возвращаясь с нее, пять дней в неделю, всё ради удобства и привычки, пока я претерпеваю это лишь раз (то была моя первая утренняя поездка на Е в город, и это после двух с половиной лет в Ричмонд-Хилле) ради Сингапура – потом, на Чемберз-стрит, я метнулся успеть на девятичасовую перекличку в Морских Коков и Стюардов, а там работы на «Эдамзе» не было, поэтому я рванул обратно, запрыгнул в Трубу, слез на Эксчейндж-Плейс, ошибка, перенаправился путаницей жетонов и возвратов денег с квитанциями на возврат, лифты, пандусы, вылез на Станции Эри, пошел по указателям сквозь залы ожидания к пешеходному мостику, который в точности как тот, что в «Пушке внаем» с Аланом Лэддом (картина, по случаю, что я видел в день перед тем, как подписался идти в Арктическую Гренландию в 1942-м, когда лежал в траве Бостонского выгона, думая о смерти, поскольку тогда были торпеды и война, и уж точно никакого Сингапура, разве что Дулуоз в тот же самый год чуть раньше упомянул об этом у себя в дымном газетном кабинете), пешеходный мостик над целой полумилей (почти) путей с товарными вагонами, в которые прыгал Алан Лэдд, и они со всех краев грубой американской земли, выстроились лицом к Северной реке со всеми ее баржами, буксирами, пирсами, дымом и судами, и одним громадным зеленым сараем «Американских президентских линий», который гласит о себе «Дальний Восток», товарные вагоны, что говорят «Маршрут Фиби Сноу» и «Канадская тихоокеанская», и напоминают мне о Коди, о старике его, о Небраске, о сером дне в Денвере сей же час и грубых людях с большими ладонями, стоящих прямо сейчас под туманными деревьями на Дальнем Западе, или просто драящих вагоны «Железнодорожного экспресса» на сортировках Портленда, Орегона или Кэнзаса (пока я это думаю, слева от меня большая вывеска того сорта, что рекламирует пьесы и «Радио-Град» на железнодорожных станциях до самого Бостона и Лоуэлла, и вот эта рассказывает о «ДЕЛАХ ГОСУДАРСТВА» с Джун Хэвок, написанных не кем иным, а Луи Вернёем, тем самым, кого я повстречал в восемнадцать, когда был секретарем у Профессора Шиллера в Коламбии, работенка Н. А. М.[34], незадолго до того, как вкалывал на Нью-Йоркскую Центральную Ж. Д., таская мешки почты через le grand plancher sale… большой грязный пол… а по-французски так просто, работа, которую я так живо вспоминал прошлой весной, когда мы оставили Ма одну, и я начал озирать все работы, что у меня когда-либо были в сей земле трудов и скорби, думая себе: «Ночь моя женщина», тот же Вернёй, в халате своем, у него очки в темной оправе и он с тех пор явно двигался успешно, ибо ее называют «комедийным успехом!» (по словам Гарленда из «Джорнэл-Америкэн», того же, кого я читал во время хамбург-шкварчащих ужинов дома в Нью-Йорке, каких уж больше нет) и потому покуда я сражаюсь в потемках с огромностью собственной души, отчаянно стараясь быть великим вспоминателем, вызволяя жизнь от тьмы, он спокойно себе продвигается, заполняя бланки как пьесы и делая имя и деньги, и с тем же галльским хладнокровьем, что он являл, когда я доставил тот конверт ему на квартиру с блистающим Гершвино-Манхэттенским видом, что был внезапным осуществлением моей мечты о Нью-Йорке, что быстро тогда вспыхнула, а также о вечеринке Маршелла в пентхаусе на Сентрал-Парк-Уэст возле Уинчелла, но никогда больше вспыхивать ей было не суждено) (а Маршелл будучи тем героем Нью-Йорка, который берет двух девчонок в ночной клуб с «Дауласом» в безуспешной попытке возобновить писание «Суеты Дауласа» вновь в городе желаний) и с тех пор мечет банк пламени грез в эту донно-темную