– Не больше натворила, чем каждый день, – угрюмо откликнулась старуха. – Бестолковая ты у меня.
– От умного научишься, от глупого разучишься, – огрызнулась нахальная девчонка, предусмотрительно держась поодаль – чтоб хозяйка не дотянулась до ее косы.
К слову сказать, и дерзкая Ива, и скорая на руку Чернава – обе искренне считали, что живут душа в душу.
Но сейчас старуха не сунулась дать девчонке подзатыльника. Сказала тихо:
– Да, немногому ты от меня научилась. А теперь – успеешь ли?
– Выгнать меня задумала? – вскинулась Ива.
– Зря ты и пришла ко мне, – выдохнула Чернава с болью.
Ива сразу сбросила свою ершистость. Подошла к старухе, тронула за плечо:
– Что стряслось-то?
Чернава тряхнула головой и сказала с привычной твердостью:
– Девчонки, что у ведуний в ученицах живут, должны раз в году проходить испытание. Первое – самое опасное. Справится – будет дальше учиться. Не справится – погибнет. Сегодня я сон видела. Этой ночью тебе пора…
– Во как! И что ты для меня придумала, хозяйка?
– Что во сне видела, то и будешь делать. Не забыла, какая нынче ночь?
– Вестимо, не забыла! Купальская! От костров светлая!
Еще бы не помнить! С утра девочка мечтала о том, как хозяйка уснет – а она, Ивушка, побежит на берег реки. Туда, где парни и девки до рассвета водят хороводы, прыгают через костры, гадают на венках. Этой ночью Ива хотела тоже сплести венок – чай, не маленькая уже! Что-то случится с ее веночком? Поплывет по течению или ко дну пойдет?..
– Помнишь тропку, что ведет мимо «дома за околицей»? – перебила Чернава девичьи мечтания. – Ту, что в лопухах да крапиве почти утонула?
– Помню.
– Там еще старый дуб, молнией разбитый…
– Да помню!
– Я днем туда ходила. На нижнюю ветку повязала свою шаль – ту, что лавочник подарил, когда я у его жены роды принимала. Синюю, с цветами. Сходишь к дубу, принесешь шаль – твоя будет.
– Ух ты! – возликовала девчонка. – Взаправду? Так я сейчас сбегаю, не то какой бродяга наткнется и унесет…
– Стой! Дождись темноты! Сбегает она… шустрая какая! Ночь-то сегодня страшная.
– Страшного-то что? Три села у реки сойдутся, весело будет…
– Всё бы тебе веселиться… В эту ночь размываются границы меж Явью и Навью, Жизнью и Смертью. К людям выходят те, о ком в сказках сказывается. Лесные мавки в чужих обличьях у костров пляшут. Иной простофиля и не поймет: отчего у скромницы-соседки глаза блестят, как у проказливой козы?.. Впрочем, нам о тебе подумать надобно. В опасное место я тебя посылаю.
– Не горюй, Чернавушка-хозяюшка! За синей шалью с цветами я – хоть в огонь!
– Смелая-то смелая, а вот как у тебя с умом? Если русалок повстречаешь – что сделаешь?
– Я в дорогу полыни нарву. Они меня спросят: «Полынь или петрушка?» Я крикну: «Полынь!» А они: «Сама ты сгинь!» И разбегутся.
– Ладно, а если болотницы звать в гости будут?
– Мимо пройду. Да еще и подразню, что ноги у них гусиные.
– Лучше не дразни, а то еще погонятся…
– О-ой! Из болота?
– Из болота. Ты, паршивка, и гнилой чурбан доведешь до того, что он за тобой в погоню покатится… А если, храни тебя древние силы, встретишь кота Баюна?
– Скажу: «Прощай, синяя шаль, не увидимся мы с тобой, меня сейчас есть будут…»
– Не кривляйся, чай, не скоморох! От Баюна мало кто живым уходил, но я встречала двоих. Один говорит, что кота можно переорать. Кот начнет песню мурлыкать, тебя убаюкивать, а ты плясовые припевки заводи, да погромче, да голосом противным… впрочем, он у тебя всегда противный. А второй бывалый человек сказал, что залаял на Баюна – и тот удрал.
– А не врут твои бывалые люди?
– Пожалуй, что и врут… Ладно, ступай, стемнело уже. А я квашню поставлю. Завтра заведем с тобою пироги. С капустою, как ты любишь…
Не впервые Ива была в ночном лесу. Но впервые ей было так страшно.
Позади остался веселый берег, полный хохота, криков, искр, взмывающих над кострами. Ива проскользнула сквозь веселую толпу, словно лунный луч. Никто ее не заметил, не окликнул.
Новым и жутким был знакомый лес. Не черным, нет. Полная луна склонилась низко-низко, белесым шатром укрыла лес, высветила каждую ветку. Но это не помогало девочке идти быстрее. Иве казалось, что луна – огромный паук, свет – паутина, а сама она – несчастная муха, угодившая в эту паутину.
Песни и смех слышались за деревьями, совсем близко. Вроде бы сверни с полузаросшей тропки – выйдешь к веселым людям, к безопасности. Но Ива помнила, что идет к развалинам, которые в деревне с опаской называли «дом за околицей» – чтоб не поминать вслух его покойного хозяина.
Жил когда-то здесь, над рекой, колдун, бегали к нему тайком люди за недобрыми делами: кому от нежеланного ребенка избавиться, кому соседа со свету сжить, кому на красавицу напустить злую, неотвязную любовь.
