Видоизмененный углерод. Такеси Ковач: Видоизмененный углерод. Сломленные ангелы. Пробужденные фурии — страница 10 из 18

Необъяснимое явление

Любого, кто строит спутники, которые мы не можем сбить, следует воспринимать серьезно, а если он вернется за своей техникой, лучше относиться к нему с осторожностью. Это не религия, а здравый смысл.

Куэллкрист Фальконер.

Метафизика для революционеров

Глава тридцатая

Не люблю дальний космос. От него едет крыша.

Дело не в опасности. В космосе можно позволить себе больше ошибок, чем на дне океана или в ядовитой атмосфере – такой, например, как атмосфера Глиммера V. В вакууме ошибка может обойтись вам не так дорого, и я несколько раз испытал это на себе. Глупость, рассеянность и паника повлекут за собой вашу смерть не с такой неумолимой неизбежностью, как в более суровой среде. Проблема в другом.

Орбитальные станции висят над Харланом на пятисоткилометровой высоте и без промедления сбивают любой летательный аппарат крупнее шестиместного вертолета. Случались редкие исключения, но пока еще никто не смог установить их причину. Как следствие, харланцы нечасто поднимаются в небо, и боязнь высоты – явление столь же распространенное, как беременность. В восемнадцать лет, когда я, тогда еще солдат морской пехоты Протектората, впервые облачился в вакуумный костюм, мой мозг совершенно оцепенел, и, глядя вниз, в бесконечную пустоту, я слышал лишь собственное тихое поскуливание. Путь вниз казался очень долгим.

Подготовка посланников помогает справиться с большинством страхов, но ты прекрасно знаешь, что именно пугает тебя, так как чувствуешь, когда подготовка вступает в силу. Я чувствовал это каждый раз. На высокой орбите над Лойко во время бунта пилотов; десантируясь вместе с вакуум-коммандос Рэндалла в районе внешней луны Адорасьона, и еще однажды в глубинах межзвездного пространства, играя в смертельные салочки с членами «Риэлтерской команды» вокруг корпуса захваченной колониальной баржи «Мивцемди», в бесконечном падении вдоль траектории ее движения, на расстоянии нескольких световых лет до ближайшего солнца. Перестрелка у «Мивцемди» была худшим из этих воспоминаний. Я до сих пор вижу ее в кошмарах.

«Нагини» проскользнула в проем, образованный порталом в трехмерном пространстве, и повисла посреди пустоты. Я выдохнул вместе со всеми остальными, синхронно затаившими дыхание, когда штурмовик начал вхождение, встал и направился к пилотской кабине, слегка подлетая на ходу из-за коррекции гравиполя. Звездная равнина уже была видна на экране, но я хотел рассмотреть ее хорошенько через укрепленные прозрачные носовые панели. Нет лучшего средства против страха, чем взглянуть врагу в лицо, прочувствовать бездну, разверзающуюся у самого твоего носа. Осознать, где ты находишься, всеми животными корнями своего естества.

Открывать двери между отсеками идет вразрез с правилами поведения в дальнем космосе, но никто не стал меня останавливать, хоть все и видели, куда я иду. Амели Вонгсават удивленно взглянула на меня, когда я вошел, но и она промолчала. Но, с другой стороны, она была первым пилотом в истории человечества, осуществлявшим мгновенную переброску с высоты шесть метров над поверхностью планеты в глубь открытого космоса, так что, подозреваю, ее мысли могло занимать кое-что другое.

Я устремил взгляд через ее левое плечо. Потом опустил глаза и почувствовал, как мои пальцы вцепились в спинку кресла.

Страх получил подтверждение.

Знакомый сдвиг в голове, словно в ослепительно ярком свете захлопнулись герметические двери, отсекая доступ к определенным участкам мозга. Подготовка.

Дыхание выровнялось.

– Если собираешься здесь оставаться, советую присесть, – сказала Вонгсават, не отрываясь от монитора гравитации, поднявшего тревожный писк из-за внезапного исчезновения планеты под нами.

Я проковылял к месту второго пилота, сел и начал нашаривать ремни.

– Что-нибудь видишь? – поинтересовался я, тщательно имитируя спокойствие.

– Звезды, – ответила она коротко.

Я помолчал, привыкая к открывавшемуся передо мной виду, чувствуя, как саднят напряженные мышцы в углах глаз в инстинктивном желании хотя бы на периферии зрения найти проблеск света в океане этой беспроглядной тьмы.

– Ну что, насколько мы далеко?

Пальцы Вонгсават забегали по астронавигационной панели.

– Если эта штука не врет, – она тихо присвистнула, – семьсот восемьдесят с лишним миллионов километров. Можешь себе представить?

Это означало, что мы находимся на самом краю орбиты Банхарна, одинокого, ничем не примечательного газового гиганта, несущего караул возле внешних пределов системы Санкции. Еще на триста миллионов километров дальше по эклиптике обреталось замкнутое в кольцо море мелкого камня, слишком рассеянное, чтобы его можно было назвать поясом, но по какой-то причине так и не образовавшее небесное тело. В паре сотен миллионов километров по другую сторону от этого располагалась Санкция IV. Где мы находились примерно сорок секунд назад.

Внушительно.

Конечно, межзвездный пробой может еще быстрее доставить на такое большое расстояние, что кончится бумага записывать нули. Но для него человека надо сначала оцифровать, а потом загрузить в новую оболочку по другую сторону, а это время и технологии. Целый процесс.

В нашем же случае никакого процесса не было или, по крайней мере, не было ничего, что, с человеческой точки зрения, на него бы походило. Мы просто пересекли порог. При наличии желания и вакуумного костюма я буквально мог бы через этот порог перешагнуть.

Описанное Сутьяди чувство чужеродности снова пощекотало шею мурашками. Подготовка очнулась и подавила его. Восхищение напополам со страхом.

– Мы остановились, – пробормотала Вонгсават скорее себе, чем мне. – Что-то погасило наше ускорение. Какое-то… господи… боже.

Ее голос, и без того негромкий, на последних словах окончательно перешел в шепот и замедлился под стать «Нагини». Я оторвал взгляд от цифр, которые Вонгсават только что увеличила на дисплее, и первой моей мыслью, в силу привычки думать в планетарном контексте, было то, что мы влетели в какую-то тень. Когда я вспомнил, что здесь нет никаких гор, да и солнечного света, который можно было бы затмить, тоже не больно-то много, меня настиг тот же самый ледяной шок, который, похоже, испытывала Вонгсават.

Звезды над нашими головами исчезали.

Они тихо растворялись, их стремительно поглощала безразмерная раскинувшаяся громада, зависшая, казалось, всего в нескольких метрах от верхних смотровых иллюминаторов.

– Это он, – произнес я, и по спине пробежал холодок, точно мои слова послужили завершением какого-то ритуала вызова.

– Он находится в… – Вонгсават покачала головой. – …примерно в пяти километрах. А это означает…

– …что его ширина – двадцать семь километров, – прочитал я данные с экрана. – А длина – пятьдесят три. Внешние части конструкции выступают на…

Я сдался:

– Большой. Очень большой.

– Правда же? – послышался за спиной голос Вардани. – Видите вон там зубчатый край? Каждое углубление в километр глубиной.

– Может быть, мне со зрителей начать деньги брать? – сердито отреагировала на ее появление Вонгсават. – Госпожа Вардани, будьте любезны вернуться и занять свое место.

– Прошу прощения, – пробормотала археолог. – Я просто…

Завыли сирены. Их размеренные завывания сотрясли воздух кабины.

– Боевая тревога! – крикнула Вонгсават и рывком подняла «Нагини» на попа.

В гравитационном колодце от этого маневра всем пришлось бы несладко, но единственное поле тяготения сейчас создавал сам корабль, и потому ощущение напоминало разве что спецэффект эксперии, фокус с голосмещением из арсенала иллюзиониста с Ангельской верфи.

Обломки после боя в вакууме.

В правом иллюминаторе я увидел падающую на нас ракету, кувыркающуюся в пустоте.

Услышал обнадеживающе-бодрые автоматические голоса боевых систем, докладывающих о готовности.

Крики из отсека за спиной.

Мои мышцы напряглись. Резко вмешалась подготовка, расслабив тело, приготовив его к столкновению…

Минуточку.

– Не может быть, – неожиданно воскликнула Вонгсават.