ночь, из которой в последнюю из возможных минут я теперь СБЕГАЮ обратно к солнышку палуб и росных утр под деревьями Гуама, что подобны деревьям базы Морпехоты в Портсмуте, Нью-Хэмпшир, с Джо и франкоканадцами, строящими забор, назад к ощущенью жизни, что была у меня-ребенка, без жалоб встающим в семь утра в школу, а по субботам радостно идти играть, обратно к вольному воздуху мира, наружу из темного enfer Нью-Йорка, где, если б сосна стояла, она стояла б только на Рокефеллер-Пласе с лампочками, где теперь свежеветер дует в окно кухни или камбуза из розистого утра либо из соснистых рос. Пешеходный мостик смотрит на мили железнодорожной сортировки, и кое-где она заросла бурыми сорняками, заброшенные пути, безымянные дымопыхи вдали на другой стороне, закопченную гряземлю, виды на Нью-Йорк за Хадсоном, затем Причал и место, где портовые грузчики ждут у выдвижного трапа в сотне футов призрачно над водой слипа, когда в час подтянется «Президент Эдамз», как только отчалят баржи, платформа, с которой я свешивался проверить реку, увидеть, подходит ли «П. Э.», но обнаружил, вызвав судно на Стейтене, что он еще даже с места не тронулся, платформа, как нечто такое, что мне наснилось, и я не переставал думать о том, чтоб нырнуть с нее, постоянно, покуда в какой-то миг (все это время положительно убежденный, что с нырком я справлюсь и выживу, легко) не подумал бешеную тайную мысль над баржей, и пока представлял себя падающим в воздухе, я пытался сражаться с воздухом, корчился, чтобы слететь и переместиться так, чтоб удариться о воду, не о баржу, и тщета этого! платформа эта мне напоминала, ненаю, пчу, про тот сон о громадных квартирах в Здании «Парамаунт», наверное, огромность ее, кто вообще слыхивал о складской платформе в сотне футов над водой и у сарая в четвертьмили длиной. У меня десять минут ушло на то, чтобы проникнуть в сарай; череды грузовиков извивались вверх по пандусу и въезжали, некоторые из них громадные грузовые трейлеры Джорджии, один гласил «Руби, Ю. К., и Атланта», и я сказал: «Южная Калина аа-хаа!!» Повсюду большие ящики, например, прям-таки горы ящиков с «Кьянти» (только зашел) – и большинство ящиков, бочек, коробок, мешков, скаток и т. д. гласит «През. Эдамз» на себе с пунктами назначения, а те были, как я уже сказал, «С.-Ф., Ёко, Кобэ, Манила, один малайский порт, которого я даже не произнесу или упомню, Гонконг, Сингапур» и на этом все, ни единого признака дальнейших портов, вроде Карачи или Суэца, куда мы тоже нагрянем! В общем, я просто обязан попасть на борт, и если палубным матросом, что ж, я и дальше стану думать про Уильяма Фолкнера, сделаюсь мужчиной, как он котельной фабрикой, сработаю сало у себя с пуза и складки с одутловатой щеки. А если не выйдет, прощай, Сингапур и Ден, и красные спасалки, те самые спассредства, что так глубоко поразили меня, как сон, что только они одни теперь кажутся завереньем из моего психического будущущенья, что на борт я попаду! Черныш по телефону показался истинно дружелюбным разумным парнем, он боцман или плотник, делегат на судне, М. С. М., я подружусь, прилежно потружусь, познакомлюсь с ним, или это его кричат отсюда с трапа в час на огромном зеленом причале над пешеходным мостиком… причал мира, у подножья сортировки мира, через великую Вулфову реку от Мирового Града, и громадное призрачное обалденье в раннем утреннем воздухе, и работники, которым насрать, они треплются и курят со всех сторон в своем прелестном сговоре наслаждаться жизнью изо всех сил. En route я буду наблюдать с пешеходного моста: (но дальнейшие события).
