Я перевёл толкатели на осторожное поступательное движение и поплыл к массивному сигарообразному корпусу дирижабля. На внутренней поверхности забрала шлема ожили чертежи, и я увидел точки проникновения, обозначенные Иреной Элиотт красным. Одна из них, открытое сопло демонтированной кабины датчиков, призывно пульсировала рядом с надписью, выполненной чёткими зелёными буквами: «Наиболее благоприятный путь». Я начал крадучись подниматься вверх.
Сопло имело в диаметре около метра. После того как удалили датчики слежения за состоянием атмосферы, его края остались зазубренными. Сначала я просунул в сопло ноги – в антигравитационной упряжи задача очень сложная – и, ухватившись за край, словно червяк заполз внутрь по талию. Затем, развернувшись, сложил упряжь, после чего смог с трудом пробраться в отверстие и спрыгнуть на пол башни. Теперь можно отключить силовое поле.
Внутри был узкий проход, пространство, едва достаточное для того, чтобы здесь мог разместиться лежа на спине техник, проверяющий оборудование. В задней части башни, как и на чертежах, скачанных Иреной Элиотт, находился старинный воздушный шлюз, запирающийся громоздким колесом. Извиваясь, я прополз вперед так, чтобы можно было ухватить колесо. Я цеплялся костюмом и упряжью о стены тесного прохода, чувствуя, что эти действия успели полностью истощить мои силы. Я сделал глубокий вдох, пытаясь подпитать мышцы в коматозном состоянии, и, подождав, чтобы бьющееся в замедленном ритме сердце разнесло свежий кислород по всему телу, навалился на колесо. Вопреки ожиданиям, оно провернулось достаточно легко, и шлюзовой люк провалился внутрь. За ним была темнота, заполненная плотным воздухом.
Какое-то время я лежал совершенно неподвижно, собираясь с силами. Привыкнуть к ударной дозе «Потрошителя» нелегко. На Шарии нам не приходилось превышать двадцать процентов. Температура атмосферного воздуха в районе Зихикка держалась относительно высокая, а инфракрасные датчики, которыми оснащали танки-пауки, были очень грубыми. Здесь же на тело с температурой воздуха Шарии сработали бы все системы сигнализации. Но без тщательной подпитки кислородом моё тело быстро истощит запасы энергии на клеточном уровне, и я останусь бессильно хрипеть на полу, словно выброшенный на берег кит. Я лежал неподвижно, дыша размеренно и глубоко.
Через несколько минут я развернулся и отцепил антигравитационную упряжь, затем осторожно проскользнул через шлюз и зацепился за стальную решетку палубы ладонями. Затем медленно вытащил из люка остальное тело, чувствуя себя бабочкой, появляющейся на свет из кокона. Окинув взглядом тёмный коридор, я поднялся на ноги и снял с себя шлем и костюм-невидимку. Если чертежи корпуса, извлечённые Иреной Элиотт из архивов судостроительной верфи в Тампе, до сих пор соответствуют действительности, этот коридор должен проходить под огромной сигарой, наполненной гелием, до кормовой рубки управления подъёмной силой. Оттуда я смогу по служебному трапу спуститься непосредственно на главную техническую палубу. Согласно информации Миллера, каюта Кавахары с тремя большими окнами находится двумя уровнями ниже по левому борту.
Я извлёк из памяти чертежи и, достав осколочный пистолет, двинулся в сторону кормы.
Мне понадобилось меньше пятнадцати минут, чтобы добраться до рубки управления подъёмной силой, и по дороге я никого не встретил. Сама рубка, похоже, была полностью автоматизирована, и у меня возникли подозрения, что в наши дни ни у кого не возникает желания разгуливать по шатким трапам в верхней части корпуса дирижабля. Отыскав служебный трап, я начал мучительно медленно спускаться вниз до тех пор, пока тёплые отсветы снизу не сообщили, что я дошёл до главной технической палубы. Я остановился и прислушался, в течение целой минуты напрягая до предела органы чувств, и лишь затем преодолел последние четыре метра. Я спрыгнул на пол ярко освещённого коридора, застеленного ковровой дорожкой. В коридоре никого не было.
Сверившись с внутренними часами, я убрал осколочный пистолет. Время шло неумолимо. Сейчас Ортега и Кавахара уже ведут беседу. Оглядевшись вокруг, я пришёл к выводу, что для каких бы функций ни предназначалась главная техническая палуба в прошлом, сейчас она их не выполняла. Отделанный в матово-красных с золотом тонах коридор был уставлен кадками с экзотическими растениями и светильниками в виде совокупляющихся пар через каждые несколько метров. Густая ковровая дорожка под ногами была выткана чрезвычайно подробными картинами сексуального самозабвения. Мужчины и женщины переплетались друг с другом вдоль всего коридора в непрерывной последовательности ласк и объятий. На стенах были развешаны такие же откровенные голографические картины. При моём приближении они оживали и принимались стонать и охать. Мне показалось, что на одной из них я узнал темноволосую женщину с алыми губами из уличной рекламы, ту, что прижималась к моему бедру в баре на другом конце земного шара.
В холодном отрешении бетатанатина эти картинки производили на меня действия не больше, чем марсианские техноглифы.
