– Да. У него там было давно запланированное совещание. Я сделала вид, будто мы встретились случайно. Как бы мимоходом пригласила его по возвращении заглянуть в «Голову в облаках». Банкрофт всегда так поступает. Покупает плотские утехи после деловых встреч. Наверное, ты уже успел это выяснить.
– Да. Итак, когда он прибыл сюда, что ты ему рассказала?
– Правду.
– Правду? – Я удивленно уставился на Кавахару. – Ты рассказала ему про Мери-Лу Хинчли в надежде, что он тебя поддержит?
– А почему бы и нет? – В её ответном взгляде была леденящая простота. – Наша дружба насчитывает уже несколько столетий. Нас связывают деловые проекты, на осуществление которых требуется больше времени, чем длится одна человеческая жизнь. Я никак не могла ожидать, что Банкрофт примет сторону этих мелких людишек.
– Значит, он тебя разочаровал. Отказался проявить солидарность мафов.
Кавахара снова вздохнула, и на этот раз в её вздохе прозвучала искренняя усталость, поднявшаяся откуда-то из покрытых многовековой пылью глубин.
– В своей душе Лоренс сохранил дешёвый романтизм, который я постоянно недооцениваю. У вас с ним много общего. Но, в отличие от тебя, в его случае это ничем не объяснимо. Этому человеку триста лет от роду. Я была уверена… Наверное, я заставила себя поверить, что это сказалось на его отношении к жизненным ценностям. А всё остальное – напускное позёрство, разглагольствования перед человеческим стадом. – Кавахара махнула изящной рукой, как бы показывая своё бессилие. – Боюсь, я выдавала желаемое за действительное.
– И как повел себя Банкрофт? Заявил, что у него есть моральные принципы?
Кавахара зловеще усмехнулась.
– Ты надо мной издеваешься? Как можешь говорить об этом ты, у кого на руках ещё не засохла кровь десятков сотрудников клиники «Вей»? Палач, подручный Протектората, уничтожавший людей на всех планетах, где им удалось обосноваться? Такеси, ты, если можно так сказать, ведёшь себя несколько непоследовательно.
Защищенный холодными объятиями бетатанатина, я испытал лишь слабое раздражение, столкнувшись с подобной тупостью. Пора чуточку просветить Кавахару.
– Клиника «Вей» была моим личным делом.
– Клиника «Вей» занималась бизнесом, Такеси. Против тебя лично никто ничего не имел. Большинство из тех, кого ты стёр, просто выполняли свою работу.
– Им следовало бы выбрать другой род деятельности.
– Ну а жители Шарии? Какой выбор должны были сделать они? Не родиться на этой планете именно в это время? Быть может, уклониться от призыва на военную службу?
– Тогда я был молодым и глупым, – просто ответил я. – Меня использовали. Я убивал ради интересов таких, как ты, потому что ничего не понимал. Потом я стал разбираться, что к чему. Меня многому научил Инненин. Теперь я убиваю только ради своих собственных интересов, и каждый раз, отнимая человеческую жизнь, понимаю её ценность.
– Её ценность. Ценность человеческой жизни. – Кавахара покачала головой, словно учитель, начинающий терять терпение с непонятливым учеником. – Ты до сих пор молодой и глупый. Человеческая жизнь ничего не стоит.
Такеси, разве ты этого так и не понял? Тебе ведь столько довелось повидать. Сама по себе человеческая жизнь не стоит и гроша. Машины нужно произвести. Сырьё нужно добыть. И то и другое стоит денег. Но люди? – Она презрительно сплюнула. – Людей всегда можно достать столько, сколько надо. Они размножаются, словно раковые клетки, хочешь ты этого или нет. Людей в изобилии, Такеси. С какой стати им иметь цену? Ты знаешь, что нам дешевле нанять живую шлюху, чем установить и запустить эквивалентный виртуальный формат? Реальная человеческая плоть стоит меньше, чем машина. Это – аксиома наших дней.
– Банкрофт так не думал.
– Банкрофт? – Кавахара исторгла презрительный смешок откуда-то из глубины горла. – Банкрофт – калека, хромающий на костылях архаичных понятий. Для меня необъяснимая загадка, как ему удалось продержаться так долго.
– Значит, ты запрограммировала его совершить самоубийство? Дала ему химический толчок?
– Запрограммировала… – Широко раскрыв глаза, Кавахара издала радостный смешок, идеальное сочетание хруста и звона. Её безукоризненно очерченные губы изогнулись в усмешке. – Ковач, неужели ты и впрямь настолько глуп? Я же сказала тебе, Банкрофт сам покончил с собой. Эта мысль пришла в голову ему, а не мне. Раньше ты верил моим словам, несмотря на то что терпеть не мог моё общество. Задумайся, зачем мне нужна его смерть?
– Для того, чтобы стереть рассказ о Хинчли. Когда он снова загрузился в оболочку, в его самой свежей резервной копии это опасное откровение отсутствовало.
Кавахара понимающе кивнула.
– Да, теперь я понимаю ход твоих мыслей. Защитный шаг. В конце концов ты сам, покинув Корпус чрезвычайных посланников, существуешь только обороняясь. А тот, кто живёт в обороне, рано или поздно начинает мыслить соответствующими категориями. Но ты забыл одну важную деталь, Такеси.
– И какую же?
