Кивнув, я выбрался из стойки. Одиннадцать целых и пятнадцать сотых – стандартный коэффициент компьютерщиков. Именно так называется очень кровавый, но в остальном ничем не запоминающийся боевик с участием Мики Нозавы. Единственное, что я запомнил, была неожиданная гибель героя Нозавы в самом конце фильма. Я надеялся, это не станет дурным предзнаменованием.
– Ну хорошо, – сказал я. – Посмотрим, что там у вас.
Между смутно виднеющимся неспокойным морем и огнями охотничьего домика раскинулась лимонная роща. Я пошёл по пыльной тропинке между деревьями, наслаждаясь ароматом цитрусовых. В высокой траве, растущей вдоль дороги, громко трещали цикады. В бархатном небе над головой звёзды сверкали, как закреплённые бриллианты, а за домиком земля начинала плавно уходить вверх, превращаясь в пологие холмы, позади которых темнела неровная полоса гор. На склонах неясно белели силуэты овец, и до того места, где я находился, доносился лай. Вдалеке мерцали огоньки рыбацкой деревни, менее яркие, чем звёзды.
Под верхней балкой крыльца охотничьего домика качались фонари, но за деревянными столиками никого не было. Стену украшала буйная абстрактная картина, посреди которой красовалась выведенная люминесцентной краской надпись «Пансион цветов 68-го года». Вдоль перил были развешаны колокольчики, покачивающиеся и подмигивающие в порывах легкого бриза, долетавшего с моря. Они издавали самые разнообразные звуки, от хрустального звона до гулкого деревянного стука.
На неухоженной пологой лужайке перед крыльцом кто-то расставил в круг диваны и кресла, так что со стороны казалось, будто стены домика подняли и перенесли на новое место, позабыв интерьер на улице. От пёстрого собрания мягкой мебели, озаряемого огоньками сигарет, доносились приглушённые обрывки разговора. Я стал рыться в карманах в поисках курева, но обнаружил, что, во-первых, его у меня нет, а во-вторых, курить больше не хочется. Я криво усмехнулся.
Над ровным гомоном беседы возвысился голос Баутисты.
– Ковач, это ты?
– А кто ещё это может быть? – послышалось нетерпеливое восклицание Ортеги. – Это же виртуальность, чёрт бы её побрал.
– Да, но… – Пожав плечами, Баутиста указал на свободное место. – Присоединяйся.
На расставленной кругом мягкой мебели сидели пятеро. Ирена Элиотт и Дэвидсон устроились в противоположных концах дивана рядом с креслом, занятым Баутистой. С другой стороны от Баутисты на втором диване вытянулась во весь рост Ортега.
Пятая фигура глубоко утонула в другом кресле, вытянув длинные ноги. Лицо оставалось в тени, жёсткие чёрные волосы торчали над пёстрой банданой. На коленях у незнакомца лежала белая гитара.
Я остановился перед ним.
– «Хендрикс», насколько я понимаю?
– Совершенно верно. – В голосе прозвучали глубина и тембр, отсутствовавшие прежде. Смуглые руки с тонкими, длинными пальцами прошлись по ладам, огласив теряющуюся в темноте лужайку нестройными аккордами. – Проекция базового образа, заложенная на аппаратном уровне создателями. Вот что остается, если снять слои изображений, создаваемых системой подстройки под клиентов.
– Хорошо. – Я сел в кресло напротив Ирены Элиотт. – Вы удовлетворены условиями работы?
Она кивнула.
– Да, всё замечательно.
– Давно вы здесь?
– Я? – Элиотт пожала плечами. – Где-то сутки. А ваши друзья прибыли пару часов назад.
– Два с половиной часа назад, – угрюмо поправила её Ортега. – А ты где задержался?
– Сбой, вызванный нейрохимией. – Я кивнул на фигуру «Хендрикса». – Разве он вам не говорил?
– Именно это он нам и сказал. – Её взгляд стал цепким и придирчивым, как и полагается настоящему полицейскому. – Просто мне бы хотелось уточнить, что это значит.
Я беспомощно развёл руками.
– И мне тоже. Нейрохимия «Хумало» постоянно выпихивала меня из канала, и нам потребовалось какое-то время на то, чтобы добиться совместимости. Возможно, надо будет связаться с производителями. – Я снова повернулся к Ирене Элиотт. – Насколько я понимаю, для погружения вы хотите запустить форматирование на максимальной скорости.
– Вы правильно понимаете. – Элиотт ткнула пальцем в сторону «Хендрикса». – Он говорит, что может работать с коэффициентом триста двадцать четыре, но даже с такой скоростью придётся изрядно попотеть.
– Вы уже начали внедрение?
Элиотт мрачно кивнула.
– Проникнуть туда оказалось сложнее, чем в орбитальный банк. Но я уже сделала пару любопытных открытий. Во-первых, ваша подруга Сара Сахиловская была переправлена с борта «Головы в облаках» два дня назад, а затем через шлюзовую коммуникационную систему переслана на Харлан. Так что теперь она в относительной безопасности.
– Очень рад. Полагаю, вам пришлось изрядно потрудиться, чтобы раскопать это.
– В общем, задача оказалась не из лёгких. – Элиотт кивнула на «Хендрикс». – К счастью, мне помогли.
– Ну а второе любопытное открытие?