Промахнувшись в Нью-Йорке, я проворонил судно, палубные и дневальные работы расхватали книжники, и я стоял на причале, глядя, как «Эдамз» верпуют, с таким чувством, что на него я не попаду. Стало быть, Дени теперь говорит, что я должен вымахнуть и ехать вслед за «Президентом Эдамзом» по суше в Сан-Педро, Калиф., куда он приходит в Канун Рождества, и Старший Кок Антонио пишет мне письмо для агента профсоюза, чтоб я мог отхватить себе ставку пожарного или что-нибудь в команде стюардов – и потому дело дальше-больше, ибо теперь я намерен следовать смурному судну судьбы и делать это НА ДОРОГЕ —
Думая вот это на картонных коробках, натрафареченных на Гонконг. Мимо ревет портовый грузовик, рассылая по мне голубые газы – По всем сотням работающих людей сонный гомон – бессмертные ленивые облака сменились серым днем – красный грузовик «Кларк» бросает жаркий выхлоп мне в лицо. Из огромного дома фургона выгружают деревянные ящики – В трюме боеприпасы, и особый рундук полон какого-то бесценного груза, предназначенного в Пенанг, вероятно, шампанского – Там гребные шлюпки или ялики, в ящиках, на Сингапур – «Мясной сок Вэлентайна» из Ричмонда, Вёрджиния, также предназначен Сингапуру в ящиках – бочки для Л.-А. – в работе затейливый и перепутанный такелаж, они грузят, а я, несчастный призрак, вынужден бежать по суше, как, бывало у меня в воображении рядом с машиной – Если не успею на Побережье, стало быть, совершил неистовый дурацкий ляпсус, но Дени говорит: «Ты неистовый чувак, для тебя это ничего особенного». Дремотный сарай, грохот лебедок, запах корицы и масла, нытье грузовиков, запах кофейных бобов (безумный портовый грузовик сдает задним ходом среди городов продукции на тридцати милях в час) – Почти четыре, все шабашат, а я пропустил последнюю четырехчасовую перекличку у Морских Коков и Стюардов и затонул, вновь обреченный на проклятую дорогу, Ден ссудит, я еду к Коди —
На пешеходном мостике, и вот уже солнце опускается на еще один мой бешеный день на кромке «Эдамза», спускается большим красным шаром, что слепит над товарными вагонами (Бостон и Олбэни, М. Д. Т., вагон дерева линялого хаки, Чезэпик и Охайо, «Эль Капитан»), над сотнями крытых грузовых вагонов на рельсах, тянущихся от невозможных дымов центрального Джёрзи-Сити, где мне видно большую белую неоновую раму «Кондитерского разрыхлителя Дейвиса», дотуда, где солнце садится над черными чумазями и дальнейшими запутанностями и сборищами стали, что теряются в розовой дали за солнцем, включая один слабый чокнутый по-виду-закопченный-дымом шпиль – белый дым, черный дым, повсюду запаркованы сотни машин рабочих, огромная колгота Эри, старые грузовики «горячих собак» с автобусными кузовами, их два, внизу, мужчины в измаранных кепках поднимаются по ступенькам пешеходного мостика, а эстакада эта тянется вдоль береговой линии, на самом деле маслянистых влажных вод, что соединяют нас с Пенангом, к той станции, где я дремал и далеко за которую я ныне еду в этих безумных неохватных сумерках достать два ящика «Бадвайзера» в банках, чтоб выпить их сегодня ночью в каюте Дена с коком, первым механиком и т. д. Свет углубляется, и потому дым, кажется, нарастает – и наконец вдалеке на окончании булавочно-острых путей я вижу красные сигнальные огоньки, которые, того не зная, предшествуют неоновой ночи Джёрзи-Сити – а вот дальше я смотрю на всю землю.