— Стоит мне заговорить о твоем папаше, ты ни единому слову не веришь. Он запустил в меня копьем. Что может быть хуже?
— Убийцы под дверью, вот что, — отвечала Мелхола.
— Убийцы? Какие еще убийцы?
— Они приближаются.
— Э-эй, слушай!
— Не веришь, да? Убийцы, Давид! — выпалила она мне прямо в лицо. — Ты так и не понял? Они идут сюда, чтобы прикончить тебя. Ой, уже пришли, вон они, на той стороне улицы, они будут стеречь тебя и убьют еще до утра.
— Нашла время для шуток!
— Сам посмотри.
— Дерьмо Господне!
Люди в плащах и с кинжалами крадучись занимали позиции в подъездах и проулках — и перед домом моим, и по обе стороны от него, — перекрывая отходы и смыкая оцепление. Все как один были в однотонных хламидах, из-под которых посверкивали лезвия и торчали рукоятки мечей и кинжалов. Некоторые уже держали руки на эфесах.
Мелхола шумно дышала.
— Что же нам делать?
— Я, кажется, знаю, что делать, — властно ответил я. — Тронуть тебя, царскую дочь, они не посмеют. Выйди из дому, и поспеши в дом царя, отца твоего, и расскажи ему о том, что здесь происходит.
— Давид, догадайся, кто их послал.
К этой минуте мне уже удалось разглядеть в прогале меж двух домов стоявшую в профиль тень, лисий силуэт Авенира, привычно грызшего гранатовое яблоко. Авенира всегда выдавал его крупный нос. Услышав слова Мелхолы, я наконец догадался сложить два и два и уверовал в ее правоту.
— Мелхола, что же нам делать? — прошептал я. — Что все это значит?
— Это значит, что если ты не спасешь души твоей в эту ночь, — глубокомысленно сообщила она, — то завтра будешь убит.
Именно Мелхола придумала большую часть плана, который позволил мне унести ноги, она же и взвалила на себя основное бремя его выполнения: мы положили статую на постель, а в изголовье ее уложили козью кожу и покрыли все одеялом, чтобы казалось, будто это я спящий; она спустила меня на веревке из заднего окна; поутру, когда к ней должны были ввалиться, дабы выяснить, почему я не выхожу, как обычно, из дому, посланцы Саула, она намеревалась объявить им, что я болен. Я к этому времени был бы уже далеко, а ее ложь и увертки дали бы мне еще несколько часов. Мелхоле же предстояло раньше или позже, когда обман ее неизбежно вскроется, держать ответ и неловко оправдываться пред разъяренным Саулом — оправдываться тем, что я будто бы пригрозил убить ее. На вопрос, почему же Мелхола, раз уж она так боялась меня, не подняла шума и крика, как только я удалился, или не бросилась под защиту людей, посланных отцом ее, вместо того чтобы задерживать их лживыми россказнями, она могла бы дать любой неубедительный ответ, какой пришел бы ей в голову. Могла также расплакаться или бухнуться в обморок. Или проделать и то, и другое сразу. Мы наспех собрали пастуший паек из хлеба, сыра, фиников, оливок и изюма, добавив к нему бурдюк с водой и еще один, со свернувшимся козьим молоком. Ну, и еще немного пирожков с инжиром и фисташковыми орешками. Мелхола покрепче ухватилась за веревку.
— Я люблю тебя, — сдавленным голосом произнесла она. — Надеюсь, ты это понимаешь.
Я ясно видел, что любит, но на единственный доступный ей манер — с язвительностью, обидами, завистью, пренебрежением и со всепоглощающим самолюбованием и эгоизмом. Напоследок мы поцеловались с ней через подоконник.
— Ты рот сегодня полоскал?
Я соврал, ответив утвердительно. И выскочил из окна, точно клоун с волосатыми ногами в каком-нибудь паршивом бурлеске. Когда мы снова встретились с ней, я уже семь лет как царствовал в Хевроне, а она была отдана Саулом в жены другому мужчине. И ни я, ни она особо теплых чувств друг к другу не питали.
Я и посейчас удивляюсь, как это мне удалось тогда приземлиться на обе ноги и ничего себе не сломать. Я направился прямиком в Раму, где обитал Самуил, надеясь найти убежище, утешение и мудрый совет у единственного оставшегося в царстве человека, который еще сохранял влияние на Саула и обладал мощью духа, достаточной, чтобы выступить в мою защиту. Зря только силы потратил. Взамен ожидаемого, я нашел человека, исполненного горестных сокрушений, вполне сравнимых с моими, человека, который лишь разозлился на меня за то, что я присовокупил к его собственным горестям еще и мои.
— Чего тебе надобно? — такого раздраженного приветствия удостоил меня Самуил. — Нашел куда заявиться! Зачем ты так со мной поступаешь?
Я пустился в объяснения, по ходу которых он волосатыми руками торопливо запихивал свои пожитки в заплечный мешок и что-то сердито бормотал в бороду. Самуил был, пожалуй, самым раздражительным человеком, какого я до той поры повстречал, да и с той поры мне как-то не посчастливилось встретить кого-либо ему под стать. Он оказался еще мохнатее, чем мне помнилось: бесконечная черная борода его, простеганная теперь обильными грязновато-седыми прядями, была, как я с сокрушением приметил, несколько неопрятной.
— От кого ты ждешь мудрых советов? — резко оборвал он меня. — У кого хочешь получить убежище и действенную поддержку? Какое еще тебе утешение? Как я могу сказать тебе, что теперь делать?
