т – но и об этом умудряются не помнить. Живут, как будто бессмертные. Гадят, как будто им подарили бездонную яму для их дерьма.
– А ты говоришь – старый, устал. В тебе пылу на десяток молодых…
– Нет, Ао, нет. Это не пыл. Это пыль, прах… Зола. Но и в золе полыхнет, если раздуть хорошенько.
– Кто тебя раздул, Хо? Чем тебя раздуло? С чего ты вдруг раздулся?
– Иди ты. Говорить еще с тобой… Да ты понимаешь? Да что ты понимаешь?
– Ничего, – легко согласился Ао.
– Когда это поле – по травинке! Эту ель – по иголочке! А они?
– Рыбу – по чешуйке, птицу – по перышку…
– Не смейся.
– Разве я смеюсь. Я видел. Я понимаю, о чем ты.
– Им опять кажется, что всё даром досталось – и никогда не кончится…
– И никто, никто не ценит твои бесценные творения…
– Я не об этом!
– Для них это не творения, пойми. Для них это – земля, вода, пища. Чтобы им жить. Чтобы им есть. И чтобы срать, извини уж. Человек не может есть и не испражняться. И ты тоже не можешь.
– Если бы только это, Ао, если бы только это… Ведь зря переводят, убивают, коверкают, жгут…
– А когда они были другими?
Хо судорожно втянул воздух.
– Поэтому ты так давно не строишь новых мест?
– Не строим мы ничего. Оно есть и без нас.
– Не придирайся к словам. И не уходи от ответа… Или уходи. Как хочешь. «Они», всё «они»… А мы – кто? Ну молчи, молчи, старик. А я… пожалуй, смою этот туман, дышать ведь нечем. Слышишь? Я смою твой туман.
– Смой всё здесь. Вообще.
– Ну да. Ищи дурака. Если выстояло в таком тумане… Так ты нарочно это? Чтобы расточить?
– Нет. Наверное. Не знаю.
– Давай возьмем чай и пойдем под навес, слышишь? Пойдем под навес, только посмотри, довольно ли в чайнике кипятка. Огонь зальет.
Хо, ворча, принялся собирать снедь, приготовленную для ужина на воздухе.
С чайником в руках Ао замер на полпути к навесу, как будто его окликнули – замер, прислушиваясь, едва заметно покачиваясь, как бы колеблясь, отвечать ли тихому, властному, влажному голосу, коснувшемуся души. Как будто приподнялся на носках – как будто вытянулся по направлению к небу, протянул себя к нему. И медленно обернулся, и поднял взгляд вверх. Что-то клубилось наверху, еще неразличимое, что-то пробегало слабыми дуновениями в тумане, раскачивая и вороша блеклые клубы, тревожа едва проступавшие в мороке длинные штрихи бамбуковой рощи.
Что-то нисходило на землю, приближаясь неторопливо и неотвратимо.
Ао наклонился, почти неестественно изогнувшись, не отрывая взгляда от невидимой вышины, и поставил чайник на землю. На лице его расцвела мечтательная улыбка, скользящими шагами он пошел вокруг озера, медленно помавая раскинутыми в стороны руками, как будто собирал в воздухе паутину.
Хо выглянул из хижины:
– Ну что ты там возишься? А…
С недовольным лицом он быстро вышел наружу. Чайник белел изящным боком сквозь высокую траву, белая рубашка Ао мелькала уже в ивняке за ручьем, различимая едва-едва. Подхватив чайник, мастер Хо придирчивым взглядом окинул хижину, словно взглядом проверяя на прочность, удовлетворенно кивнул, смахнул легонькую каплю, коснувшуюся щеки, смахнул другую и крикнул в сторону ручья:
– Давай-давай, веселись, ни в чем себе не отказывай. Разнеси здесь все, я ничего не хочу видеть!
Из ивняка к нему долетел радостный смех мастера Ао.
И в ответ – хлынуло.
Ливень ударил разом по прибрежной поляне, по хижине мастера, по озерной воде, по бамбукам, по ивам за ручьем. Хо в два прыжка укрылся в хижине, выкрикивая мастеру Ао обидные слова, но их не было слышно за шумом валящейся с неба воды. Ветер пролетел над бамбуками, почти уложив их на землю, ударил в хижину, срывая вязанки тростника с крыши. Мастер Хо прислонился к стене хижины, пытаясь ее удержать, наклонился, выглянул в проем – Ао танцевал среди потоков, намокшая рубашка облепила его ноги и мешала ему. Нетерпеливо дернув подол раз и другой, Ао остановился, топнул ногой. Содрать с себя мокрую липнущую к телу ткань оказалось непросто. Ао извивался и дергался на холме под ливнем, и вокруг него метались под ветром блещущие струи и высокие стебли бамбука. Это все было одним целым – дождь, бамбук, Ао. Наконец рубашка упала в траву, и Ао встал на высоком изгибе холма, вытянувшись к небу и вскинув руки. Узел распустился, спутанные волосы покрывали его темное тощее тело, струи воды катились по нему, бамбук дрожал и трясся под ударами ветра и воды. Ао танцевал журавлиный танец, двигаясь медленнее дождя, но в явном и удивительном согласии с ним.
Хо с трудом оторвал от него взгляд – и не увидел вокруг ничего, кроме потоков воды. Забыв о хижине, то и дело сотрясаемой ветром, Хо выскочил наружу и побежал, огибая озеро, по мокрой скользкой траве, через вздувшийся бурлящий ручей, сквозь обезумевшие хлещущие воздух ивы, к холму, и он кричал на бегу:
– Сумасшедший, сумасшедший, прекрати! Перестань, ты все разрушишь, ты…
Но Ао не слышал его – он и был сумасшедшим сейчас, он был дождем, он был ветром, он был пузырями на воде, шелестящим бамбуком, промокшей травой, яростными ивами, он был залитым огнем, оседающей хижиной, остывающим чаем, ветром, прыгающим с неба на землю, танцующим в тучах драконом дождя.