В космосе невозможно увидеть ракету. Даже те, что сделаны нами, движутся слишком быстро для человеческого глаза.

«Угрозы ракетного удара нет, – произнес боевой компьютер слегка разочарованным голосом. – Угрозы ракетного удара нет».

– Оно еле движется, – Вонгсават, качая головой, ткнула пальцем в другой экран. – Скорость вращения… Э, ребята, да оно просто дрейфует.

– Но это все-таки автоматика, – я показал на небольшой красный всплеск на спектроскане. – Возможно, электроника. Это не камень. Не просто камень, по крайней мере.

– Тем не менее активности нет. Оно абсолютно инертно. Дай-ка я запущу…

– Лучше смени курс и сдай назад, – я произвел быстрый расчет в уме, – метров на сто. Тогда оно буквально окажется у нас на ветровом стекле. Включи внешнее освещение.

Вонгсават смерила меня взглядом, в котором сложным образом соединились презрение и ужас. Такие рекомендации едва ли доведется услышать во время летных инструктажей. Кроме того, в ее крови, как и в моей, наверняка еще бушевал адреналин. Это портит характер.

– Выполняю смену курса, – произнесла она наконец.

За иллюминаторами вспыхнул свет.

В некотором отношении идея была не супер. Укрепленный прозрачный композит иллюминаторов должен был соответствовать спецификациям боевых действий в вакууме, из чего следовало, что от него отразятся любые микрометеориты – кроме разве что самых бойких, – оставив максимум царапину. Уж разумеется, столкновение с дрейфующим объектом им ничем не грозит. Но оно в определенном смысле все же нанесло удар.

За моей спиной пронзительно вскрикнула Таня Вардани. Короткий, тут же оборвавшийся звук.

Хотя объект обгорел и пострадал от низкой температуры и отсутствия давления, в нем все же можно было опознать человеческое тело в летней одежде.

– Господи боже, – снова прошептала Вонгсават.

Почерневшее лицо невидяще смотрело на нас. Вокруг пустых глазниц колыхалась кайма лопнувшей замерзшей ткани. Рот был раскрыт в крике – столь же немом сейчас, сколь и тогда, когда его обладатель пытался озвучить свою смертельную агонию. Тело под тканью нелепо-яркой пляжной рубашки было раздуто – очевидно, из-за разрывов кишок и желудка. В иллюминатор стучала костяшками клешня руки. Вторая рука была заведена за голову. Ноги были согнуты так же – одна вперед, другая назад. Этот человек, кем бы он ни был, умер, барахтаясь в вакууме.

Умер в падении.

Позади меня негромко рыдала Таня Вардани.

Снова и снова повторяя чье-то имя.

* * *

Остальных мы отыскали по маячкам в скафандрах. Тела дрейфовали на дне трехсотметровой впадины на корпусе, сгруппировавшись вокруг, по всей видимости, стыковочного узла. Их было четверо, каждый в простеньком вакуумном комбинезоне. Судя по виду тел, трое умерли, когда закончился запас воздуха, что, согласно спецификациям на скафандрах, должно было занять от шести до восьми часов. Четвертый не захотел ждать так долго. В его шлеме красовалось аккуратное пятисантиметровое отверстие, идущее справа налево. Промышленный лазерный резак все еще висел, прикрепленный к правому запястью мертвеца.

Вонгсават снова отправила наружу оборудованный щупохватом автомат для работы в открытом космосе. Мы молча наблюдали за тем, как маленькая машина поднимает трупы и относит их к «Нагини» с той же аккуратностью и ловкостью, с какой уже доставила почерневшие и поврежденные останки Томаса Дхасанапонгсакула, обнаруженные у портала. На этот раз зрелище напоминало похоронную процессию в обратной перемотке. Тела, заключенные в белую оболочку вакуумных костюмов, извлекались из пустоты и доставлялись в нижний воздушный шлюз «Нагини».

Вардани не смогла справиться с чувствами. Она спустилась на грузовую палубу вместе со всеми нами, в то время как Вонгсават осталась на полетной палубе, чтобы открыть внутреннюю дверь шлюза. Сутьяди и Люк Депре занесли тела. Но когда Депре раскрыл застежки первого шлема и стащил его с головы покойника, из груди Тани вырвалось сдавленное рыдание, и она бросилась в дальний угол. Ее стошнило. Воздух наполнился резким запахом рвоты.

Шнайдер подошел к ней.

– Ее ты тоже знала? – зачем-то спросил я, глядя на мертвое лицо.

Это была женщина в оболочке лет сорока с лишним, с широко раскрытыми, полными укора глазами. Ее тело совершенно оледенело, шея жестко торчала из ворота костюма, не давая голове коснуться пола. Нагревательные элементы должны были еще проработать какое-то время после того, как кончился запас воздуха, но, если женщина входила в ту же команду, членов которой мы обнаружили в траловых сетях, она находилась здесь как минимум год. Скафандров с таким запасом жизнеобеспечения пока еще не производят.

За археолога ответил Шнайдер:

– Это Арибово. Фаринторн Арибово. Глифолог с Дангрекских раскопок.

Я кивнул Депре. Он расстегнул и снял остальные шлемы. Мертвые уставились на нас, приподняв головы, словно выполняя упражнения для пресса. Арибово и трое мужчин. Только у самоубийцы глаза были закрыты; на лице застыло настолько умиротворенное выражение, что так и тянуло заново проверить, уж не померещилось ли мне то ровное отверстие с обожженными краями, что проделал в его черепе лазер.

Глядя на труп, я задумался, как бы поступил сам. Увидев, как захлопывается портал, понимая, что умру здесь, во мраке. Понимая, что, даже если мои точные координаты немедленно передать самому быстрому спасательному судну, оно придет с опозданием на месяцы. Оставалось только гадать, хватило бы у меня мужества ждать, застыв в самом сердце бесконечной ночи, безнадежно надеясь на чудо.

Или же мужества не ждать.

– Это Вэн, – Шнайдер подошел и встал за моим плечом. – Имени не помню. Тоже какой-то теоретик-глифолог. Других не знаю.

Я посмотрел на другой конец палубы, где у стены, обхватив себя руками, сидела Вардани.

– Оставь ты ее в покое, а? – прошипел Шнайдер.

Я пожал плечами:

– Ладно. Люк, возвращайся в шлюз и упакуй Дхасанапонгсакула, пока он не потек. Потом остальных. Я с тобой. Сунь, можешь проинспектировать буй? Сутьяди, не поможешь ей? Хотелось бы понимать, сможем ли мы вообще запустить эту рухлядь.

Сунь угрюмо кивнула.

– Хэнд, а тебе хорошо бы просчитать варианты. Если буй накрылся, нам понадобится другой план действий.

– Минутку, – впервые за все время, что я знал Шнайдера, я увидел на его лице неподдельный страх. – Мы что, остаемся? После того что произошло с этими людьми, мы остаемся?

– Мы не знаем, что произошло с этими людьми, Шнайдер.

– А это не очевидно? Портал нестабилен, он закрылся перед их носом.

– Херня это, Ян, – в хриплом голосе Вардани прорезалась нота былой твердости, отчего в моей груди что-то шелохнулось.

Я взглянул на нее и увидел, что она поднимается, краем ладони отирая слезы и капельки рвоты с лица.

– Когда мы активировали его в прошлый раз, он стоял открытым несколько дней. В моих глифах никакой нестабильности не было – ни тогда, ни сейчас.

– Таня, – Шнайдер выглядел так, будто его предали. Он широко развел руки в стороны, – я имел в виду…

– Я не знаю, что здесь стряслось, не знаю, что… – она с трудом выдавливала из себя слова, – …что за лажа вышла с глифами, которые использовала Арибово. Но с нами этого не случится. Я свое дело знаю.

– При всем уважении, госпожа Вардани, – Сутьяди обвел взглядом лица присутствовавших, оценивая настроения. – Вы сами признали, что наши знания об этом объекте ограничены. Не могу понять, каким образом вы можете гарантировать…

– Я мастер Гильдии, – Вардани медленно подошла к шеренге трупов.

Ее глаза горели, словно покойники вызывали у нее гнев фактом своей смерти. – Эта женщина мастером не была. Вэн Сяодон. Не был. Томас Дхасанапонгсакул. Не был. Они были скребунами. Пусть, может быть, и талантливыми, но этого недостаточно. Мой опыт в области марсианской археологии составляет более семидесяти лет, и если я говорю, что портал стабилен, то он стабилен.

