Стенснесс не разъяснил это, но Казанцев знал, что будет как минимум три совета стороны: МГБ, ЦРУ и Пятерка.
Ничего личного, сказал Казанцев Герберту, но больше всего МГБ беспокоило американцев; они были теперь ГП, главным противником, главным противником.
До войны, конечно, главными противниками Москвы были британцы, но времена изменились. Итак, средний англичанин был аполитичным и равнодушным. Ему было все равно, кто им правит, куда идет страна, хороший или плохой Общий рынок. Если у него была работа, зарплата и жена была счастлива, этого ему было достаточно.
Американцы же поверили. Они верили в демократию, свободу и американский образ жизни.
Итак, Казанцев и Стенснессорились встретиться у статуи Питера Пэна.
Но Стенснесс не появился, и при этом он не вышел на связь, чтобы объяснить, почему, или перенести. Учитывая его настойчивое мнение о межгалактическом значении всего этого, это кажется странным.
Итак, Казанцев пошел по домашнему адресу Стенснесса и обнаружил, что недавно съехал, не сказав ему. Возможно, упущение было умышленным, а может, и нет.
Кингс дал Казанцеву правильный адрес - правда, в четверг вечером, а не в пятницу утром, что он сказал в прошлый раз, - но Стенснесса дома не было. Казанцев выдавал себя за одного из своих коллег из King’s, а соседи Стенснесса заявили, что не видели его.
Хуже того, соседи остались дома весь вечер. Казанцев наблюдал из машины до полуночи, а потом заснул там, закутанный в пять слоев и замерзший, как если бы это был Мурманск в январе.
В конце концов, где-то после завтрака в пятницу соседи по дому уехали, и Казанцев ворвался в пустой дом, чтобы посмотреть, сможет ли он найти что-нибудь интересное. В середине поиска прибыл Элкингтон. Остальное знал Герберт.
Герберт быстро соображал. Казанцев был первым в списке Стенснесса в шесть тридцать. Если верить ему, Стенснесс не явился, но все же его тело было найдено в Длинной воде. Может быть, Стенснесса перехватили по пути на встречу с Казанцевым.
«Вы никогда не видели Стенснесса после того, как он покинул Королевский фестивальный зал?»
"Никогда."
"Конечно?"
"Конечно."
"Абсолютно положительный?"
«Вы можете спрашивать как хотите, инспектор, но ответ все тот же».
Казанцев почти закончил есть. Хотя он говорил большую часть времени, ему тоже каким-то образом удавалось есть в устрашающем темпе. «А теперь, инспектор…» Русский проткнул вилкой последний кусок колбасы и помахал им Герберту. «Вы хотите знать, почему британцы сохраняют монархию? Чтобы отвлечь массы от пути социализма, вот почему. Большевики были уверены в своей революции только после того, как убили Романовых. На каждого англичанина, которого советский шпион успевает завербовать, приходится пятьдесят, которых ему не хватает. Как может произойти революция в стране, где молоко доставляют к дверям каждое утро в восемь? »
«Если я отправлю тебя обратно в Москву, что с тобой будет?»
«Если мне повезет, меня переселят. Вена была бы хороша. Мурманск более вероятен ».
"Они вас не уволят?"
«Есть только два способа покинуть МГБ, Герберт: в наручниках или ногами вперед». Он улыбнулся. «Ах, к черту это. Если вы отправите меня обратно, у меня будут большие проблемы ».
"Такие как?"
«Что делать с моей кошкой, для начала. Вы бы хотели его?
Герберт рассмеялся. "Я не очень люблю кошек".
«Это потому, что вы полицейский, а не шпион. Все шпионы любят кошек; их коварный кошачий склад ума привлекает нас больше, чем тупая искренность собак. А как насчет моих джазовых 78-х? Они довольно хрупкие, но позвольте вам сказать, что в Москве мы слушали самодельные копии, нацарапанные на использованной пленке, взятой из больничных рентгеновских отделений. Мы называем это джазом на костях ».
«Я тоже не очень люблю джаз».
Они могли, подумал Герберт, быть любовниками, убивающими время, пока один из них ждал поезда.
Следующая мысль Герберта была абсурдна во всех отношениях, но все же не давала ему покоя. Казанцев, больше, чем де Вер Грин, больше, чем Папворт, был единственным человеком во всем этом деле, который мог бы ему помочь, действительно помочь ему, если бы ему было позволено это сделать.
Но этого никогда не случится. Казанцев был советским шпионом. Технически сотрудничество с ним могло и не считаться государственной изменой, поскольку Британия официально не находилась в состоянии войны с Советским Союзом, но это, несомненно, будет рассматриваться как таковая.
Герберт вспомнил то, что сказал Джон Харингтон. «Измена никогда не бывает успешной, в чем причина? Ибо, если он процветает, никто не осмеливается называть это изменой ».
Другими словами, цель оправдывала средства. Это определенно было бы понятно для хорошего марксиста вроде Казанцева.
