ообще-то, и по всей Америке старые богатые дамы с прибабахом живут вот так вот в гостиничных апартаментах; ну, представь себе их ужас сегодня вечером со всеми этими огнями, что вдруг буквально упираются прямо им в окна и в их гостиные, и как же они стенают и льнут друг к дружке, и думают, само собой, конец света неизбежно вскорости настанет, кабы уже не настал и не происходит прямо сейчас. Там был жирный парень в красной бейсболке; в какой-то должности, связанной с таковой у полицейской охраны, он бегал вверх и вниз по подъездной дорожке, расчищая ее от подъезжающих машин, людей или чего-то; всякий раз, когда они снимали, как Джоан Драншенкс возится с ключами и дергает дверь, движению по Хайд-стрит приходилось останавливаться из-за расстановки, очевидно, камер. Поэтому я начал замечать еще одну толпу, как бы сгущавшуюся на самой Хайд-стрит, и ограниченную лишь одной ее стороной, вообще-то нипочему, конечно, то и дело проезжала именито-фотографимая-канатка со своим звонблямзвяком и людьми, пассажирами, которые просто едут домой и нет им никакого дела до художественных обществ Сан-Франсиско, что сражаются за сохранение колоритного канатного трамвая (и значит, фактически, холливудские мужчины, я рассчитывал, что они с интересом глянут на проезжающий канатный вагон в ночи, но они не стали, из чего я заключил, что хитрованы Холливуда, очевидно, как и ньюйоркцы, считают, будто вся остальная Калифорния квадратна, поэтому что б ни сделали они или ни поимели, абсолютно никакого серьезного интереса не представляет, фактически чувствуя укол гражданской гордости и недоумевая, чего ради, втихаря, кто-нибудь из них не щелкнет просто снимок канатного трамвая) (Бадд Шулбёрг, вот на кого похож режиссер.) – пассажиры, что на нем едут, удивлены тем, что проезжают съемочную площадку, но по правде по-калифорнийски им без разницы, говно это или гуталин. Назаду, трагические плампы под навесом шевелятся на саванном ветру, что шлепком налетает от великого сокрытого темного залива, где также бедный сломанный трагичный Царь Алькатрас, как жерло орудья, сидит посередь бухты, весь сплошь яркие огни в своем шатре ночи, его аркадные и летучемышьи покровы, соннодом двух тысяч мертвых преступников, они вынуждены глазеть на Сан-Франсиско весь день из-за решеток огромными пожирающими глазьми и замышлять огромные преступленья и паранойи, и любовно-триумфы, каких свет еще не видывал, кхем – навесы хлопают, техники нагибаются к пораженным задачам своим при свете фонарика, у колес их грузовиков грязь, фургоны их как-то окружают, они костяк Холливуда, ибо кино сейчас хвастаться нечем, кроме великой методики, великая техника готова к великому входящему веку, и машины, эти работяги прогресса, призваны помогать и облегчать мир, эти двусмысленные вопрошатели пределов съемочной площадки и навязанная, но полезная и вас-туда-доставящая (хо хо) задача, съеженные в ночи, делая свою работу за фуфунерией и шарадериями Холливуда столь безумного, Холливуда, Смерть Холливуда грядет к нам, и дикие полу-продюсеры и осапоженные приспешники упомянутого того же, группа, нахохленная под мокрым хлопсаваном, генералы Антиэтама, как они хохлятся там в темной misère[52], приглядываясь ко всем возможным углам, они думают важно, на деле же совершенно не важно; ибо режиссер выпрыгнет под морось проверить прядь кустов, что образует край кадра с Джоан Драншенкс на дорожке (это не Джоан стоит там, все это время ожидая, пока гении рассуждают и пялятся, это статистка, молодая, посимпатичнее, порасположенней к такому вот, всего лишь девчонка, устала на ногах, таким трудом на хлеб себе зарабатывает, итакдалее, но амбициозная, она дорвется, ей только и надо, что трахать нужных людей, я вот так скажу, так дорваться быстрей всего, зачем я вообще