– Мне нужно какое-то время, чтобы побыть одной, – едва слышно произнесла она.
Мне подобная роскошь была недоступна.
Глава тридцать восьмая
Я следил за тем, как он плеснул в стакан виски пятнадцатилетней выдержки и осторожно устроился перед телефоном. Сломанные рёбра были сварены одной из бригад «скорой», но бок оставался огромным морем тупой боли, которое время от времени пронзали невыносимо острые вспышки. Отпив виски, он сделал над собой заметное усилие и набрал номер.
– Резиденция Банкрофта. С кем вы хотите говорить?
Это была женщина в строгом костюме, ответившая, когда я звонил на виллу «Закат» в прошлый раз. Тот же самый костюм, та же прическа и та же самая косметика. Возможно, это была виртуальная модель, созданная телефоном.
– С Мириам Банкрофт, – сказал он.
И снова ощущение пассивного стороннего наблюдателя. Оторванность, которую я испытывал перед зеркалом, когда оболочка Райкера надевала оружие. Осколки. Только на этот раз всё было гораздо хуже.
– Минуточку, пожалуйста.
Изображение женщины исчезло с экрана, сменившись пламенем свечи, терзаемой ветром в такт с синтезированной фортепианной музыкой, напоминающей о шелесте опавшей листвы по растрескавшейся и выщербленной мостовой. Прошла минута, и наконец появилась Мириам Банкрофт, облачённая в безукоризненно строгий пиджак и блузку. Она подняла идеально ухоженную бровь.
– Здравствуйте, мистер Ковач. Какая неожиданность.
– Да, можно сказать. – Он неловко махнул рукой. Мириам Банкрофт излучала чувственность, ощущаемую даже через линию связи и выводившую его из душевного равновесия. – Это защищённая линия?
– В разумных пределах. Что вам нужно?
Он смущенно кашлянул.
– Я думал… Мне бы хотелось кое-что с вами обсудить. Я… э… ну, наверное, перед вами в долгу.
– Вот как? – Теперь уже поднялись обе брови. – И что именно вы надумали?
Он пожал плечами.
– В настоящий момент я совершенно свободен.
– Неужели? А вот я, однако, в настоящий момент занята, мистер Ковач. Я направляюсь на важную встречу в Чикаго и не вернусь на Западное побережье до завтрашнего вечера. – Уголки губ скривились в едва заметном намёке на улыбку. – Вы согласны подождать?
– Ну конечно.
Она подалась к экрану, прищуриваясь.
– Что у вас с лицом?
Он непроизвольно поднял руку к одному из шрамов. Он рассчитывал, что в тусклом освещении комнаты синяки и ссадины будут не так заметны. Также он не рассчитывал, что Мириам Банкрофт окажется такой наблюдательной.
– Долгая история. Расскажу при встрече.
– Что ж, перед таким заманчивым предложением я вряд ли смогу устоять, – насмешливо сказала она. – Завтра после обеда я пришлю к «Хендриксу» лимузин. Как насчет четырёх часов? Вот и отлично. Тогда до встречи.
Экран погас. Некоторое время он молча смотрел на него, затем, отключив телефон, повернулся в кресле лицом к окну.
– Она действует на меня возбуждающе, – сказал он.
– Да, и на меня тоже. Конечно же.
– Очень смешно.
– Стараюсь.
Встав, я направился за бутылкой виски. Проходя через комнату, я увидел в зеркале у кровати своё отражение.
Если оболочка Райкера производила впечатление человека, привыкшего очертя голову бросаться навстречу напастям, которые предлагала ему жизнь, то человек в зеркале выглядел так, словно обладал умением аккуратно проскальзывать мимо невзгод и с насмешкой наблюдать, как коварная судьба, обманувшись в очередной раз, неуклюже падает на землю лицом вниз. Своими движениями, плавности и экономичной лёгкости которых позавидовала бы Анчана Саломао, он напоминал крупную кошку. Густые иссиня-чёрные волосы ниспадали плавными волнами на обманчиво покатые плечи, а изящные раскосые глаза смотрели на мир с мягкой беззаботностью, говорившей о том, что в нашей вселенной жить хорошо.
Я провёл в оболочке технически оборудованного ниндзя лишь несколько часов – если точно, семь часов и сорок две минуты, согласно часовому дисплею, вживленному в левый верхний угол поля зрения, – но никаких побочных последствий загрузки не было. Я взял бутылку виски изящной смуглой рукой художника, и эта простая демонстрация полного единства мышц и костей озарила меня радостью. Нейрохимическая система «Хумало» постоянно мерцала на грани восприятия, славно расхваливая мириады поступков, которые может в любой момент совершить это тело. Даже когда я служил в Корпусе чрезвычайных посланников, мне не доводилось носить ничего подобного.
Вспомнив слова Карнажа, я мысленно покачал головой. Если чиновники ООН думают, что им удастся установить десятилетнее эмбарго на поставку в колонии вот этого, то они живут в другом измерении.
– Не знаю, как ты, – сказал он, – но у меня от неё мурашки по коже бегут, твою мать.
– Это ты мне говоришь?
Наполнив стакан, я предложил бутылку ему. Он покачал головой. Вернувшись к подоконнику, я снова уселся на него, прислонившись спиной к стеклу.
– Как только Кадмин мог выносить такое? Ортега говорит, он постоянно работал в паре с самим собой.
– Полагаю, со временем к этому привыкаешь. К тому же Кадмин был сумасшедшим.