Она огляделась. Ее взгляд был ясен. У ее ног лежали трупы. Спорить с ней никто не захотел.

* * *

Радиоактивное отравление, вызванное заубервильским взрывом, все сильнее разрушало мои клетки. С телами мы провозились дольше, чем я планировал, – уж точно намного дольше, чем это должно было занять у офицера «Клина Карреры», – и, когда наконец крышка контейнера для трупов медленно опустилась, я ужасно устал.

Депре, если и чувствовал себя так же, виду не показывал. Возможно, маорийские оболочки действительно держались соответственно заявленным характеристикам. Он двинулся к противоположному концу палубы, где Шнайдер показывал Цзян Цзяньпину какой-то трюк с гравитатором. После секундного колебания я повернулся и направился к лестнице на верхнюю палубу, надеясь найти Таню Вардани в носовом отсеке.

Вместо нее я обнаружил Хэнда, тот разглядывал на главном экране проплывающую под нами громаду марсианского звездолета.

– К такому зрелищу сразу не привыкнешь, а?

В голосе Хэнда слышался жадный энтузиазм. Внешние огни «Нагини» выхватывали из темноты лишь несколько сотен метров, но и там, где огромная структура растворялась во мраке, она продолжала выделяться на фоне звездного неба. Она казалась бесконечной с ее странными изгибами и выпирающими конструкциями, похожими на готовые лопнуть пузыри. Она бросала вызов зрению, напряженно пытающемуся нащупать границы ее непроницаемой неохватности. Только начинало казаться, что различаешь край, что видишь слабый блеск звезд за пределом гигантской тени, как вдруг эти искры таяли или резко вздрагивали, и становилось понятно, что это была лишь оптическая иллюзия, игра света на еще одной грани невероятной махины. Корабли колониального флота Конрада Харлана считались одними из самых больших транспортных средств, построенных человеческой наукой, но на марсианском судне они могли бы служить спасательными катерами. Даже поселения в системе Нового Пекина не могли сравниться с ним размерами. К такому масштабу мы еще не были готовы. «Нагини» зависла над звездолетом, точно чайка над сухогрузом, везущим белаводоросли из Ньюпеста в Миллспорт. Мы были ничтожной малостью, бестолковым случайным попутчиком.

Я плюхнулся на сиденье рядом с Хэндом и развернулся лицом к экрану, чувствуя, как по рукам и спине пробегает дрожь. Таская трупы, я основательно промерз, а когда мы упаковывали Дхасанапонгсакула, оледеневшие ткани глазного яблока, торчащие из его пустых глазниц, будто кораллы, обломились под пластиком, прямо под моей ладонью. Я почувствовал, как они подаются, услышал тихий хруст, с которым они треснули.

Из-за этого еле слышного звука смерти благоговение перед монументальностью марсианского судна сильно поубавилось.

– Да обычная колониальная баржа, только побольше, – бросил я. – Теоретически такую и мы могли бы построить. Просто эту массу было бы сложно разогнать.

– А вот им, очевидно, несложно.

– Очевидно.

– То есть вот что это такое, по твоему мнению? Колониальный корабль?

Я пожал плечами, пытаясь придать голосу небрежность:

– Не так много существует причин для постройки судна таких размеров. Либо оно предназначалось для буксировки чего-то куда-то, либо для проживания. А зачем бы строить поселение в такой дали? Исследовать тут нечего. Нечего добывать, нечего ловить.

– А зачем здесь парковаться колониальной барже?

Хрусть-хрусть.

Я закрыл глаза.

– А не все ли тебе равно, Хэнд? Когда вернемся, эта штука сгинет в корпоративных доках на каком-нибудь астероиде. Никто из нас ее больше не увидит. Чего к ней привязываться? Получишь свой процент, бонус или что там тебя греет.

– Думаешь, я не испытываю любопытства?

– Думаю, что тебе без разницы.

После этого он замолчал, пока с грузовой палубы не пришла Сунь с плохими новостями. Оказалось, буй безнадежно поврежден.

– Сигнал он подает, – сказала она. – И, если постараться, двигатели запустить можно. Потребуется новый источник питания, но, думаю, я смогу модифицировать генератор одного из гравициклов. Но локационные системы накрылись, а для ремонта у нас нет ни материалов, ни инструментов. Без них буй не сможет сохранять положение в пространстве. Даже обратная тяга наших собственных двигателей, скорее всего, отправит его в глубь космоса.

– А если запустить его после того, как включим двигатели? – Хэнд перевел взгляд на Сунь, затем снова на меня. – Вонгсават может рассчитать траекторию и стартовать, после чего мы и скинем буй. Ах да…

– Инерция, – закончил я за него. – Импульса, сообщенного при запуске, все равно хватит, чтобы не дать ему удержаться на месте. Так, Сунь?

– Абсолютно точно.

– А если его прикрепить?

Я невесело усмехнулся:

– Прикрепить? Ты что, не видел, что произошло, когда нанобы попытались прикрепить себя к порталу?

– Надо что-нибудь придумать, – сказал Хэнд уклончиво. – Мы не отправимся восвояси ни с чем. Тем более будучи в шаге от успеха.

– Попытаешься приварить буй к этой штуковине – и мы вообще не сможем отправиться восвояси, Хэнд. И ты это понимаешь.

– В таком случае, – он неожиданно перешел на крик, – надо найти другой способ.

– Такой способ есть.

Таня Вардани показалась из пилотской кабины, куда ушла, пока мы занимались упаковкой трупов. Ее лицо было по-прежнему бледно и под глазами залегли тени, но при этом от нее исходило почти сверхъестественное спокойствие, какого я не видел в ней ни разу после освобождения из лагеря.

– Госпожа Вардани, – Хэнд оглядел кабину, словно проверяя, кто еще был свидетелем его срыва, и надавил на веки большим и указательным пальцами. – У вас есть идеи?

– Есть. Если Сунь Липин сможет починить источник питания буя, мы абсолютно точно сможем его установить.

– Установить где? – спросил я.

Она натянуто улыбнулась:

– Внутри.

Повисла секундная пауза.

– Внутри, – я кивнул в сторону экрана, на километры и километры бесконечной инопланетной конструкции, – вот этого?

– Да. Войдем через причальный док и поставим буй в каком-нибудь надежном месте. Корпус должен пропускать радиоволны, нет никаких оснований считать иначе. Если судить по марсианской архитектуре. В любом случае мы можем делать пробные трансляции до тех пор, пока не найдем подходящее место.

– Сунь, – Хэнд снова перевел на экран взгляд, ставший почти мечтательным, – сколько времени вам потребуется для ремонта источника питания?

– От восьми до десяти часов. Определенно не больше двенадцати, – Сунь повернулась к археологу. – А сколько вам нужно, чтобы открыть причальный док?

– Ах, это, – по лицу Вардани промелькнула еще одна странная улыбка, – он уже открыт.

* * *

Перед высадкой я смог поговорить с ней всего один раз. Мы столкнулись возле туалета через десять минут после короткого брифинга в диктаторском стиле, устроенного Хэндом. Она стояла спиной ко мне, и мы неловко столкнулись в узком проеме. Она вскрикнула и обернулась. На ее лбу блестела испарина, выступившая, судя по всему, после нового приступа рвоты. От нее исходил характерный запах, и из проема тоже тянуло кислятиной.

Таня заметила, как я на нее смотрю:

– Ну что?

– Ты в порядке?

– Нет, Ковач. Умираю. А ты в порядке?

– Ты уверена, что это хорошая идея?

– Ой, ты еще не начинай! Мне казалось, мы уже все выяснили с Сутьяди и Шнайдером.

Я промолчал, не отрывая взгляда от ее лихорадочно блестевших глаз. Она вздохнула:

– Послушай, если это удовлетворит Хэнда и позволит нам вернуться, то я считаю, да, это хорошая идея. И это в разы безопаснее, чем пытаться крепить неисправный буй к корпусу корабля.

Я покачал головой:

– Дело не в этом.

– Не в этом?

– Нет. Ты просто хочешь попасть внутрь, прежде чем «Мандрейк» запрячет его в какой-нибудь закрытый сухой док. Ты хочешь обладать им сама, пусть всего на несколько часов. Так ведь?

– А ты не хочешь?

– Я думаю, все мы хотим, кроме Сутьяди и Шнайдера.