говорил тебе, что Ч. С. Джоунз, машинарь на, знаешь, тот старый машинист с чумазыми морщинами, кто сплевывает и нагибается под водокачкой в сумерках в Нью-Мексико и из своих сморщенных мешков глаз обозревает, оценивает земельные наделы, тянущиеся в туман гор под тучекучей, что на горизонте сидит, как эт, как бог на кушетке; чего, щщё б, (сплевывая), я б мог рассказать вам историй про то, где Холливуд – лишь предполагая;) режиссер пойдет на все эти дурацкие хлопоты, чтобы сдвинуть и проверить единственную веточку, и если ему захочется ее обрезать, он это сможет, словно б это реалистичности добавило, но в итоге он ее не обрезает, а просто пробует, это поглощает внимание тысяч глаз и тиканье мгновений, что сто́ят компании, которая размещает реквизит у настоящего жилого дома, тех же денег, что им бы стоило выстроить сам действительный жилой дом, вероятнее всего, что со всеми профсоюзными техниками, которые толпятся и порыкивают на фоне, и всеми клиговыми огнями и купленными легавыми, и безумными продюсерами, и гениями с леденцами, что тратят свое драгоценное время дождливой фрискинской ночью – Джоан Драншенкс в тумане…
Нетрудно мне было выхватить ее взглядом, я хорошо ее знал; «Добрый вечер, госпожа», – вымолвила маленькая девочка-подросток, когда режиссер впервые подбежал поговорить с Джоан, маленькая девочка вбросила свою реплику в диалог о том, каково ей встретиться вот так вот с Джоан Драншенкс в вагоне канатки, как частенько, видите ли, тут во Фриско, солидные дамы в мехах ездят в холодных и промозглых неудобствах города; Джоан Драншенкс в тумане, я не протирал глаза, я не моргал сквозь туман и тьму ночи, где стоял сам мост, с которого как-то раз во сне упал друг мой, как шлепокукла, покуда мне, последним прибывшему на карнавал в каньоне, выдавали первый приз на последнем призе, черствый сэндвич, как сворачивались печально слоновьи пологи, и пыль предпринимала исторженье с равнины…. Да, потому что когда я думал о холливудских съемочных группах, я всегда представлял их себе в калифорнийской ночи, при свете луны, на какой-нибудь песчаной дороге на задворках Пасадины или чего-то, или, может, в каком-нибудь древястом каньоне у подножья Пустыни Мохави, или в какой-нибудь сонной рощице, вроде той, что у Нэтэниэла Уэста, где ковбой, убивающий курицу, вдруг приостанавливается на вечерней заре ответить на щебет птички, играющей на лютне своей в росистых кустиках возле лимонного сумрака, что возник только что у подножья и устья рожи в каньоне внизу, куда они пошли на техниколорный пикник, похоже, в красных рубашках своих, что фосфоресцентно горели при свете походного костра – я подумал о киносъемочных бригадах на такой вот натуре; лучше всего подумал я о них в Калифорнийской Долине Сан-Хоакин, теплой ночью, на песчаной дороге, бегущей сквозь какие-нибудь покатые поля буротравья, каким в данный момент случилось оказаться невозделываемыми, а лишь драными, нерасшифровываемыми-при-лунном-свете полями, и несколько изгородей, и нависающие сверху чернильные деревья с призраками старых изгоев, свисающих с ветви трехгранного тополя, да, может, фургон, стоящий позади корраля чокнуторанчо, где, может, на самом деле живет старый итальянский фруктовщик со своею жирноженой и собаками, но под луною это выглядит как корраль про́клятого поселенца; и по мягкой пыли звезднобелой грязедороги под луносветом мягко катят большие пневматические шины операторского грузовичка, где-то сорок миль в час, загребая низкое облако как звезды; а назади у него камера, смотрит взад, управляемая жвачкожующими Калифорнийскими Ночными Сторожами Местного А. С. О.