Так вот самое главное и в Старом, и в Новом Завете: Бог открывается нам не для того, чтобы мы познали Его, каким Он есть Сам по Себе, — Он настолько превосходит нас, что пока мы этого и не можем понять, — но для того, чтобы мы узнали Его отношение к нам, чтобы я узнал себя самого таким, каким он видит меня; каким Он видит меня, такой я и есть — мой сокровенный сердца человек. Поэтому апостол Павел и говорит, что в любви к Богу я знаю Бога в Его отношении ко мне и узнаю себя самого в познании меня Богом.
Повторяю дважды два момента истинного познания по апостолу Павлу:
I. 1. Любить Бога.
2. Быть познанным Им. Я подчеркнул слово «быть»: Бог все равно знает меня, независимо от моего желания. Но апостол Павел понимает Божественное познание как онтологическое, то есть тожественное бытию, а мое познание — как причастное к онтологичности Божественного познания, то есть как экзистенциальное. Апостол Павел даже отожествляет познание Богом и любовь к Нему: «но кто любит Бога, тот познан Им (<Ср.> 1 Кор. 8, 3). То же самое говорит и апостол Иоанн: Христос «верующим во имя Его, дал власть быть чадами Божиими, которые не от крови, ни от хотения плоти, ни от хотения мужа, но от Бога родились» (Ин. 1, 12—13). Все люди — чада Божии, но апостол Иоанн говорит о власти быть чадами Божиими, как и апостол Павел, он понимает веру не субъективно, а онтологически, как силу и власть, как бытие, которое дает мне Бог.
II. 1. Познать Бога = быть познанным Богом. Но «пока я знаю только отчасти».
2. Но и это, пока частичное, знание освобождает меня от порабощения «немощным и бедным вещественным началам». Знание, освобождающее меня от порабощения, это уже не абстрактное, субъект-объектное знание, а экзистенциальное, онтологическое; изменяющее весь строй моей души, всю мою природу.
Мне кажется, апостол Павел ответил на вопрос: как я могу видеть свое невидение. Он различает мое знание от меня самого и мое же знание, заключенное в познании меня Богом. Объективирующее субъект-объектное знание — знание от меня самого. То, что я назвал ви́дением, — тоже мое знание, но заключенное в познании меня Богом. Ведь сам себя я не могу видеть, и мое видение возникло в мгновенном узнании и понимании, которое пришло неожиданно и не от меня: ведь вначале я и не узнал себя — свой взгляд.
Я все время соединяю: телесный взгляд и говорящий — духовный. Не я соединяю, Бог соединил: Слово, ставшее плотью, соединило, я только узнаю его, узнаю в Том, Кто соединил. В зеркале я видел только лицо, глаза, телесный взгляд. Но страшное пустого невидящего взгляда, чужое я уже не мог видеть телесным взглядом.
Невидение — невидение вины моего греха, невидение моего греха. Бог видит и мой грех, и мою вину, и мое невидение; я увидел невидение своей вины в мгновенном узнании и понимании пустого, невидящего, чужого взгляда как своего взгляда; я узнал себя, увидал свое невидение в видении Богом и моего невидения, и моей вины, и меня самого.
Невидение телесного невозможно видеть, невозможно видеть отсутствие того, что видимо только телесным зрением: если его нет, я не вижу его, но не вижу своего невидения. Но можно видеть невидение того, что видимо не телесным, а умным зрением. Кто внимательно читает нагорную проповедь, читает с бесконечной заинтересованностью, знает это: восемь блаженств — это полное видение и полное блаженство. У меня его нет, я вижу отсутствие у меня блаженств; в тоске по отсутствующим у меня блаженствам, в бесконечной заинтересованности ими я уже вижу их, вижу отсутствующее как присутствующее и, может, касаюсь его.
Христос часто говорит Своим ученикам: что вы так боязливы, маловеры. Если апостолы маловеры, то что мне сказать о себе? Если вера — полное, реальное видение, видение, двигающее горами, то я вижу свое невидение, свое неверие, и, как отец исцеленного отрока, повторяю: верю, Господи, помоги моему неверию (Мк. 9, 24).
Видение — вера, невидение — неверие. Я вижу свое невидение — это значит: я вижу свое неверие. Но ведь видение — вера и вижу только верой, которую дал мне Бог. Это Божественное безумие веры: я вижу свое неверие; но если я вижу свое неверие, то верю, потому что без веры не мог бы и видеть свое неверие. Ведь я говорю сейчас не о субъект-объектном знании, а о видении. Я могу не верить и знать, что я не верю, но я не могу видеть свое неверие, если не верю.
Вера — видение Бога; я имею в виду не мифологически-теогонистические фантазии и не фантазии гностиков, а непосредственное ощущение, чувство Бога, Его непосредственное присутствие рядом со мною, Провидение. Как псалмист, говорю тогда: что мне на небе, что на земле, когда Ты со мною. И вот, вдруг Его не стало, совсем не стало. Вера от Бога, если Он оставил меня, совсем оставил, веры нет. И вот в страхе, уже в полной безнадежности я завопил: Боже ты, мой Боже, что Ты оставил меня. Я завопил, потому что потерял веру. Но к кому я завопил? К Богу. Это тоже Божественное безумие: вера, потерявшая веру, когда уже нет веры, вера, которая не верит, это самая сильная вера, двигающая горы. И это тоже видение невидения. Тогда и приходит полное видение: возвращается Бог.
Об этом вопле говорят и пророки, и псалмисты: «Господи! услышь молитву мою, вопль мой да придет пред Тебя» (Пс. 101, 2).