Я знал, что Крукшенк бы хотела – я так и видел, как загораются ее глаза при одной мысли об этом. Ее энтузиазм, когда мы стояли у релинга на траулере. То же самое чувство прикосновения к чуду, которое было написано на ее лице, когда она смотрела на активированный портал сквозь экран-филигранник. Может быть, именно поэтому я и не выступил с возражениями – если не считать этого скомканного разговора в дверях пропахшего рвотой туалета. Может быть, я чувствовал себя должником.

– Ну а что тогда? – пожала плечами Вардани. – В чем проблема?

– Ты знаешь, в чем.

Она издала нетерпеливый возглас и попыталась обойти меня. Я не шевельнулся.

– Ты мне дашь пройти, Ковач? – прошипела она. – До посадки пять минут, я должна быть в кабине.

– Почему они не вошли внутрь, Таня?

– Мы уже это…

– Фуфло это, Таня. Приборы Амели говорят о наличии пригодной для дыхания атмосферы. Они знали, как открыть док, может, он даже был открыт. А они все равно остались умирать снаружи, ожидая, пока кончится воздух в скафандрах. Почему они не вошли?

– Ты же был на брифинге. У них не было запаса пищи, у них…

– Ага, я выслушал миллионы рациональных доводов, но не заметил среди них ни одного объяснения, почему четверо археологов предпочли умереть в своих скафандрах, вместо того чтобы провести последние часы на борту величайшей археологической находки за всю историю человечества.

Мгновение она колебалась, и в это мгновение я увидел в ней тень той женщины, с которой мы были у водопада. Затем ее глаза снова лихорадочно заблестели.

– А какого хера ты меня-то спрашиваешь? Включай вон аппаратуру для УЛПиО и спрашивай их! У них же стеки целы, так?

– Аппаратура накрылась жопой, Таня. Ее, как и буи, угробила коррозионная граната. Так что я опять спрашиваю тебя. Почему они не вошли внутрь?

Она снова замолчала и отвернулась. Мне показалось, что у нее задергался уголок глаза. Но когда она снова подняла голову, на ее лице было то же выражение холодного спокойствия, что во время нашего разговора в лагере.

– Я не знаю, – произнесла она наконец. – И раз мы не можем спросить об этом у них, остался только один способ узнать.

– Ну да, – я устало прислонился к косяку, освобождая дорогу. – И это ж самое главное, да? Узнать. Выведать тайны истории. Передать сраную эстафету научных открытий. Тебя не интересуют деньги, тебе все равно, кому будет принадлежать право собственности, тебя определенно не пугает смерть. С чего бы остальным чувствовать себя по-другому, правильно?

Она вздрогнула, но тут же взяла себя в руки. Потом отвернулась и зашагала прочь, а я все смотрел на бледный свет иллюминиевой плитки, к которой только что прижималось ее тело.

Глава тридцать первая

Это походило на бред.

Помню, где-то читал, что, когда археологи впервые обнаружили под землей пространства-мавзолеи, которые они позже классифицировали как города, большая часть ученых сошла с ума. Психические расстройства стали в то время профессиональным риском. Лучшие умы человечества принесли в жертву ради поиска ключей к загадке марсианской цивилизации. Их разум не был сломлен, не рухнул в пучину безумия, как у архетипических антигероев хоррор-эксперии. Он не был сломлен, просто притупился. Прежняя острота мышления сменялась рассеянностью, неопределенностью, нерешительностью. Так закончили свои дни десятки людей. От постоянного контакта со следами деятельности нечеловеческого разума ученые словно физически изнашивались. Гильдия разбазарила их, сточив, как хирургические скальпели на шлифовальном камне.

– Ну, наверное, если уметь летать… – протянул Люк Депре, без особого энтузиазма оглядывая архитектурное сооружение, представшее перед нашими глазами.

В его позе читались раздражение и смятение. Судя по всему, он, как и я, испытывал трудности с определением точек, где потенциально могла располагаться засада. Когда боевая подготовка укореняется на таком глубоком уровне, невозможность выполнять то, чему тебя учили, напоминает никотиновую ломку. А пытаться найти засаду в марсианской архитектуре было все равно что пытаться голыми руками изловить скользминога с мыса Митчем.

Сразу за причальным доком, за тяжеловесной притолокой входа, взрывалась во все стороны внутренняя структура корабля, не похожая ни на что виденное мной прежде. Пытаясь подобрать сравнение, я припомнил эпизод своего ньюпестского детства. Однажды весной, ныряя возле Рифа Хираты со стороны Глуби, я порядочно понервничал, когда шланг моего латаного-перелатаного, где-то выцыганенного гидрокостюма зацепился за коралловый отросток на пятнадцати метрах ниже уровня моря. Глядя на серебристые пузырьки кислорода, устремившиеся вверх из рваной дыры, я на секунду задумался, а как же эта пузырьковая буря выглядит изнутри.

Теперь я знал как.

Пузыри, на которые я смотрел теперь, переливались голубым и розовым перламутром в местах, где их подсвечивали изнутри невидимые источники приглушенного света. От пузырей из моего детства они отличались большей долговечностью, зато их расположение характеризовалось такой же хаотичностью. В том, как они соединялись и перетекали друг в друга, не было никакого архитектурного смысла. Кое-где на месте стыка оставалось отверстие диаметром всего в несколько метров. В других местах закругляющиеся стены просто обрывались там, где сталкивались с другой окружностью. В первом помещении, в котором мы оказались, потолок ни разу не опустился ниже двадцатиметровой отметки.

– А пол, однако же, плоский, – пробормотала Сунь Липин, опускаясь на колени, чтобы провести ладонью по блестящей поверхности. – И у них тут были – есть – грав-генераторы.

– Происхождение видов, – голос Тани Вардани гулко, точно в соборе, раскатился под нависавшими сводами. – Их эволюция шла в гравитационном колодце, как и наша. Нулевая гравитация, сколько бы удовольствия она ни приносила, вредна в долгосрочной перспективе. А при наличии гравитации нужны плоские поверхности, чтобы ставить на них предметы. Практический подход в действии. Как и в случае причального дока. Как ни приятна возможность поразмять крылья, посадка космического корабля требует прямых линий.

Мы все обернулись на проем, через который только что вошли. По сравнению с залом, где мы сейчас стояли, искривленные очертания причального дока выглядели даже скромно. Длинные ступенчатые стены вытянутого конуса напоминали двух спящих змей двухметровой толщины, не совсем ровно уложенных друг на друга. Кольца змей были слегка волнистыми: даже несмотря на ограничения, накладываемые функциональностью, марсианские кораблестроители как будто не смогли удержаться от органических виньеток. Путь вниз сквозь уровни постепенно увеличивающейся атмосферной плотности, создаваемой каким-то механизмом в ступенчатых стенах, не представлял никакой опасности, но, глядя по сторонам, трудно было отделаться от чувства, что опускаешься в чрево какого-то спящего существа.

Словно в бреду.

Я чувствовал, как видения скользят вдоль самых границ зрения, легко облизывая глазные яблоки и оставляя в голове слабое ощущение отека. Сродни дешевым виртуальностям из игровых центров времен моего детства, где конструкт не давал игроку посмотреть вверх больше, чем на несколько градусов по горизонтальной оси, даже если туда тянул следующий уровень игры. Здесь было схожее ощущение, обещающее скорую ноющую боль в глазах от неустанных попыток увидеть то, что находится наверху. Осознание пространства над головой и непреходящее желание всмотреться в него.

Изгибы блестящих поверхностей вокруг искажали восприятие, внушали смутное ощущение, что ты вот-вот завалишься набок, что на самом деле упасть, лечь на пол будет, возможно, самым правильным положением в этом раздражающе-чужом пространстве. Что вся эта нелепая структура обладает хрупкостью яичной скорлупы и треснет при первом же неверном движении, извергнув тебя в пустоту.

Словно в бреду.

Привыкай.

Зал не был пуст. По краям высились скелетные конструкции, похожие на строительные леса. В моей голове всплыли голоснимки, которые я рассматривал в детстве, – марсианские насесты с виртуальными моделями марсиан. Теперь, в реальности, пустые перекладины производили пугающее и мрачное впечатление, отнюдь не отпугивающее мурашки на затылке.

– Их почему-то сложили, – озадаченно пробормотала Вардани, глядя вверх.