– О, а мы, значит, в своём уме?
Я пожал плечами.
– У нас нет выбора. Если только не брать в расчет то, что можно просто развернуться и уйти. Неужели так было бы лучше?
– Лучше? Ты не забыл, что именно тебе предстоит иметь дело с Кавахарой. А мне придётся стать шлюхой. Кстати, по-моему, Ортега не в восторге от этого. Я хочу сказать, она и в прошлый раз была смущена, но сейчас…
– Ты говоришь, она была смущена! А что, по-твоему, должен чувствовать я?
– Идиот, я прекрасно знаю, что ты чувствуешь. Я – это ты.
– Неужели? – Глотнув виски, я махнул стаканом. – Как ты думаешь, сколько пройдёт времени, прежде чем мы с тобой перестанем быть одним и тем же человеком?
Он пожал плечами.
– Человек – это то, что он помнит. На настоящий момент наше восприятие окружающего мира различается лишь последними семью или восемью часами. Пока что разница совсем небольшая, ты не находишь?
– По сравнению с сорока с лишним годами памяти? Наверное, ты прав. К тому же личность создают как раз первые воспоминания.
– Да, так говорят. Кстати, раз уж мы заговорили об этом, скажи вот что. Как ты относишься – как мы относимся к тому, что Лоскутный человек мертв?
Я нервно поёжился.
– Неужели нужно обязательно говорить об этом?
– Нужно же о чём-то говорить. Нам придется наслаждаться обществом друг друга до завтрашнего вечера…
– Если хочешь, можешь пойти прогуляться. И раз уж об этом зашла речь, – я ткнул большим пальцем в потолок, – я тоже могу уйти отсюда тем же путем, каким пришел.
– Похоже, ты действительно не хочешь возвращаться к разговору о Кадмине, а?
– Ты начинаешь мне надоедать.
И всё же он был прав. Первоначальный план предполагал, что моя ниндзя-копия остаётся дома у Ортеги, пока копия-Райкер отправляется к Мириам Банкрофт. Затем мне пришло в голову, что для успешного нападения на «Голову в облаках» нам потребуется заручиться помощью «Хендрикса», а я не смог бы доказать отелю свою личность, не прибегая к сканированию памяти полушарий. Поэтому было принято решение, что копия-Райкер перед тем, как уехать к Мириам Банкрофт, представит ниндзя «Хендриксу». Поскольку Райкер до сих пор оставался под наблюдением, по крайней мере со стороны Трепп, нечего было и думать о том, чтобы нам вдвоём, взявшись за руки, войти в парадную дверь отеля. В итоге я одолжил у Баутисты антигравитационную упряжь и костюм-невидимку, и как только начало светать, проскользнул сквозь редкие потоки транспорта на крытый козырьком балкон на сорок втором этаже отеля. «Хендрикс», к тому времени предупреждённый о моём появлении копией-Райкером, впустил меня в здание через вентиляционную шахту.
Осуществить подобный трюк с помощью нейрохимии «Хумало» было так же просто, как войти в парадную дверь.
– Послушай, – сказал копия-Райкер, – я – это ты. Я знаю всё, что знаешь ты. Что плохого в том, если мы поговорим об этом?
– Раз ты знаешь всё, что знаю я, какой смысл нам говорить об этом?
– Знаешь, иногда бывает полезно взглянуть на вещи со стороны. И даже когда высказываешься перед кем-то, на самом деле говоришь с самим собой. А собеседник требуется только для того, чтобы слушать. Так что лучше не держи в себе.
Я вздохнул.
– Не знаю. Я давным-давно похоронил всё, связанное с отцом. Это уже давно мертво.
– Ну да, конечно.
– Я говорю серьёзно.
– Нет. – Он ткнул в меня пальцем, так же, как я сам на балконе виллы «Закат» ткнул в Банкрофта, когда тот не хотел признать выложенные мною факты.
– Ты лжёшь самому себе. Помнишь того сутенёра, которого мы встретили в кабаке Ласло в тот год, когда вступили в банду Шонагана? Нас едва успели от него оттащить, а то бы ему точно несдобровать.
– Это всё химия. Мы накачались по уши тетраметом и выпендривались перед ребятами Шонагана. Твою мать, нам ведь тогда было всего шестнадцать.
– Вздор. Мы поступили так, потому что тот тип был похож на отца.
– Возможно.
– Точно. И по той же самой причине в течение последующих полутора десятилетий мы убивали всех начальников.
– О, успокойся, мать твою! Полтора десятилетия мы убивали всех, кто стоял у нас на пути. Это же была армия, мы зарабатывали этим на жизнь. К тому же с каких это пор сутенёр стал начальником?
– Ну хорошо, мы с тобой пятнадцать лет охотились на сутенёров. И на тех, кто пользуется их услугами. Возможно, именно за это нам сейчас приходится расплачиваться.
– Матерью отец никогда не торговал.
– Ты в этом уверен? В таком случае, почему мы обрушились на обидчиков Элизабет Элиотт с неумолимостью тактической ядерной боеголовки? Почему в этом расследовании мы сделали такой упор на публичные дома?
– Потому что, – сказал я, наливая себе слой виски толщиной с палец, – таким это расследование было с самого начала. Мы занялись девчонкой Элиотт потому, что это казалось правильным направлением. Интуиция чрезвычайных посланников. То, как Банкрофт обращался со своей женой…