«Слова мои услышь, Господи, услышь мои стенания, внемли гласу вопля моего» (<Ср.> Пс. 5, 2, 3).
«И при всем том Господь ожидает, чтобы вас помиловать; и при всем том восстанет, чтобы сжалиться над вами... Он наверное помилует тебя, по гласу вопля твоего и как услышит — ответит тебе» (<Ср.> Ис. 30, 18-19).
Об этом вопле говорит и Христос (Лк. 18, 7 и др.), и Сам он на кресте завопил громким голосом: Эли, Эли, ламма савахфани, и этот вопль в третий день воскресил Его телесно.
Вся живая тварь мучается и стенает и доныне, сказал апостол Павел. Стенание — вопль, экзистенциальный вопль твари, павшей в моем грехе. И твою душу пронзит меч, сказал старец Симеон Деве Марии. Он сказал это всем, сказал мне. Само существование твари есть пронзение мечом ее души.
Мой вопль могут слышать и другие, но он может быть и безмолвным, тогда слышит его один Бог. Моисей молчал, когда Бог сказал ему: что ты вопишь? (Исх.). Но может быть и так, что я сам не слышу своего вопля: в своем несчастье обвиняю других, судьбу, рок. Не они виноваты в моем страдании: я сам виноват, мой грех. И наконец самое последнее понимание: да, я сам виноват, только я виноват, бесконечно виноват, но виноват без вины. Тогда воплю громким голосом: Боже Ты, мой Боже, что Ты покинул меня. Пока я не пойму, что мое страдание не частичное, вызванное какой-либо частной причиной, а всеобщее тотальное страдание, боль бытия, пока Бог не даст мне этого понимания, не даст вопля, всеобщего и беспредметного, Он и не явится мне.
В этом вопле я не виню уже даже себя самого, он действительно беспредметно всеобщий. В этом вопле открывается Божественное безумие, mysterium tremendum, страшное и блаженное. Потому что в вопле Бог возвращается ко мне: открывается бесконечная ответственность и абсолютная свобода, которую Он дарит мне; мое абсолютное несоответствие Его дару мне — мой грех; тогда бесконечная ответственность, подаренная мне, становится моей виной, виной без вины, абсолютной невозможностью принять Его дар. Но бесконечная ответственность уже возложена на меня: я не могу ни принять, ни не принять ее. Мне остается только одно: вопить от страха. В свободе выбора я детерминирован и его формой, и его содержанием, Бог ничего не оставил мне для моей свободы воли: Бог оставил мне Свое ничто. В этом ничто, в отсутствии всякой возможности, в полной невозможности, в вопле рождается моя абсолютная свобода, подаренная мне Богом. Больше мне ничего не остается, абсолютно ничего, только вопить от страха, от невозможности принять Его дар. «Но невозможное для человеков возможно для Бога». В вопле я «сораспинаюсь Христу», в вопле открываются мои глаза, и Бог в Христе принимает на Себя мою вину без вины. Я могу завопить громким голосом. Я могу завопить в молчании. Могу завопить в терпении и в ропоте, в страдании и в радости. Наконец, могу не слышать своего вопля. Почему Бог не дает человеку услышать свой вопль — не знаю. Почему одному Бог дает услышать свой вопль в одно время, другому — в другое время, третьему, может, и вообще не даст услышать — не знаю. Но пока Он не даст мне услышать мой вопль, Он не явится мне. Вопит каждый; само существование есть вопль: пронзение моей души. Когда же я слышу свой вопль, я слышу, что это вопль Самого Бога — Богочеловека, пронзение Его души, Его mysterium tremendum.
Апостол Павел говорит: от скорби — терпение, от терпения — опытность, а тогда приходит надежда; не моя надежда, всегда обманывающая меня, а от Бога, Божья надежда. Я думаю, опытность, о которой говорит апостол Павел, это полная безнадежность, полное сокрушение духа, когда у меня уже нет никакой человеческой надежды и мне остается только вопить. Тогда приходит Бог.
Каждый вопит, но не каждый слышит свой вопль, беспредметно всеобщий вопль. Если же Бог дает человеку услышать его вопль, то он услышит его и в своем терпении, и в ропоте, и в покорности, и в возмущении и восстании на Бога, как Иов; я услышу свой вопль и в моей предопределенности, и в ответственности, и в моем рабстве, и в моей свободе; и в страдании, и в радости, и в радости страдания. Тогда открывается Божественное безумие всего моего существования, всего Божественного домостроительства. В Божественном безумии отожествляются радость и страдание, вера и неверие, добро и зло, святость и грех. О вере, которая не верит, я уже говорил. Отожествление радости и страдания знает, хотя бы частично, каждый из своего опыта: блаженны плачущие. Но праведность и грех, праведность и вина греха тоже совместны и взаимны: чем больше праведности, тем больше видение своей вины и главной — вины без вины. Но тогда больше и вины: кто не видит вины, тому она и не вменяется, кто больше видит, тому она и больше вменяется. Христос взял на Себя грех всего мира — вину греха, тогда и виноват больше нас всех, хотя и безгрешен: полная праведность — полная вина. Но тогда уже нет и греха: полное принятие на себя вины — полная ответственность, тогда нет греха. Полное принятие на себя вины уничтожает грех, так же как вера, которая не верит, убивает неверие и радость страдания — страдание. В наибольшем напряжении обоих крайних полюсов жизни один полюс уничтожает другой: Христос — антихриста.