У нижнего изгиба пузыря под – судя по всему – убранными насестами стояли машины, назначение которых я даже не пытался угадать. По большей части они выглядели шипастыми и враждебными, но, когда археолог прошла мимо одной такой, та только пробубнила что-то и обиженно расправила колючки.

В ответ тут же послышался сухой стук пластика, тонкий вой накапливающегося заряда – каждый из находившихся под полым куполом зала людей схватился за оружие.

– Ой, господи ты боже, – Вардани едва удостоила нас взглядом через плечо. – Расслабьтесь, а. Она в спящем режиме. Это машина.

Я убрал «калашниковы» и пожал плечами. Стоявший на другом конце зала Депре поймал мой взгляд и ухмыльнулся.

– Машина для чего? – поинтересовался Хэнд.

На этот раз археолог вообще не обернулась.

– Не знаю, – сказала она устало. – Дайте мне пару дней, команду и лабораторию со всем необходимым оборудованием, тогда, может, узнаю. Сейчас же могу сказать только, что она в режиме ожидания.

Сутьяди, не опуская «санджета», сделал два шага вперед:

– Как вы это определяете?

– Потому что иначе, поверьте, мы бы уже с ней взаимодействовали. Кроме того, зачем бы существу, у которого над плечами возвышаются крылья с шипами в метр длиной, ставить активную машину так близко к закругленной стене? Говорю же, здесь все обесточено и отключено.

– Госпожа Вардани, по всей очевидности, права, – подтвердила Сунь, поворачиваясь и сверяясь с нухановичским анализатором на руке. – В стенах есть электрические цепи, но в основном неактивные.

– Что-то же должно все это поддерживать, – Амели Вонгсават стояла в центре зала, сунув руки в карманы и задрав голову к потолку, под которым гуляли сквозняки. – Пригодный для дыхания воздух. Слегка разреженный, зато теплый. Кстати говоря, и обогрев же как-то должен обеспечиваться.

– Системы обслуживания, – утратив, по всей видимости, интерес к машинам, Таня Вардани подошла обратно к группе. – Во многих городах на Марсе и Земле Нкрумы – из тех, что располагались особенно глубоко, – они тоже были.

– Способные работать так долго? – спросил Сутьяди мрачно.

Вардани вздохнула и ткнула пальцем в сторону входа:

– Колдовства тут никакого нет, капитан. У нас на «Нагини» работает такая же система. Если мы все умрем, она будет ждать нашего возвращения несколько веков.

– Да, и, если тот, кого она дождется, не будет иметь кодов доступа, она размажет его по стенке. Что не очень меня успокаивает, госпожа Вардани.

– Ну, возможно, в этом и заключается разница между нами и марсианами. Толика утонченной цивилизованности.

– И аккумуляторы помощнее, – добавил я. – Здесь все поддерживается гораздо дольше, чем это смогла бы сделать «Нагини».

– Что насчет радиопрозрачности? – спросил Хэнд.

Сунь переадресовала вопрос системе «Нуханович». Массивная наплечная часть анализатора замигала. В воздухе над тыльной стороной ладони образовались символы.

Сунь пожала плечами:

– Не очень высокая. Я едва улавливаю навигационный маяк «Нагини», от которого нас отделяет всего-то одна стена. Полагаю, сигнал экранируется. Мы стоим на причальной площадке, да еще вплотную к корпусу. Думаю, надо зайти подальше внутрь.

Я заметил, как некоторые члены группы обменялись встревоженными взглядами. Депре заметил, как я на него смотрю, и слегка улыбнулся.

– Ну что, кто хочет исследовать местность? – спросил он вкрадчиво.

– Не уверен, что это хорошая идея, – сказал Хэнд.

Я отделился от кучки, в которую мы невольно сбились под влиянием оборонительного инстинкта, прошел в зазор между двумя насестами и ухватился за кромку отверстия, расположенного за и над ними. Подтягиваясь, почувствовал, как по телу прокатилась волна усталости и слабой тошноты, но к этому времени я уже был готов, и нейрохимия нейтрализовала эффект.

Ниша оказалась пустой. Не наблюдалось даже пыли.

– Может, это и плохая идея, – согласился я, спрыгивая. – Но скольким людям по эту сторону следующего тысячелетия выпадет такая возможность? Сунь, тебе сколько нужно, десять часов?

– Максимум.

– А как считаешь, сможешь для нас набросать приличную карту с помощью этой вот штуковины? – я указал на анализатор «Нухановича».

– Очень возможно. Это же все-таки лучшее программное обеспечение, которое можно купить за деньги, – она отвесила небольшой поклон в сторону Хэнда. – «Умные» системы «Нуханович». Лучше не бывает.

Я перевел взгляд на Амели Вонгсават:

– А орудийные системы «Нагини» заряжены на полную катушку.

Пилот кивнула:

– С параметрами, которые я задала, она сможет выдержать полномасштабную тактическую атаку без всякого нашего участия.

– Ну, в таком случае я бы сказал, что у нас на руках дневной абонемент на посещение Кораллового замка, – я посмотрел на Сутьяди. – Для желающих, конечно.

Оглядывая группу, я видел, что идея пустила корни. Депре уже был «за» – его любопытство читалось по лицу и позе, – но и остальные потихоньку начинали испытывать сходные чувства. То один, то другой запрокидывали головы, чтобы полюбоваться марсианской архитектурой; лица смягчались от удивления и восхищения. Даже Сутьяди слегка поддался общему настрою. Угрюмая настороженность, не покидавшая его с тех пор, как мы вошли в атмосферное поле причального дока, сменилась чем-то менее напряженным. Страх неизвестности отступал, его вытеснило чувство куда мощнее и древнее.

Обезьянье любопытство. Черта, о которой я презрительно упомянул в разговоре с Вардани, когда мы стояли на берегу у Заубервиля. Суматошный, верещащий разум джунглей, карабкающийся по мрачным фигурам старых каменных идолов и тычущий пальцами в раскрытые глазницы исключительно из желания видеть. Светлое, темное стремление знать. То, что привело нас сюда, заставило проделать весь путь от зеленых равнин центральной Африки. То, благодаря чему мы однажды, возможно, зайдем в такую даль, что окажемся там прежде солнечного света этих самых центральноафриканских дней.

Хэнд, приняв начальственный вид, шагнул в центр нашего круга.

– Давайте-ка расставим приоритеты, – произнес он осторожно. – Я разделяю ваше желание осмотреть хотя бы часть этого судна – я и сам бы хотел его осмотреть, – но наша главная задача – это найти место для установки буя, откуда он мог бы передавать сигнал. Эту задачу мы обязаны выполнить в первую очередь, и я предлагаю делать это единой группой, – он повернулся к Сутьяди. – После чего мы можем сформировать исследовательские отряды. Капитан?

Сутьяди кивнул, но кивок выглядел нетипично рассеянным. Как и все мы, Сутьяди уже перестал прислушиваться к частотам человеческого диапазона.

* * *

Если у кого-то еще оставались сомнения насчет состояния марсианского корабля, за те пару часов, что мы провели, бродя по застывшим пузырям, сомнения окончательно развеялись. Мы прошагали примерно с километр, переходя из помещения в помещение, соединяющиеся друг с другом без всякой очевидной системы. Входы в некоторые из них располагались более-менее на уровне пола, прочие же размещались так высоко, что Вардани или Сунь приходилось включать гравитаторы и подниматься, чтобы заглянуть внутрь. Цзян и Депре выступали в авангарде, проверяя каждое новое помещение на предмет засады с обеих сторон – бесшумная, смертоносная симметрия.

Мы не обнаружили никаких признаков жизни.

Машины, которые попадались на пути, нас игнорировали, и никто не выказывал желания подойти поближе, чтобы добиться от них более энергичной реакции.

Чем дальше мы углублялись внутрь корабля, тем больше попадалось структур, которые с некоторой натяжкой можно было назвать коридорами, – длинные овальные пространства с входными и выходными отверстиями яйцеобразной формы. Они были построены тем же способом, что и стандартные залы-пузыри, только их чуть изменили, придав другую форму.

– Знаешь, на что это похоже? – сказал я Вардани, пока мы ждали, когда Сунь исследует очередное отверстие наверху. – На аэрогель. Будто они построили основной каркас, а потом просто… – я покачал головой; идея упрямо не желала облекаться в слова, – …не знаю, накачали поверх него несколько кубических километров суперпрочного аэрогеля и дали застыть.

