«Если кто-то и может убедить Лоренса Банкрофта в том, что он покончил с собой, так это ты».
Трепп, подключенная к стойке в «Кабеле».
«Вирусная атака. Ты ведь не забыл, не так ли?»
Взгляд Банкрофта, сверлящий меня на балконе виллы «Закат». «Я не тот человек, чтобы лишать себя жизни, но если бы я решился на такое, то не допустил бы подобных глупых ошибок. Если бы я вознамерился умереть, вы бы сейчас со мной не разговаривали».
И вдруг ослепительная вспышка – я понял, что должен сделать.
Такси начало спускаться вниз.
– Поверхность нестабильна, – предупредила машина, когда мы опустились на мечущуюся из стороны в сторону палубу. – Пожалуйста, будьте осторожны.
Я вставил деньги в щель приёмника, и люк открылся. Мы находились в безопасном месте, указанном Ортегой. Небольшая полоска взлётно-посадочной площадки из серого металла, огражденная стальными канатами, а вокруг море, вздымающееся чёрными валами, и ночное небо, затянутое клочьями туч, из которых моросит дождем. Выбравшись из машины, я с опаской ухватился за стальной трос ограждения. Автотакси поднялось в воздух и было быстро проглочено мечущейся пеленой дождя. Когда навигационные огни растаяли в темноте, я начал осматривать корабль, на палубе которого находился.
Взлётно-посадочная площадка размещалась на носу, и с того места, где я стоял, уцепившись за трос, просматривалось всё судно. Оно имело в длину метров двадцать, это приблизительно две трети среднего миллспортского траулера, но было значительно уже. Палубные надстройки прилизанной формы, герметически закрывающиеся, рассчитаны на то, чтобы противостоять любому шторму. Однако, несмотря на деловой внешний вид, судно нельзя было принять за рабочий корабль. Над палубой возвышались две изящные телескопические мачты, выдвинутые наполовину, а из стройного носа торчал острый бушприт.
Яхта. Плавучий дом состоятельного человека.
На палубу из люка на корме выплеснулся свет, и появившейся Ортеге пришлось подзывать меня знаками. Крепко схватившись пальцами за стальной трос, я собрался с духом, борясь с килевой и бортовой качкой, и медленно спустился по короткому трапу, а затем заковылял вдоль ограждения на корму. Носившиеся над палубой порывы ветра помимо воли заставляли ускориться. В колодце света из открытого люка я увидел ещё один трап, более крутой, и, не отрывая рук от ограждения, спустился в тесную кают-компанию, встречавшую уютным теплом. Над головой бесшумно захлопнулся люк.
– Где ты пропадал, мать твою? – рявкнула Ортега.
Я не спеша смахнул брызги с волос и огляделся вокруг. Если эта яхта и была плавучим домом состоятельного человека, то он уже давно не появлялся тут. Мебель сдвинута к стенам и накрыта полупрозрачной пластиковой пленкой; на полках небольшого, встроенного в переборку бара царило полное запустение. Все иллюминаторы задраены и закрыты крышками. Двери в противоположных концах кают-компании распахнуты настежь, открывая такие же пахнущие нафталином помещения.
И всё же яхта источала запах богатства, породившего её. Столы и стулья под пластиковым покрытием были из тёмного полированного дерева, навощенные доски палубы спрятаны под коврами. Обстановка утончённая, но скромная. Переборки украшали картины, насколько я мог предположить, оригиналы. Одна – школы эмфатистов, изображавшая скелетообразные развалины марсианской верфи на закате; другая – абстрактная, точнее определить её стиль мне не позволил недостаток культурного образования.
Нахмурившаяся Ортега стояла посреди всего этого – со взъерошенными волосами, одетая в кимоно из настоящего шёлка, как я понял, раздобытое в гардеробе яхты.
– Долго рассказывать. – Пройдя мимо Ортеги, я заглянул в ближайшую дверь. – Я бы не отказался от кофе, если камбуз открыт.
Спальня. Большая овальная кровать, установленная в окружении совершенно безвкусных зеркал в позолоченных рамках. Я подходил к противоположной двери, когда Ортега вдруг отвесила мне пощечину.
Я отшатнулся назад. Удар не такой сильный, как тот, которым я угостил Салливана в китайском ресторанчике, но он был нанесён стоя, с замаха, и к нему добавилась качка палубы. Ощущение усугубил коктейль из похмелья и болеутоляющих капсул. Мне удалось удержаться на ногах, но с большим трудом. Я пошатнулся, пытаясь сохранить равновесие, и поднес к щеке руку, уставившись на Ортегу. Та гневно смотрела на меня, и у неё на щеках горели два алых пятна.
– Послушай, извини, если я тебя разбудил, но…
– Ты – мерзкий кусок дерьма, – прошипела она. – Лживый кусок дерьма!
– Я ничего не понимаю…
– Я должна была бы тебя арестовать, Ковач, твою мать. За то, что ты сделал, я должна засунуть тебя на хранение, чёрт побери!
Я начинал терять терпение.
– Что я сделал? Ортега, успокойся и объясни, в чём дело.
– Сегодня мы запросили память «Хендрикса», – ледяным тоном произнесла Ортега. – Предварительная санкция была получена в полдень. Мы запросили всё за последнюю неделю. И я просмотрела записи.
Не успели слова слететь с её уст, как вскипавшая в моей груди ярость утихла, превратившись в ничто. Ортега словно окатила меня водой из ведра.