– Остановись, перестань! – метался вокруг него Хо, растопырив пальцы, взмахивая руками, как будто пытался укрыть Бамбуковую рощу от пустого, блаженного взгляда обезумевшего друга. Но Ао не видел, не слышал его – Ао был слеп, яростен и неудержим.
Хо уронил руки и молча смотрел, как кружится и подпрыгивает на холме обезумевший ливень, принявший облик его друга, но не откликающийся на дорогое имя. И что ему оставалось делать, когда потоки веселой воды смывали черту за чертой, стебель за стеблем всю тихую, тонкую, нежную Бамбуковую рощу? Хо крикнул пронзительно и грозно – и взвился в воздух, прыгнул легко и мощно, как немолодой, но могучий тигр – обхватил Ао руками и рухнул с ним, и они покатились по склону холма и с плеском свалились с берега в бурлящее от ударов ливня озеро.
Дождь мирно шелестел за стенами хижины. Ветер улегся в ивах у ручья и только изредка приподнимал буйную голову – оглядеться, не поплясать ли еще, но поникал, усталый и равнодушный. Ао сидел у очага, сушил мокрые, сбитые в узлы и колтуны волосы. Хо смотрел на него, поджав губы.
– Как расчесывать будешь? Давай помогу.
– Опять половину выдерешь, знаю я твою помощь.
– Заплетал бы косу.
– Сам плети свою косу, маньчжур.
– Тоже мне, принц династии Ся.
– Без тебя обойдусь.
Хо пожал плечами, поднялся, вышел наружу. И замер без движения и без звука.
– Что там? – сейчас же спросил Ао.
– А ты сам посмотри, – медленно выговорил Хо.
Ао бросил гребень, выскочил, поскользнулся на траве, едва не упал. Хо подхватил его, удержал, поставил рядом.
– Видишь?
Бамбуковая роща стояла вокруг, словно нарисованная тонкой кистью отчетливо и невесомо. И каждый штрих ее был неповторимым, законченным и нерушимым отныне. Тянулся вверх отважный бамбук, ивы, присмирев, опустили в озеро длинные пряди. Озеро лежало гладкое, как стекло. В прозрачном воздухе летели к земле последние капли, половина неба еще была затянута тонкими облаками, но рядом уже высыпали беленькие, аккуратно промытые звездочки, как будто ради них все это и затевалось.
– Надо же, – задумчиво сказал Хо. – Я так давно их не видел.
Лукас и волки
– Был уже один такой – хотел увидеть сам себя. Видишь ли, до того его не было.
– А кто тогда хотел?
– Ну, пока не хотел – его точно не было. А когда захотел, то, наверное, уже появился. Но все равно еще не совсем.
– Я, мастер, ничего не понимаю, – Рутгер помотал головой.
– Чему тебя Кукунтай учил? Меня зовут Видаль.
– Нет, мне так неудобно. Можно я буду звать вас мастером?
– Ишь ты! – усмехнулся Видаль. – Ну зови, раз так. Может быть, ты даже и упрямее меня будешь. Но я тоже упрямый. Раз так не понимается – давай покажу. Иди за мной, след в след.
И они прошли в лесное место – Рутгер сразу узнал его, они уже ходили по этой дороге, и недалеко за опушкой была его золотая стена до небес. С воротами. Он было даже обиделся: опять мастер притчами говорит и показывает на тебе же, какой ты есть дурак и простофиля. Но мастер поманил его в другую сторону – глубже в лес, и они пошли по мягкому засыпанному хвоей мху среди высоких сосен. Видаль показал на круглые коричневые шляпки на толстых крапчатых ножках, велел собирать по дороге. Рутгер проворно стянул рубаху, обвязал рукава вокруг горловины. Молодец, похвалил Видаль и достал из-за голенища нож. А сам пошел совсем уж неторопливо, так что Рутгер быстро успел набрать грибов им на ужин, и даже посушить хватило бы.
А потом впереди показалось крохотное лесное озерце с три большие лужи величиной, черная гладкая вода стояла в нем, слегка заштрихованная хвоей. Плоский валун лежал на его берегу, а рядом с ним еще два, поменьше.
– Теперь осторожно иди, а то голова закружится. Не пугайся ничего, просто шагай не широко. Давай, давай.
Рутгер сделал шаг – ничего не изменилось. Под ногами было ровно и мягко, вокруг – покойно и просторно. Еще шаг, другой… и мир срезало с двух сторон, так что осталась только сердцевина Рутгера, да и та какая-то плоская, тонкая, как папиросная бумага. Весь он оставался сам собой, но как будто часть его в это же время была еще где-то, и там его было меньше, но он все-таки там был. Плоский, как лист. Его зашатало, затошнило. Мастер, не спускавший с него глаз, ухватил его за локоть – но вышло еще хуже. Там, где Рутгер был плоский, мастер был таким же, хотя снаружи оставался весь целый, как всегда.
– Да ты не бойся, ничего не случится с тобой. Или вот отступи на шаг – и всё поправится. Ну?
Рутгер головой мотнул – и чуть не умер от ужаса. У него как будто стало много тонких, плоских срезов его головы, и все они были по очереди его головой, а еще одна – настоящая голова – в это же время была тоже.