– Да. Так вот, каждые восемнадцать часов происходит пересылка информации по закрытой линии связи на принимающую станцию в Европе. Больше без погружения ничего не могу сказать, но, насколько я поняла, пока не нужно. Похоже, я нашла то, что мы искали.
Я вспомнил автоматические пушки, похожие на лапы паука, кожистую оболочку зародышевых мешков, а также мрачных каменных стражей, подпирающих крышу базилики, и поймал себя на том, что снова улыбаюсь, отвечая на их прячущиеся под капюшонами презрительные усмешки.
– Что ж, в таком случае, – я обвёл взглядом собравшихся, – пора приступать к делу.
Глава сороковая
Это снова была Шария.
Мы поднялись с крыши башни «Хендрикса» через час после наступления темноты и влились в ночь, расцвеченную огнями воздушных транспортных средств. Ортега воспользовалась тем самым аппаратом «Локхид-Митома», на котором меня сразу после выгрузки отвезли на виллу «Закат». Но когда я очутился в тускло освещённом чреве корабля, мне показалось, я опять вернулся в штурмовой отряд Корпуса чрезвычайных посланников, готовящийся к высадке в Зихикке. Все вокруг было таким же: Дэвидсон, с лицом, озарённым бледно-голубыми отсветами коммуникационного терминала, играл роль связиста; Ортега, распаковывавшая из рюкзака полоски пластыря и зарядные устройства, была санитаром. В проходе, ведущем к кабине, застыл скрюченный Баутиста, не находящий себе места от беспокойства, а ещё один незнакомый мне «ирокез» сидел за штурвалом. Наверное, на моём лице что-то отразилось, потому что Ортега, оторвавшись от рюкзака, пристально посмотрела на меня.
– Какие-то проблемы?
Я покачал головой.
– Так, немного ностальгии.
– Надеюсь, ты знаешь, о чём говоришь.
Она прислонилась к переборке. В её руке первая полоска пластыря казалась лепестком, оторванным от какого-то светящегося изумрудного цветка. Усмехнувшись, я склонил голову набок, подставляя горло.
– Это четырнадцатипроцентная, – сказала Ортега, прилепляя холодную зелёную полоску мне к шее.
Я ощутил прикосновение чего-то похожего на мелкую шкурку, и тотчас же холодный поток хлынул по ключицам глубоко в грудь.
– Кайф.
– Так и должно быть, твою мать. Знаешь, за сколько эта дрянь ушла бы на улице?
– Вот они, маленькие радости службы в правоохранительных органах.
Баутиста резко обернулся.
– Это не смешно, Ковач.
– Родж, оставь его в покое, – лениво бросила Ортега. – Он в таком состоянии, что надо прощать неудачные шутки. Пойми, это нервы.
Я поднёс палец к виску, подтверждая справедливость её слов. Ловко оторвав пластырь, Ортега отодвинулась в сторону.
– Три минуты до следующей, – сказала она. – Так?
Блаженно кивнув, я открыл рассудок для проникновения «Потрошителя».
Сначала мне было неуютно. По мере того как температура тела понижалась, воздух в салоне транспорта становился всё более жарким и спёртым. Он обжигающей влажной массой проникал в лёгкие и оставался там, и вскоре мне стало тяжело дышать. Перед глазами всё поплыло, во рту стало неприятно сухо. Баланс жидкостей в организме нарушился.
Затем в действие вступили управляющие стимуляторы, и за считаные мгновения голова очистилась от тумана, сменившегося невыносимо ярким бликом солнечного луча на лезвии ножа. Воздух перестал напоминать обжигающий бульон: нейрорегуляторы заставили жизненные системы организма откликнуться на изменение температуры тела. Дыхание превратилось в ленивое наслаждение, и каждый вдох стал глотком горячего рома в студёный вечер. Кабина транспорта и находящиеся в ней люди внезапно показались зашифрованной загадкой, разгадка к которой у меня есть, вот только нужно…
Я поймал себя на том, что на лице помимо воли появляется придурковатая ухмылка.
– У-ух ты, Кристина, это… это просто здорово. Лучше, чем Шария.
– Рада, что тебе понравилось. – Ортега взглянула на часы. – Ещё две минуты. Ты готов?
– Готов. – Сжав губы, я неумело присвистнул. – Всё что угодно. Я готов на всё что угодно.
Ортега кивнула Баутисте, вероятно, предлагая посмотреть на приборную панель.
– Родж, сколько у нас ещё времени?
– Будем на месте меньше чем через сорок минут.
– Давай сюда костюм.
Пока Баутиста полез в шкафчик над головой, Ортега, сунув руку в карман, достала гипноспрей со страшной на вид иголкой на конце.
– Я хочу дать тебе вот это, – сказала она. – Своего рода маленькая страховка от отдела органических повреждений.
– Иголка? – Я покачал головой, как мне показалось, с механической точностью. – Угу. Надеюсь, ты не собираешься вонзать в меня эту долбаную штуковину.
– Это маячок, – терпеливо объяснила Ортега. – Без него ты отсюда не выйдешь.
Я посмотрел на сверкающую иголку. Мой рассудок нарезал факты, словно овощи для салата. В морской пехоте мы использовали подкожные инъекции трассирующих элементов для того, чтобы следить за действиями бойцов, выполняющих специальные задания. Это позволяло в любой момент определить местонахождение наших людей, чтобы в случае чего вытащить их из неприятности. Если же всё проходило нормально, молекулы трассирующих элементов распадались на органические остатки в течение сорока восьми часов.