Любил колдун злые шутки. Едет, скажем, свадьба на санях – жених с невестой, родня, гости… А колдун к дороге выйдет, рукой махнет – и встанут сани! Кони бесятся, пляшут, а вперед не идут, пока родители жениха не умилостивят колдуна подарком. Тогда только он свадьбу дальше пропустит…
Давно это было. Задолго до того, как в этой деревне поселилась Чернава.
Помирал колдун тяжело. Кричал, звал сельчан на помощь, просил хоть воды подать. Но те, кто издали слышали эти крики, и близко подойти не посмели. Знали: хочет старый злыдень передать кому-нибудь свою черную силу.
Так и остался колдун лежать в доме, никто его не хоронил. Хотели сельчане спалить избу вместе с мертвым хозяином, но и на это у них смелости не хватило.
А теперь здесь место нехорошее. Говорят, то водяной выплывает в лунную ночь верхом на громадном соме, то русалки пляшут, то бродит седой волкодлак с горящими глазами.
Днем-то Ива бегала сюда по малину с другими девчонками, хоть взрослые им и запрещали. Нигде нет такой крупной малины, как здесь! И так славно было визжать, друг дружку пугать! Но то днем…
А вот и развалины. Крыша внутрь провалилась, ставни наземь упали, мертвый дом глядит черными дырами на девочку. Дверь распахнута, висит на одной петле. А на крыльце…
Ива задохнулась от ужаса. На крыльце стоял старик в длинной белой рубахе. Седые волосы рассыпались по плечам, тощие руки лежали на дверном косяке.
Нет. Показалось. Никого нет. Это лунный свет полосой струится сквозь пролом в дощатом навесе над крыльцом.
Моргнула – снова старика увидела.
Глянул старик мимо девочки и сказал негромко, мягко:
– Добрый человек, ты мимо не проходи. Я за жизнь кое-что скопил, тебе сгодится. Поставишь свечу за мою грешную душу, а остальное себе оставишь.
До этого мгновения Иве казалось, что у нее разорвется сердце. Но едва старик заговорил, страх словно отодвинулся, перестал путать мысли.
«Угу, вот сейчас побегу! – зло подумала девочка. – Заманит в дом, а потом…»
Что «потом» – Иве и думать не хотелось.
«Он меня не видит, только чует. Как бы мимо незаметно пройти?»
Бежать домой Ива не собиралась. И вовсе не потому, что на ветке расколотого дуба ее ждала самая красивая вещь, какую ей довелось увидеть за свою жизнь: синяя шаль с алыми цветами и серебряными кистями. Нет, девочка поняла: то, что с нею сейчас происходит – настоящее испытание. Или умри, или сделай.
– Молчишь, добрый человек? – донеслось с крыльца. – Или не нужно тебе золото, червонное, звонкое? Достанется оно тому, кто смелее тебя?
«Другим дурам обещай золото, дедушка, а наши дуры ученые!» – подумала Ива и осторожно сделала несколько шагов мимо крыльца.
Девочка ожидала, что старик спрыгнет наземь и погонится за нею. Но он лишь вертел головою, как сыч, и не видел, не видел, не видел ее!
Тихо пошла Ива по еле заметной тропке. Теперь шуршание подола по высокой траве могло бы ее выдать, но каким-то новым, неведомым чувством девочка поняла: здесь мертвец ее уже не достанет.
А вслед неслось негромкое:
– Измельчал народишко, смельчаки повывелись… Эка беда! И котик мой куда-то делся… Котик, где ты? Беги сюда! Кис-кис-кис…
От этого слабого, удаляющегося «кис-кис-кис» мороз пробежал меж лопаток девочки. Она прибавила шагу – и вскоре вышла на небольшую полянку, посреди которой вскидывал к небу сухие ветви старый дуб, расколотый молнией.
Девочка не обрадовалась, увидев на нижней ветке печально обвисшую шаль. Сейчас для нее это была просто тряпка. Но эту тряпку необходимо было принести домой.
Развязав шаль, Ива накинула ее на плечи, чтобы руки остались свободными.
Шагнула к тропинке, по которой только что пришла на поляну… и остановилась.
Под лопухом сидел тощий котенок, серый, полосатый. И глядел на Иву огромными зелеными глазами.
«Кис-кис-кис», – вспомнился Иве невесомый голос мертвеца.
А котенок поднялся на четыре лапки. Зевнул, показав розовый рот и белые зубы. И на глазах начал расти.
Девочка и охнуть не успела, как перед нею уже стоял огромный, крупнее рыси, зверь. Сейчас он не выглядел тощим: под шкурой бугрились мышцы, шерсть серебрилась в лунном свете.
«Баюн! – в отчаянии поняла девочка. – Сожрет!»
Бежать бы прочь со всех ног… да кот уже запел.
Что это было? Мурлыканье? Человечий голос? Неразборчивая песенка лишала силы, звала прилечь прямо здесь, на траве, и уснуть, уснуть…
В памяти зазвучал безнадежный голос Чернавы:
«Делай что-нибудь! Кричи, ругайся, пой! Хотя бы лай на него!»
Девочка молча глядела на зверя. Он стал еще больше, теперь глядел на нее сверху вниз своими немыслимыми полуночными глазищами.
Так грозен, так опасен… но как же красив! Хоть перед смертью на такую красу наглядеться!
Ива сама не поняла, как это случилось: она подалась вперед, вскинула руки к груди и заговорила истово, от всей души:
– Это кто ж у нас такой красавец несказанный? Да это же Баюн Котофеевич! У кого очи звездные, с искрами? У Баюна Котофеевича! У кого бархатные ушки с кисточками? У Баюна Котофеевича!