– А такую, что я, Такеси Ковач, это не ты. Я играю не в обороне.
– Даже в теннис?
Она выдала точно откалиброванную усмешку.
– Очень остроумно. Мне незачем было стирать в памяти Лоренса Банкрофта наш разговор, потому что к тому времени он уже сам убил шлюху-католичку. Ему было что терять от резолюции номер 653.
Я заморгал. У меня было много самых разнообразных версий, сосредоточенных вокруг главного убеждения: Кавахара виновна в смерти Банкрофта. И всё же такое кричащее решение мне даже в голову не приходило. Но едва эти слова слетели с уст Кавахары, ещё несколько осколков разбитого зеркала, которое я считал достаточно целым, чтобы увидеть правду, встали на место. Взглянув в собравшийся уголок, я тотчас же пожалел об этом.
Сидевшая напротив Кавахара усмехнулась, правильно истолковав моё молчание. Она поняла, что пробила брешь в защитной оболочке, и это её обрадовало. Тщеславие, опять тщеславие. Единственная слабость Кавахары, но зато какая. Подобно всем мафам, она со временем поверила в собственную исключительность. Признание, последний недостающий элемент мозаики-загадки, далось ей легко. Кавахара хотела, чтобы я его услышал, хотела, чтобы я увидел, насколько она меня опередила, как далеко я от неё отстал.
По-видимому, шутка насчет тенниса задела её за больное место.
– Лицом походила на его жену, – продолжала Кавахара, – её тщательно подобрали и довели до совершенства минимальной пластической операцией. Банкрофт придушил её. Кажется, кончая во второй раз. Подумать только, Ковач, что делает с вами, самцами, супружеская жизнь, а?
– Ты засняла это? – Спросив, я понял, как глупо звучит мой вопрос.
Улыбка вернулась на лицо Кавахары.
– Ну же, Ковач, спрашивай то, на что я действительно должна отвечать.
– Банкрофту оказали химическое содействие?
– Ну да, разумеется. Тут ты прав. Очень мерзкий препарат, но, надеюсь, ты знаешь…
Во всем был виноват бетатанатин. Замороженная медлительность, вызванная его действием. В нормальном состоянии я пришел бы в движение с дуновением воздуха от открывшейся двери. Эта мысль пронеслась у меня в сознании со всей стремительностью, на какую была способна, но уже по одному её присутствию я понял, что не успею. Надо было действовать без раздумий. В бою мысль – такая же неподобающая роскошь, как и горячая ванна с массажем. Она затуманила молниеносную прозрачность нейрохимии «Хумало», и я вскочил, вскидывая осколочный пистолет, опоздав на пару столетий.
Шлёп!
Шоковый заряд ударил бешено мчащимся поездом, и я, кажется, увидел мелькающие ярко освещённые окна. Мой взгляд застыл на Трепп, стоящей пригнувшись в дверном проёме, с шоковым пистолетом в вытянутой руке. Она осторожно следила за мной на тот случай, если промахнулась или на мне под костюмом-невидимкой надет нейробронежилет. Увы. Мой пистолет вывалился из судорожно разжавшейся онемевшей руки, и я рухнул следом за ним. Деревянная палуба, налетев, ударила меня по голове одним из подзатыльников моего отца.
– Где ты пропадала? – В вышине прозвучал голос Кавахары, искажённый моим тускнеющим сознанием в низкое ворчание.
Появившаяся в поле зрения изящная рука подобрала осколочный пистолет. Я смутно ощутил, как другая рука вытаскивает из второй кобуры шоковый пистолет.
– Сигнал тревоги сработал лишь пару минут назад. – Трепп нагнулась, с любопытством разглядывая меня. – Маккейбу пришлось порядком остыть, чтобы его зафиксировали температурные датчики. Почти вся охрана до сих пор на верхней палубе, таращится на труп. Кто это такой?
– Это Ковач, – рассеянно бросила Кавахара, возвращаясь к письменному столу, по пути засовывая осколочный пистолет и шокер за пояс.
Моему парализованному сознанию казалось, что она удаляется по просторной равнине, что тянется на сотни метров вокруг, и превращается в крохотную точку. Похожая на куклу, Кавахара склонилась над столом и нажала кнопку на панели управления.
Я не отключался.
– Ковач? – Лицо Трепп резко стало безучастным. – Я думала…
– Да, и я тоже. – Голографический дисплей на столе ожил, расплетаясь. Кавахара нагнулась, и у неё на лице заплясали разноцветные огоньки. – Он провёл нас за нос, загрузившись во вторую оболочку. Скорее всего, не обошлось без помощи Ортеги. Тебе следовало бы подольше задержаться на борту «Розы Панамы».
У меня в ушах по-прежнему звенело, взгляд застыл, но я оставался в сознании. Я не мог сказать точно, является ли это побочным эффектом бетатанатина, ещё одним достоинством системы «Хумало» или следствием неумышленного сочетания того и другого. Но что-то помогало держаться на плаву.
– Нахождение на месте преступления с оравой полицейских действует мне на нервы, – сказала Трепп, ощупывая моё лицо.
– Вот как? – Кавахара была все ещё погружена в изучение потока данных. – Ну а споры на тему морали с этим психопатом, дополненные чистосердечным признанием, плохо скажутся на моём пищеварении. Я начала бояться, что ты никогда… Твою мать!