Вардани слабо улыбнулась:

– Ну да, может быть. Что-нибудь вроде того. Это бы означало, что их знания о пластичности материалов слегка превышают наши, не так ли? При возможности-то спроектировать и смоделировать пену в таких масштабах.

– Может, и нет, – я ощупывал края раскрывшейся идеи, словно сгибы оригами. – Форма здесь вряд ли имела особенное значение. Сгодилась бы любая. А потом просто берешь и наполняешь пространство всем необходимым. Двигателями там, системами жизнеобеспечения, оружием…

– Оружием? – в выражении ее обращенного ко мне лица промелькнуло нечто, чего я не смог считать. – А что, это обязательно должен быть военный корабль?

– Нет, просто пример. Но…

– Здесь что-то есть, – послышался в коммуникаторе голос Сунь. – Какое-то дерево или…

То, что произошло следом, с трудом поддается описанию.

До моих ушей донесся звук.

Я понял, что услышу его, за доли секунды до того, как тихий звон действительно долетел до моих ушей из пузыря наверху, который осматривала Сунь. Это понимание было твердым знанием, я уловил звук, словно эхо-наоборот – эхо, летящее в направлении, обратном медленному течению времени. Это была интуиция посланника, сработавшая на таком уровне эффективности, которого раньше мне удавалось достичь только во сне.

– Поющая ветвь, – сказала Вардани.

Я слушал, как затихает эхо, возвращая меня из только что испытанного состояния предвидения, и неожиданно почувствовал острое желание оказаться по другую сторону портала, преодолевать обычные житейские трудности вроде атак нанобов или радиоактивных осадков с развалин уничтоженного Заубервиля.

Вишня и горчица. Необъяснимое смешение запахов, последовавшее за смолкшим звуком. Цзян поднял «санджет».

Обычно невозмутимое лицо Сутьяди исказилось:

– Это еще что такое?

– Поющая ветвь, – ответил я, пряча за небрежностью тона беспокойство. – Что-то вроде комнатного растения у марсиан.

Вживую я видел поющую ветвь лишь однажды, на Земле. Выкопанная из горной породы Марса, где она произрастала на протяжении нескольких тысячелетий, она превратилась в художественный объект. По-прежнему продолжая петь, отзываясь на любое прикосновение, даже прикосновение ветерка, по-прежнему источая вишнево-горчичный аромат. Не мертвая, не живая, не подпадающая ни под одну категорию человеческой науки.

– К чему она крепится? – полюбопытствовала Вардани.

– Растет из стены, – в голосе Сунь звучало ставшее уже привычным восхищение. – Как коралл…

Вардани сделала шаг назад, в свою очередь готовясь взлететь, и потянулась к гравитатору. Воздух ужалил вой включенного двигателя.

– Я поднимаюсь.

– Секундочку, госпожа Вардани, – Хэнд преградил ей дорогу. – Сунь, оттуда есть путь наверх?

– Нет. Этот пузырь вообще никуда не ведет.

– Тогда спускайтесь, – он поднял руку, не давая Вардани двинуться с места. – У нас нет для этого времени. Позже, когда Сунь займется починкой буя, можете вернуться, если захотите. Прежде всего мы должны найти безопасное место для передачи сигнала.

По лицу Вардани промелькнула тень несогласия, но археолог слишком устала, чтобы возражать. Она снова выключила двигатели гравитатора – машина разочарованно взвыла – и отвернулась. До меня долетели обрывки ее бормотания, такие же еле различимые, как запах вишни и горчицы, тянущийся сверху. Она направилась прямиком к выходу. Цзян, стоявший у нее на пути, после секундного колебания уступил дорогу.

Я вздохнул.

– Ловко сработано, Хэнд. Она для нас самое близкое подобие гида-аборигена по этому… – я обвел рукой окружающее пространство, – …месту, а ты ее бесишь. Ты такому научился, пока готовил свою докторскую по инвестициям в условиях военного конфликта? Действовать на нервы эксперту при каждой удобной возможности?

– Нет, – сказал он ровным голосом. – Но я научился не терять времени.

– Ну ясно, – я последовал за Таней и нагнал ее в самом начале выходящего из зала коридора. – Эй, погоди. Вардани. Вардани, остынь, а. Ну засранец он, чего тут поделаешь?

– Торгаш сраный.

– Ну да. Это тоже. Но он причина, по которой мы вообще здесь находимся. Не стоит недооценивать энергию меркантильности.

– Это ты мне философию экономики собрался втирать?

– Я… – я остановился. – Послушай.

– Нет, с меня хватит этого…

– Нет, послушай, – я поднял руку и указал вперед. – Там. Слышишь?

– Ничего я не… – она не договорила, звук долетел и до ее ушей.

К тому моменту нейрохимия «Клина Карреры» усилила его, не оставив места для сомнений.

Откуда-то издалека доносилось пение.

* * *

Пройдя еще два зала, мы обнаружили их. Целый бонсай-лес поющих ветвей, покрывавший пол и низ стены коридора в месте, где он соединялся с большим пузырем. Ветви, похоже, проросли сквозь перекрытия в месте стыка, хотя никаких разломов или трещин я не заметил. Создавалось впечатление, что материал корпуса сомкнулся вокруг них, как рубец. Ближайшая машина держалась поодаль, соблюдая почтительную десятиметровую дистанцию.

Звук, который издавали поющие ветви, напоминал пение скрипки, но только смычок скользил по струнам jxtym медленно, и уловить мотив мне так и не удалось. Звук едва превышал порог слышимости, но каждый раз, когда он становился громче, я чувствовал, как у меня начинает сосать под ложечкой.

– Воздух, – тихо произнесла Вардани.

Она опустилась на корточки перед поющими ветвями.

После нашей пробежки по овальным коридорам и круглым залам дыхание у нее сбилось, зато глаза сияли:

– Наверное, конвекционный поток с других уровней. Ветви поют только при поверхностном контакте.

Я постарался справиться с невольным ознобом.

– Как ты полагаешь, сколько им лет?

– Кто знает? – она поднялась. – Если бы мы находились в гравитационном поле планеты, я бы дала им пару тысяч лет максимум. Но мы не в гравитационном поле планеты.

Отступив на шаг, она покачала головой и прижала пальцы к губам, словно заграждая путь слишком поспешному предположению. Я ждал. Наконец рука оторвалась от лица и описала неуверенную дугу:

– Посмотри на паттерн переплетения. Они обычно не… Обычно они растут иначе. Без такого искривления.

Я посмотрел туда, куда указывал ее палец. Самая высокая из ветвей, разбросавшая во все стороны каменные тощие конечности, была мне по грудь. Мешанина красновато-коричневых отростков казалась роскошнее и запутаннее, чем у ветви на Земле. Высокое растение стояло в окружении товарок помельче, которые переплетались похожим образом, только вот…

В этот момент к нам присоединились остальные во главе с Депре и Хэндом.

– Что вы, к чертям… О!

От воздушных потоков, вызванных движением тел в зале, тихое пение ветвей стало чуть заметно громче. У меня внезапно пересохло в горле.

– Просто смотрю вот на них, если это не вызывает у вас возражений, Хэнд.

– Госпожа Вардани…

Я бросил на Хэнда предупреждающий взгляд.

Депре встал рядом с археологом:

– Они опасны?

– Не знаю. В обычных условиях нет, но…

Мысль, которая шевелилась на задворках моего сознания, наконец вдруг оформилась:

– Они растут навстречу друг другу. Посмотрите на ветки тех, что помельче. Они тянутся вверх и расходятся вширь. У высоких они торчат во все стороны.

– Это предполагает определенный уровень коммуникации. Интегрированную систему внутренних связей, – Сунь обошла группу поющих ветвей, сверяясь с датчиком на руке. – Хотя, хм-м…

– Никакой радиации обнаружить не удастся, – голос Вардани стал почти мечтательным. – Они впитывают ее как губки. Полное поглощение всего, за исключением красной части светового спектра. В соответствии с их минеральным составом их поверхность вообще-то не должна быть красной. Она должна отражать весь видимый свет.

– Но не отражает, – сказал Хэнд таким тоном, будто собирался арестовать ветви за нарушение закона. – Почему, госпожа Вардани?

– Если бы у меня был ответ на этот вопрос, я была бы сейчас президентом Гильдии. Мы знаем о поющих ветвях меньше, чем о всех прочих аспектах марсианской биосферы. Вообще говоря, мы даже не знаем, можно ли их отнести к биосфере.