– Ого.
– Да, смотреть особенно было нечего. – Отвернувшись, Ортега положила руки на плечи, проходя к неисследованной двери. – В настоящий момент ты в отеле единственный постоялец. Так что я увидела только тебя. И твоих гостей.
Я прошёл следом за ней во вторую каюту, увешанную коврами. Лестница в две ступени вела к узкому камбузу, отгороженному низкой переборкой, обшитой деревом. Вдоль другой стенки стояла такая же закрытая чехлами мебель, как и в первой каюте. Лишь в дальнем углу пластиковое покрывало было снято, открывая метровый видеоэкран с модулями приёма и воспроизведения. Одинокое кресло с прямой спинкой стояло перед экраном, на котором застыло прекрасно узнаваемое лицо Элиаса Райкера между широко раздвинутыми бёдрами Мириам Банкрофт.
– Пульт дистанционного управления на кресле, – отрешённым голосом произнесла Ортега. – Не хочешь взглянуть, пока я буду готовить кофе? Освежи свою память. А потом я выслушаю разъяснения.
Не дав мне возможности ответить, она скрылась на камбузе. Я приблизился к экрану с замершим изображением, чувствуя в груди леденящий холод от воспоминаний о «девятом слиянии». В бессонной, хаотической круговерти последних полутора дней я успел напрочь позабыть про Мириам Банкрофт, но сейчас она возвратилась во плоти и крови, властная и пьянящая, какой была в ту ночь. Теперь очевидно, что я начисто забыл слова Родриго Баутисты об устранении последних юридических препон, поставленных адвокатами «Хендрикса».
Наткнувшись ногой на что-то, я опустил взгляд на ковер. На полу рядом с креслом стояла чашка кофе, ещё на треть полная. Мне захотелось узнать, как глубоко в память отеля успела заглянуть Ортега. Я взглянул на экран. Она дошла только до этого? Что ещё она видела? И как это разыграть? Подняв пульт дистанционного управления, я покрутил его в руках. Помощь Ортеги была неотъемлемой составляющей моего плана. Если я сейчас её потеряю, то могут возникнуть большие неприятности.
А у меня внутри шевелилось что-то другое. Бурление эмоций, которое я не хотел признавать. Это было бы клиническим абсурдом. Чувства, несмотря на моё беспокойство из-за более поздних событий в памяти отеля, тесно связанные с застывшим на экране изображением.
Смущение. Стыд.
Я тряхнул головой. Глупость какая-то, твою мать.
– Ты не смотришь.
Обернувшись, я увидел Ортегу. Она стояла, держа в руках две чашки с дымящимся напитком. Мне в нос ударил аромат кофе с ромом.
– Благодарю.
Приняв у Ортеги кружку, я пригубил напиток, стараясь выиграть время. Отступив назад, она сложила руки на груди.
– Итак, ты говорил, что у тебя полсотни причин, по которым Мириам Банкрофт не ложится в картинку. – Ортега дёрнула головой в сторону экрана. – И сколько из этой полусотни здесь?
– Ортега, это не имеет никакого отношения…
– Насколько я помню, ты говорил, что Мириам Банкрофт тебя пугает. – Многозначительно покачав головой, она поднесла чашку ко рту. – Не знаю, но, по-моему, у тебя на лице отнюдь не страх.
– Ортега…
– «Я хочу, чтобы ты остановился», – говорит она. Высказывается совершенно определённо. Если подзабыл, можешь прокрутить назад…
Я убрал пульт так, чтобы она до него не дотянулась.
– Я прекрасно помню, что она говорила.
– В таком случае, ты также должен помнить ту заманчивую сделку, которую предложила Мириам Банкрофт за то, чтобы ты закрыл дело: размноженная оболочка…
– Ортега, вспомни, ты тоже не хотела, чтобы я занимался этим расследованием. По твоим словам, это чистое самоубийство, и дело закрыто. Но из этого не следует, что Банкрофта убила ты, разве не…
– Заткнись! – Ортега принялась кружить вокруг меня так, словно у нас в руках ножи, а не чашки с кофе. – Ты её прикрывал. Всё это время, твою мать, ты лежал, уткнувшись носом ей в промежность, словно верная собач…
– Если ты видела остальное, тебе известно, что это неправда, – попытался возразить я спокойным тоном, чего мне никак не позволяли гормоны Райкера. – Я объяснил Кёртису, что меня не интересует предложение его хозяйки. Я это сказал ему ещё два дня назад, твою мать!
– Как ты думаешь, как отнесётся к этой записи прокурор? Мириам Банкрофт пытается подкупить частного следователя, нанятого её мужем, обещая противозаконные любовные утехи. Ах да, и ещё признание размножения оболочек. Хотя и недоказанное, но в суде это будет выглядеть очень плохо.
– Она отметёт все обвинения. И тебе это хорошо известно.
– Если только её муженек-маф встанет на её сторону. Что он, вероятно, не сделает, просмотрев эти записи. Ты же понимаешь, тут повторения дела Лейлы Бегин не будет. На этот раз ботинок морали надет на другую ногу.
Ссылка на мораль промелькнула на внешней границе нашего спора, но у меня вдруг возникло неуютное ощущение, что на самом деле это, наоборот, центр происходящего сейчас. Вспомнив критические отзывы Банкрофта относительно морали Земли, я подумал – а смог ли бы он смотреть на мою голову, зажатую между бёдрами его жены, и не чувствовать, что его предали.