо, постучалась и, не дожидаясь хозяйского дозволения, отворила дверь.
– Бабушка Теребиха, – заговорила она, – меня к тебе послал…
И замерла, оборвав учтивую речь.
Не забыла, не забыла девочка эти тусклые глаза на бледном круглом лице – словно непропеченная лепешка! Как и год назад, испугал Дарёну взгляд:
по виду старуху можно принять за слепую, а чудится, что этим слепым взглядом она тебя всю обшарила…
Та незнакомка с постоялого двора «Добрый путь».
– Пришла? – с легкой насмешкой сказала старуха, потирая тонкие сухие пальцы. – Год бродила, наконец-то добрела…
И шагнула навстречу девочке на крыльцо.
Та отступила и едва не упала с верхней ступеньки. Но тут же устыдилась своей трусости и бойко затараторила:
– Долго здравствовать тебе, бабушка. А прислал меня с поклоном скоморох Нерад за снадобьем от лихоманки, которое ты ему обещала приготовить.
– Скоморох, да? Я-то помню плясуна, а вот он не забыл ли, что я задаром свои травы не раздаю?
– Нет, бабушка, он плату со мной прислал…
Дарёна протянула старухе тяжелую, большую серебряную монету.
Длинные пальцы старухи выхватили монету из рук девочки. Теребиха подняла серебряный кругляш на ладони – так, чтоб на него получше падал свет. Осмотрела монету и кивнула:
– Жди тут. Сейчас вынесу снадобье.
Ожидая возвращения хозяйки, Дарёна – уже не в первый раз – подивилась тому, как дорого платит Нерад за целебное зелье. Не медью – серебром! Да еще и монета странная такая, со скрещенными топорами на одной стороне и диковинным деревом на другой. Дарёна росла не в хижине углежога, а в княжьем тереме. К князю Даримиру часто приезжали купцы из дальних стран, отец показывал дочке разные необычные монеты. Но такой видеть не довелось. Не славийская, не варварийская, не из Североморья… Впрочем, серебро есть серебро. Когда в Славию забредает чужеземная монетка, золотая и серебряная, ее принимают на вес…