– Они же растут, не правда ли?

Вардани усмехнулась:

– Кристаллы тоже растут. Это не делает их живыми.

– Не знаю, как вам, – произнесла Амели Вонгсават, которая ходила вокруг ветвей, не спеша опустить «санджет». – Но мне кажется, что это смахивает на инфестацию.

– Или на искусство, – пробормотал Депре. – Поди разбери.

Вонгсават покачала головой:

– Это корабль, Люк. На корабле не выставляют объекты коридорного искусства в местах, где о них будешь спотыкаться каждый раз, когда проходишь мимо. Посмотри на них. Они же тут повсюду.

– А если уметь летать?

– Все равно будут мешать.

– Искусство столкновений, – предположил Шнайдер, хмыкнув.

– Так все, достаточно, – Хэнд помахал руками, отгоняя от ветвей новоявленных зрителей. Красные каменные ветви тихо отозвались на его движение, когда их коснулись воздушные потоки. Запах усилился.

– У нас нет на…

– …это времени, – пробубнила Вардани. – Мы должны найти безопасное место для передачи сигнала.

Шнайдер гоготнул. Я сдержал усмешку, стараясь не смотреть в сторону Депре. Похоже, Хэнд начинал терять контроль над группой, а я не хотел, чтобы мандрейковец сейчас сорвался. Я все еще не знал, чего можно ждать, если у него не выдержат нервы.

– Сунь, – голос Хэнда звучал достаточно ровно. – Проверьте верхние помещения.

Специалистка по системам кивнула и включила гравитатор. Двигатели взвыли, затем, когда подошвы ботинок Сунь оторвались от пола, басовито загудели. Цзян и Депре с поднятыми «санджетами» обеспечивали прикрытие.

– Здесь тупик, – крикнула Сунь из первого прохода.

Я услышал, как изменился звук, и вновь посмотрел на поющие ветви. На меня смотрела только Вардани, и только она увидела, как изменилось выражение моего лица. Незаметно для Хэнда она приоткрыла рот в немом вопросе. Я кивнул на ветви и приложил к уху руку.

Слушай.

Вардани придвинулась ближе, покачала головой.

Прошипела:

– Это невоз…

Но это было возможно.

Тихий скрипичный звук модулировался, реагируя на ровное фоновое гудение гравдвигателей. Или на само гравиполе. Менялся и становился еле заметно громче. Словно пробуждаясь.

Глава тридцать вторая

Место для передачи сигнала мы нашли спустя час и четыре гнезда поющих ветвей. К тому времени мы уже начали двигаться обратно к причальному доку, ориентируясь по карте, которую набросали сканеры «Нухановича». Марсианская архитектура понравилась картографическому софту не больше, чем мне, что было ясно по длинным паузам, возникавшим каждый раз, когда Сунь загружала новую порцию данных. Но после двух часов блужданий по кораблю и кое-каких удачных решений со стороны специалистки по системам программа начала выдвигать собственные предположения о том, в каком направлении нам стоит продолжать поиски. Предположения эти – что, наверное, неудивительно – оказались абсолютно правильны.

Выбравшись из закручивающейся спиралью трубы, наклон которой был слишком крут с точки зрения человеческих представлений об удобстве, мы с Сунь оказались на краю пятидесятиметровой платформы, открытой со всех сторон. Над головами раскинулось кристально-ясное звездное небо. Нас окружала абсолютная пустота, если не считать сухого скелета некой конструкции в центре, показавшейся мне похожей на миллспортский портовый кран. Впечатление открытого пространства было так велико, что я рефлекторно задержал дыхание. Легкие, еще саднящие после крутого подъема, слабо трепыхались в груди.

Я преодолел рефлекс.

– Это силовое поле? – спросил я Сунь, тяжело дыша.

– Нет, – сдвинув брови, она сверилась с прибором на руке. – Прозрачный композит, примерно метр толщиной. Весьма впечатляюще. Никакого искажения. Полный визуальный контроль. Смотри, вон наш портал.

Портал выделялся на фоне звездного неба – странно продолговатый спутник, медленно плывущее в темноте пятно серо-голубого света.

– Мы, наверное, в башне управления стыковкой, – решила Сунь, похлопав себя по руке и медленно поворачиваясь. – Ну что я говорила? «Умная» система «Нуханович». Лучше не быва…

Сунь осеклась. Взглянув на нее, я увидел, как расширились ее глаза, устремленные куда-то вперед. Я посмотрел туда же и увидел марсиан.

– Наверное, стоит позвать остальных, – сдержанно произнес я.

Широко раскрыв крылья, они зависли над платформой, как призраки замученных до смерти орлов, запутавшихся в некоем подобии стропов, которые зловеще раскачивались в воздушных потоках. Их было всего двое: один находился практически вровень с верхушкой центральной конструкции, второй – чуть выше человеческой головы. Осторожно приблизившись, я увидел, что стропы были металлическими, увешанными приспособлениями, назначение которых представляло для меня не меньшую загадку, чем функция машин в залах-пузырях.

Я прошел мимо еще одной группки поющих ветвей, большая часть которых была мне лишь по колено. Едва удостоил их взгляда. Сунь за моей спиной, нагнувшись к спиралевидной трубе, громко позвала остальных. Ее крик, казалось, что-то потревожил в воздухе. Вокруг купола зазвенели отголоски эха. Я подошел к марсианину, висевшему ниже, и остановился.

Разумеется, я видел их раньше. Все видели. Их образы сопровождают нас с пеленок. Марсиане. Они заменили собой мифологических существ нашего собственного местечкового, террацентричного наследия: богов и демонов, вокруг которых когда-то строились наши легенды.

«Невозможно переоценить, – писал Гретцки в пору, когда у него, судя по всему, еще был порох в пороховницах, – тот удар, который это открытие походя нанесло представлениям о месте человечества во Вселенной и убежденности, что Вселенная в каком-то смысле принадлежит нам».

* * *

Вот как изложила это Вардани одним прекрасным вечером на балконе склада Роспиноджи:

«Брэдбери, 2089 год по доколониальному летоисчислению. Герои античности развенчаны и низведены до статуса обычных невежественных задир – которыми они, по всей вероятности, всегда и были, – после того как первые декодированные марсианские системы данных известили мир о существовании цивилизации звездных странников, возраст которой как минимум равен возрасту человечества в целом. Тысячелетние знания Египта и Китая начинают казаться детским лепетом. Мудрость веков мгновенно оборачивается обычной болтовней обкуренных подзаборных пьянчужек. Лао-цзы, Конфуций, Иисус Христос, Магомет – да что эти ребята знали? Гуру местечкового розлива, ни разу не покидавшие планеты. Где были они в то время, когда марсиане бороздили межзвездные пространства?

Разумеется – Вардани еле заметно и неприятно усмехается, – ни одна из основных религий не собиралась сдаваться без боя. Обычные стратегии. Инкорпорировать марсиан в общий порядок вещей, подкорректировать священные тексты или сочинить новые, поменять интерпретации. Потерпев неудачу во всем этом из-за нехватки серого вещества, попросту начать отрицать факты, объявив все происками злых сил и разнося в пух и прах несогласных. Должно сработать.

Но не сработало.

Какое-то время казалось, что все складывается как надо. Нарастающая истерия вылилась в акты сектантской агрессии, и молодые кафедры ксенологии в университетах то и дело страдали от поджогов. Именитые археологи передвигались под охраной вооруженного эскорта, а в университетских городках постоянно вспыхивали стычки между фундаменталистами и полицией. Интересное время для студенчества…

В результате волнений начали формироваться новые верования. В общем они не сильно отличались от старых во всех отношениях, включая догматичность. Но в их глубине или, возможно, наоборот, на самой поверхности быстро восходили ростки внерелигиозного убеждения в существовании чего-то, что не укладывалось в понятие „бог“.

Возможно, дело было в крыльях. Этот культурный архетип укоренился так глубоко – ангелы, демоны, Икар и бесчисленные ему подобные идиоты, сигающие с башен и утесов до тех пор, пока мы наконец не научились делать это как надо, – что человечество не могло с ним расстаться.

Возможно, дело было в том, что на кону стояло слишком много. Астронавигационные карты обещали новые миры, куда мы могли просто взять и отправиться, уверенные, что планеты земного типа находятся там, где указано, именно потому, что там так указано.