Возможно, неизбежно, - вспомнил Герберт Бёрджесса и Маклина. Какого бы мнения о них ни думали - а оно было у всех - нельзя отрицать, что они были умными и одаренными людьми. Возможно, перед ними стояла дилемма целого поколения, попавшего в противоречия и неразбериху послевоенной Британии, где все - роль страны в мире, здоровье ее экономики, состояние ее колоний - казалось запутанным и лишенным философской цели.
Да, по обе стороны политического забора существовало понимание того, что возврат к довоенным уровням безработицы и бедности недопустим и не будет допущен. Британцы были лучше кормлены, лучше образованы, лучше лечились, чем когда-либо прежде.
Но насколько поверхностным был этот успех?
Дома строились, но бездомность оставалась.
Здравоохранение улучшалось, но новых больниц не появлялось.
Люди работали в массовом порядке, но ни производство, ни инвестиции не сильно выросли.
Кто бы не растерялся в таком месте? Почему верность короне должна быть наивысшей верностью? Кто не предал что-то или кого-то более важного, чем страна? Была ли у правительства монополия на то, что правильно и разумно?
Действия могли быть благородными, даже - или особенно - когда они были незаконными. Взгляните на Алана Нанна Мэя, который передал в Москву атомные секреты и тем самым помог им разработать собственную бомбу, на десять лет опередившую лучшие оценки западной разведки. Был ли он предателем или спасителем?
Возможно, его действия со временем помогут укрепить и сохранить разрядку, уравняв правила игры и, обеспечивая взаимность любого ядерного уничтожения, обеспечив более эффективный сдерживающий фактор, чем тысяча Североатлантических договоров.
«Расскажи мне немного о себе, Александр», - сказал Герберт.
«Пожалуйста, зовите меня Саша. Теперь мы друзья, не так ли? " Казанцев улыбнулся. «Расскажу про себя… Ну, я нормальный парень, думаю, с нормальными хобби. Женат, имею двух дочерей. Собираю старые замки и мудрые мысли друзей. Интересуюсь нумизматикой и поэзией Серебряного века. Я по собственному желанию пью водку «Московскую» и курю сигареты «Кэмел» ».
"Как насчет твоих родителей?"
«Ага! Я настоящий сын пролетариев ». Он сказал это с легкостью, как будто давая понять Герберту, что он не слишком серьезно относится ко всей этой жесткой коммунистической доктрине. «Мой отец, Сергей Григорьевич, был заводским бухгалтером; моя мама, Елизавета Станиславовна, шила костюмы для Большого театра. К сожалению, оба уже скончались. Но они и их предки оставили мне лучшее наследство, какое только может иметь человек в Советской России ».
"Что это?"
«Ни капли еврейской крови в нашей семье, не менее трех поколений! Смешно, конечно. Но все правительства в конце концов. И дело не только в евреях, с которыми Москва сталкивается. Столь же редко прибалтов и кавказцев пускают за границу. Что бы мы ни говорили об интернационализме, в конце концов мы предпочитаем полагаться на русских ».
«Вам нравится то, что вы делаете?»
Казанцев надул щеки: «Честно говоря, я не думаю, что удовольствие - это какой-то критерий. Иногда мне кажется, что все это шутка. Я учился в училище МГБ в лесу под Балашихей. На деревянном заборе по периметру кто-то нацарапал мелом: «Школа для шпионов». Вот вам и секретность!
«Но раз уж вы меня серьезно спрашиваете, я скажу следующее: шпионить так же необходимо и так же неприятно, как мыть туалеты. Это точно расширяет понимание человеческой природы. Но в то же время огрубляет. Может ли какой-нибудь порядочный человек заглянуть в замочные скважины и собрать, крошку за крошкой, информацию, которую его сосед предпочел бы держать при себе? »
«Он мог бы блефовать, - подумал Герберт, - изображая слегка непокорного циника, чтобы произвести на него впечатление». Кроме того, русским больше всего нравилось немного сентиментальной философии. Но на определенном этапе, полагал Герберт, нужно доверять.
Казанцев продолжал: «Возможно, самое худшее состоит в том, что рано или поздно, сколько бы вы ни боролись, вы приходите видеть человека со всеми его радостями и горестями, всеми его достоинствами и недостатками как не более чем объект для вербовки. . Вы обнюхиваете и облизываете его, вы ловите и соблазняете, и, наконец, вы его зацепили… - Он замолчал. «По крайней мере, у шлюх есть приличие, чтобы требовать денег».
Возле кафе Герберт вернул ему бумажник Казанцева, пресс-паспорт и все такое.
Казанцев что-то сказал по-русски.
"Что это было?" - спросил Герберт.
«Я сказал« спасибо », но использовал неофициальную версию второго лица, ти. Мы, коммунисты, обращаемся друг к другу. Вай для официантов и классных врагов ».
Герберт мог видеть через свою рубашку утром больше, чем на улице, когда натягивал ее через голову.
Туман был трехслойным, двухфрезерованным и толстым. Машины скорой помощи и женщины отказались от выходных и вернулись к работе, хотя бы для того, чтобы идти впереди тех транспортных средств, которые возили больных - группа, к которой они, возможно, вскоре присоединятся, судя по их текущим глазам и окровавленным ногам. Пассажиры шатались впереди такси с чемоданами.