— Ты пророк или не пророк? — не менее запальчиво откликнулся я.
— Когда ты в последний раз слышал, как я пророчествую?
— Ты еще и судья к тому же.
— Когда ты в последний раз слышал, чтобы я судил? Слушай, даже если мне случалось говорить от имени Господа, я не всегда был уверен, что говорю правду.
— Но совет-то ты мне можешь подать или не можешь?
— Совета хочешь? — спросил Самуил. — Могу дать тебе превосходный совет. Уходи куда подальше.
— Куда? И от кого?
— От меня, дурак чертов! — брызгая слюной, заорал Самуил. — Думаешь, мне без тебя неприятностей не хватает? Я еще помогать ему должен. Зачем ты сюда приперся?
— Так ведь ты же и заварил всю эту кашу.
— Я? Чего это я заварил? Ничего я не заваривал.
— Разве я просил, чтобы ты помазал меня на царство? Ты сам пришел и объявил, что я буду царем, ведь так?
— Царем хочешь быть? — прорычал Самуил. — Ну, так иди и царствуй где-нибудь в другом месте, а меня оставь в покое. Мне теперь тоже приходится в бега ударяться — и все по твоей милости.
— А куда?
— В Наваф. Думаешь, я буду сидеть здесь после того, как ты объявился?
Самуил стиснул ладони и безутешно запричитал.
— Посмотри на меня, посмотри! — сетовал он. — Судья, пророк, и что же? Я был самым могучим человеком в стране, пока Бог не велел мне отвратиться от Саула и обратиться к тебе. И зачем я Его послушал?
— А зачем ты сделал Саула царем?
— Я сделал Саула царем? — Самуил с силой потряс головой. — О нет, сэр, мистер. Это Бог сделал Саула царем. Я только сообщение передал. Ни ты, ни он моими кандидатурами не были. Народ желал получить царя, не я. Одного меня, какого-то там судьи, народу не хватало. Хотят царя, сделай им царя, сказал Бог. Он велел мне избрать Саула, я избрал Саула. Кто же мог догадаться, что Он изберет мешугана[7]?
— Но ты уверен, что потом Он повелел избрать меня?
— Ну а как по-твоему? Думаешь, сам бы я тебя выбрал?
— Но ты ни в чем не ошибся?
— Судьи не ошибаются, ошибается Бог. Хочешь знать правду? Была б моя воля, я выбрал бы брата твоего, Елиава, или Аминадава, или уж Самму на худой конец, — все они будут покрупнее тебя. И родились раньше. Но Бог велел мне не смотреть на вид и высоту роста. Господь смотрит на сердце, сказал Он мне. Так и сказал — на сердце. Вот Он и разглядел в тебе что-то особенное. Уж что именно, мне нипочем не догадаться. Сделай одолжение, просвети меня.
— Ну и услужил же Он мне, — пожаловался я. — Я теперь даже в Вифлеем вернуться не могу, Саул первым делом станет искать меня там.
— Когда он узнает, что ты вернулся в Иудею, он первым делом станет искать тебя здесь, — горько попенял мне Самуил. Единственное пророчество, какого я от него дождался, состояло в том, что Саул, услышав о моем появлении в Раме — у него, у Самуила, — полезет от злости на стену. — Потому я и намерен убраться в Наваф, и поскорее.
— В Наваф? — снова загоревал я. — Там же делать нечего, в Навафе. А теперь и мне придется идти с тобой в Наваф.
— Со мной? — в испуге возопил Самуил. — Ну уж нет, мистер, только не со мной. Беги куда-нибудь еще, а меня оставь в покое. Мне неприятности два раза показывать не надо, я их с первого узнаю. Прощай, прощай, а разойтись нет мочи, да только не с тобой.
Я дал Самуилу понять, что ему от меня не отделаться. Куда еще мог я пойти? Как же он поначалу бранился! А потом заявил, что непременно возьмет с собой телицу.
— Она приносит мне удачу, — объяснил Самуил.
— Но она же нас задерживать будет, — возразил я.
— А кто тебя просит ждать? — поинтересовался он.
— И почему обязательно в Наваф?
— А кто тебя просит туда идти?
Если я хотел получить утешение, от Самуила я его не дождался.
Самуил точно предсказал поведение Саула, который, едва прознав, куда упорхнула его любимая птичка, немедля направил слуг своих в Наваф, чтобы те схватили меня. Посланцы его до Навафа так и не добрались — как ни странно, они, едва выйдя в путь, сразу же принялись пророчествовать. Когда то же самое стряслось со вторым контингентом, Саул сам пошел по мою душу. И тут снова произошло непредвиденное. Вы просто не поверите. Я пал духом. Самуил с его телицей дальше идти не могли. И вот когда я был практически уже в лапах Саула, на него во второй раз в жизни напала неодолимая тяга пророчествовать.
Началось все у большого источника в Сефе, где Саул навел справки и узнал, что мы все еще торчим в Навафе. И когда пошел он туда, в Наваф, то вот, как произошло и с людьми, которых он посылал, чтобы схватить меня, и на него сошел Дух Божий, ни больше, ни меньше, и он начал пророчествовать. И он шел и пророчествовал, доколе не пришел в Наваф к Самуилу, и догадайтесь, что он тогда проделал? Снял и он одежды свои, и пророчествовал пред Самуилом, и весь остаток того дня, а как впоследствии выяснилось, и всю ту ночь лежал неодетый. Таким образом, мы видим и можем сказать, что и Саул также был во пророках. Правда, на сей раз все произошло у меня на глазах.