[53]; а на самой дороге Поскакун Кэссиди, в белой шляпе и на прославленном пони, целенаправленно скачет иноходью, маня и нагнувшись, изящно держа один повод, застыло, как в кулаке, а не повесил его на луку седла; суровый, недоуменный в ночи, думая думы; сбежавший; за ним банда конокрадов, выдающая себя за поисковый отряд, они его нагоняют с каждым мигом; камерный грузач ведет и катит их вниз по склону долгого холма; вскоре предстанут нам виды придорожного напрямка, внезапный мостик через ручеек, сделанный из бревна-другого; затем возникает вдруг и пропадает огромная лунистая роща; все чисто декорации калифорнийской ночи и пейзажа; великие косматые деревья ее ночи; потом сквозь внезапный всплеск тьмы, что полностью и чудесно изумительно затеняет Поскаку во мгновенной невидимости; затем поисковая партия очертя голову выскакивает по другую руку; что произойдет, как Поскаке сбежать? каковы его тайные мысли и стратагемы! но его все это, похоже, ничуть не мает, фактически затем ты сознаешь, что он намерен прятаться в темных кустах пространства, и пусть партия скачет себе дальше по инерции, затем он просто вернется безмолвно по собственным следам на своей лошадке, которой хорошо удаются такие трюки, (Коди «И итагдале, вот оно в точности так и есть и больше того»); Я подумал о съемочной бригаде, как она это делает в мягкой ночи Южной Калифорнии, и об их ужинах у походного костра, позднее, и разговорах. Я никогда не представлял себе, что они пускаются в эти великие Александрийские стратегии всего лишь ради того, чтоб снять, как Джоан Драншенкс возится с ключами у гоггокормой двери, пока лишь в полуквартале оттуда останавливается все движение в жизни реального мира, и всё ждет по свистку, в который дует истерический дурень в мундире, который вдруг решил по части важности того, что происходит, неким конвульсивным явленьем в нижних областях своих подергивающихся бедер, что целиком проявляется во внезапной замороженной гримасе идиотского изумленья, в точности как взгляд излюбленного простофили в каждой второсортной киношке, что ты, и я, и Коди когда-либо видали (то же выражение, что и у легавого в позе, постарше легавого, вероятно, сам он и был) чтобы вдруг сообразить, что он совершенно безмозгл, а следовательно достигает единственной мысли за всю свою жизнь, одинарного взрослого осознанья любосорта, прежде чем дернуться и обратиться назад к своим щенячьим ролям, щеневластвованью некоего вида, спускаясь по лестнице собственного дома, не понимая, что делает он это под великой темной сенью времени и себя падучего… с каковою зачарованностью другой старпер в толпе наблюдал за лицом того постарше под софитами Леона Эррола, резиноногого трагичного ошибочного комедианта несчастного случая, как еще мне или старперу можно было б узнать – когда он увидел, что попал под софиты, когда это, простой символ (Гдевыбылиночьючетырнадцатогоиюня) наконец осенило его сильно после того, как осенило всю толпу, которой вдосталь перепало глядеть прежде, чем он сообразил, но когда же это упрочилось в его очень крохотном мозгу, он посмотрел, он позволил своей нижней губе наскользнуть на верхние зубы в жеманстве полного идиотизма и глянул на своего спутника, с носом, наморщенным полным отказом от того, что прикидывать или что делать дальше; припоминая, не мгновенно, а немного погодя, что он полицейский, и в тот миг принявши скопированную лягашную позу в сиянье огней, дабы вернуть вниманье свое к драме съемок Джоан Драншенкс в тумане, кого я видел, даже когда судорожно глядел в небо, а камера брала. Джоан Драншенкс в тумане… дело не в том, что Холливуд завоевал нас своими грезами, он лишь усилил наши собственные дикие мечты, мы, населенье столь странное и неведомое, столь невычисляемое, безумное, иии… Джоан Драншенкс в тумане… девчушки в толпе были хорошенькие, носили банданы, как и Джоан; девчушки были остроумны, смазливы и милы; мы весело провели время; кра