Приблизительно через каждые десять метров в коридор с обеих сторон выходили обитые бархатом двустворчатые двери. Не требовалось особого воображения, чтобы догадаться, что за ними происходит. Биокабинки Джерри, но классом повыше. И каждая дверь могла в любую минуту исторгнуть удовлетворённого клиента. Я ускорил шаг, ища боковой проход, который, насколько мне было известно, должен вести к лестнице и лифтам на другие уровни.
Вдруг передо мной из раскрытых дверей с медлительностью, словно бы вызванной артритом, появился какой-то мохнатый зверь. Молодой волчонок. Или собака. Животное было ростом мне по колено и передвигалось на четырёх конечностях, но в строении его задних лап что-то было вопиюще не так. Их будто вывернули наоборот. Прижав уши, зверь тихо заскулил, повернув голову. На мгновение моя ладонь стиснула рукоятку осколочного пистолета, но животное лишь посмотрело на меня, и по немому страданию в его глазах я понял, что мне нечего бояться. Наконец зверь, прихрамывая, засеменил по коридору к комнате напротив и остановился перед ней, вытянув длинную морду к двери, будто прислушиваясь.
Словно во сне, чувствуя, что теряю контроль, я пошёл следом за зверем и тоже прижался ухом к двери. Звукоизоляция была хорошей, но всё же не устояла перед нейрохимией «Хумало», выстановленной на максимум. Где-то на грани порога слышимости моё ухо жалящими насекомыми защекотали звуки. Глухие, ритмичные удары и что-то ещё, напоминающее мольбу и крики женщины, чьи силы были на исходе. Не успел я на них настроиться, как они оборвались.
В тот же самый момент собака у меня под ногами перестала скулить и вытянулась на полу под дверью. Я повернулся было уходить, но она подняла взгляд, наполненный чистой болью и осуждением. В глазах животного я увидел отражение всех жертв, смотревших на меня за последние три десятилетия субъективной жизни. Наконец зверь отвернулся и принялся апатично лизать изувеченные задние лапы.
За долю секунды что-то прорвалось гейзером через ледяную корку бетатанатина.
Я вернулся к двери, из которой появилось животное, вынимая по пути осколочный пистолет, и зашёл внутрь, выставив перед собой зажатое в руках оружие. Просторное помещение было отделано в пастельных тонах; стены украшали двумерные картины в рамах с причудливыми сюжетами. Всю середину занимала массивная кровать под полупрозрачным балдахином. На краю кровати сидел солидный мужчина, раздетый ниже пояса. Сверху на нем был строгий вечерний смокинг, плохо вязавшийся с плотными брезентовыми рукавицами, натянутыми на руки. Нагнувшись, мужчина вытирал промежность влажным полотенцем.
Когда я вошел в комнату, он поднял взгляд.
– Джек? Ты уже закон… – Мужчина непонимающе уставился на пистолет в моих руках. Когда дуло остановилось в полуметре от его лица, в голос прокралась резкость. – Послушайте, эту процедуру я не заказывал.
– Угощайтесь за счет заведения, – равнодушно произнес я, наблюдая за тем, как пучок мономолекулярных осколков разносит в клочья лицо мужчины.
Его руки взлетели от паха, закрывая раны, и он повалился боком на кровать, издав перед смертью несколько вымученных утробных звуков.
Когда я выходил из комнаты, часы на периферии зрения, отсчитывающие время на задание, уже мигали красным. При моём приближении раненое животное у двери напротив даже не пошевелилось. Опустившись на корточки, я ласково провёл ладонью по спутанной шерсти. Подняв морду, собака снова заскулила. Положив на пол осколочный пистолет, я напряг пустую руку. Нейрозастежки разжались, освобождая сверкающий «Теббит».
Я вытер лезвие о шерсть, убрал нож в ножны и подобрал осколочный пистолет. Всё – в неторопливом спокойствии, спасибо «Потрошителю». Затем я направился к боковому коридору. Под бриллиантовой безмятежностью препарата что-то зашевелилось, но «Потрошитель» не позволил придавать этому значение.
Как и было указано на чертежах Элиотт, боковой проход, застеленный дорожкой с уже виденными оргазмическими узорами, привёл к лестнице. Я осторожно спустился вниз, держа пистолет наготове. Впереди меня, как луч радара, перемещалось чувство удалённого осязания, ощупывавшее всё вокруг. Ничего движущегося. Должно быть, Кавахара приказала запереть двери, опасаясь, как бы Ортега и её команда, находясь на борту, не увидели что-либо ненужное.
Спустившись на два уровня, я сошёл с лестницы и, следуя запечатлённым в памяти чертежам, стал петлять по хитросплетению коридоров до тех пор, пока не смог с опредёленной долей вероятности сказать, что дверь в каюту Кавахары находится за ближайшим углом. Прижавшись к переборке, я стал ждать, делая поверхностные вдохи и выдохи. Удалённое осязание предупредило о том, что за той дверью кто-то есть, возможно, не один человек, и я уловил слабую горечь табачного дыма. Опустившись на колени, я ещё раз огляделся по сторонам и прижался грудью к полу. Скользнув щекой по ворсу ковра, я осторожно высунул голову за угол.
Перед дверью стояли мужчина и женщина, одетые в одинаковые зелёные комбинезоны. Женщина курила. Хотя у обоих на поясе висели шоковые пистолеты, судя по виду, это скорее всего технические работники, а не охранники. Несколько расслабившись, я уселся на корточки и стал ждать. В глазу перенапряжённой жилкой пульсировали минуты.