Как ни назови, это была именно вера. Не знание. Гильдия в ту пору не была так уж убеждена в правильности своего перевода, а для того чтобы отправить в глубины космоса сотни тысяч оцифрованных сознаний и клонированных эмбрионов, необходимо нечто существенно более весомое, чем просто теория.

Это была вера в практическую ценность Нового Знания. На место террацентричной привычки рассчитывать на мощь человеческой науки и ее способность когда-нибудь Решить Все Проблемы пришло спокойное желание положиться на всеобъемлющее величие Марсианского Знания, которое, словно добрый отец, возьмет с собой в море и даст постоять у штурвала. Мы улетали с Земли не как повзрослевшие дети, покидающие родительский дом, а как малолетние несмышленыши, доверчиво ухватившись пухлой ручонкой за коготь марсианской цивилизации. Предприятие внушало абсолютно иррациональное чувство безопасности, тепла и комфорта. Это чувство сделало для переселения не меньше, чем столь превозносимая Хэндом экономическая либерализация.

Три четверти миллиона смертей на Адорасьон всё изменили. Еще несколько геополитических просчетов привели к усилению Протектората. Из-за них на Земле снова набрали силу старые системы верований как политических, так и духовных, тома незыблемых данностей, на которые можно опереться. Мы вели себя безрассудно, и за это придется заплатить. Во имя стабильности и безопасности нам теперь необходима твердая рука.

От недолгого всплеска энтузиазма в отношении всего марсианского теперь мало что осталось. Минуло несколько столетий со времен Вычинского и его команды первопроходцев, которых изгнали из университетов и лишили финансирования, а некоторых и вовсе убили. Гильдия затаилась, ревниво оберегая ту толику интеллектуальной свободы, которую ей отпустил Протекторат. Вместо хоть какого-то понимания марсиан, у нас есть лишь два слоя представлений, практически не соотносящихся друг с другом. На одной стороне – хрестоматийно-сухие тексты и изображения в тех объемах, которые Протекторат счел приемлемыми для людей. Каждый ребенок прилежно изучает их внешний облик, строение крыльев и скелета, динамику полета, скучные детали ритуалов спаривания и заботы о потомстве, виртуальную реконструкцию их оперения и цвета, созданную на базе тех немногих визуальных материалов, к которым мы получили доступ или создали на основании догадок Гильдии. Эмблематические изображения гнездовий, предположительная одежда. Яркие, легко усвояемые детали. Не слишком много социологии. Слишком непонятно, слишком неопределенно, слишком непоследовательно – и кроме того, ну разве хочется кому-то вообще всем этим заморачиваться?..»

– Мы отбросили знания, – сказала она, слегка ежась от холода. – Сознательно предпочли невежество перед лицом того, что можно понять, лишь приложив усилия.

«А другой полюс вобрал в себя эзотерику. Причудливые религиозные культы, легенды, слухи с раскопок. Здесь марсиане сохраняют свою прежнюю значимость – здесь о них можно говорить с придыханием. Здесь их можно называть так, как их когда-то назвал Вычинский: „Новые Древние, открывающие нам истинное значение этого слова. Таинственно исчезнувшие крылатые благодетели, что слетели вниз и кончиком крыла провели по затылку человеческой цивилизации, напомнив нам о том, что шесть или семь тысячелетий обрывочно записанной истории здесь древностью не считаются“».

* * *

Этот марсианин был мертв.

Мертв уже давно, по крайней мере, это было очевидно. Тело мумифицировалось, крылья истончились до пергамента, от усохшей головы остался один длинный, узкий череп с полураскрытым клювом. Раскосые глаза, наполовину спрятанные за мембраной век, почернели. Под кожей ниже клюва было заметно какое-то уплотнение – вероятно, горловая железа. Как и крылья, она была тонкой и полупрозрачной, как бумага.

Угловатые конечности были вытянуты вперед, тонкие когти лежали на приборах. Я почувствовал невольное восхищение. Это существо, чем бы оно ни было при жизни, встретило смерть за пультом управления.

– Не трогай, – прикрикнула на меня сзади Вардани, и я осознал, что тянусь к нижнему краю рамы, к которой крепились стропы.

– Прости.

– Прощения будешь потом просить сам у себя, если его кожа лопнет. В подкожных слоях жира у них вырабатывается кислотный секрет, и после их смерти процесс выходит из-под контроля.

При жизни баланс поддерживается, как мы полагаем, посредством окисления пищи, но кислота настолько сильная, что при достаточном объеме водяного пара может растворить большую часть трупа, – Таня шла вокруг рамы с профессиональной осторожностью члена Гильдии; ее лицо было предельно сосредоточенным, глаза ни на миг не отрывались от крылатой мумии. – Когда они умирают подобным образом, кислота разъедает жир и высыхает, превращаясь в порошок, который может причинить немало вреда, если попадет в носоглотку или глаза.

– Понял, – я сделал пару шагов назад. – Спасибо, что предупредила заранее.

Она передернула плечами:

– Я не ожидала их здесь обнаружить.

– К кораблю обычно прилагается экипаж.

– Ну да, Ковач, а к городам – население. Однако за четыре с лишним века археологических работ на трех десятках планет нам удалось обнаружить всего только пару сотен сохранившихся трупов марсиан.

– Что неудивительно, с таким-то дерьмищем в организме, – сказал подошедший Шнайдер, глазея на тело марсианина с другой стороны рамы. – А что с ними произойдет, если им придется какое-то время поголодать?

Вардани бросила на него раздраженный взгляд:

– Неизвестно. Вероятно, начнется процесс дезинтеграции.

– Больно, наверное, – сказал я.

– Да уж, наверное, – она явно не хотела разговаривать ни с кем из нас, зрелище поглощало ее целиком.

Шнайдер не воспринял намека. А может быть, за звуком голосов он хотел укрыться от мертвой тишины и устремленных на нас сверху взглядов крылатых существ.

– И как такое только получиться могло? В смысле, – он гоготнул, – это как-то не больно смахивает на естественный отбор. Организм, который сам себя убивает, когда проголодается.

Я посмотрел на иссохший труп с распростертыми крыльями и снова почувствовал уважение к погибшим на посту марсианам. В сознании вызревало нечто неопределенное, какая-то мысль, которую чувства посланника расценили как проблеск интуиции, готовой перерасти в знание.

– Да нет, это отбор, – слова появились сами собой. – Мощный стимул развития. Благодаря которому круче этих сукиных сынов в небе никого не осталось.

Мне показалось, что по лицу Тани Вардани проскользнула тень улыбки:

– Тебе пора издаваться, Ковач. При такой-то глубине интеллектуального прозрения.

Шнайдер ухмыльнулся.

– На самом деле, – в голосе археолога, разглядывающей мумифицированного марсианина, послышались лекторские интонации, – в настоящее время эволюционным обоснованием этого механизма принято считать поддержание гигиены в плотнонаселенных гнездовьях. Васвик и Лай, пара лет назад. До этого Гильдия считала его способом борьбы с кожными паразитами и инфекцией. Васвик и Лай не стали оспаривать эту точку зрения, они просто хотели пробиться повыше. Ну и, конечно, есть еще и всеобъемлющая концепция «крутейших в небе сукиных детей», которой придерживаются некоторые члены Гильдии, хотя их формулировки и уступают в элегантности твоим, Ковач.

Я отвесил поклон.

– Как думаешь, сможем ее оттуда снять? – поинтересовалась вслух Вардани, отступая, чтобы получше осмотреть кабели, на которых была подвешена рама.

– Ее?

– Угу. Это охранница гнездовья. Видишь шпору на крыле? Вот этот костяной выступ на задней стенке черепа? Воинская каста. А они, насколько нам известно, все были женского пола, – археолог снова окинула взглядом кабели. – Как считаешь, сможем мы с этим агрегатом управиться?

– Да почему бы нет, – я заговорил громче, обращаясь к стоявшим на другом конце платформы. – Цзян, рядом с тобой нет ничего смахивающего на лебедку?

Цзян посмотрел вверх и покачал головой.

– А рядом с тобой, Люк?

– Кстати, о сукиных детях, – пробормотал Шнайдер.

К нашей группе, сгрудившейся вокруг крылатого трупа, приближался Матиас Хэнд.

– Госпожа Вардани, я надеюсь, в отношении этой особи вы планировали ограничиться исключительно осмотром.

– Вообще говоря, – ответила археолог, – мы ищем способ ее снять. Вы имеете что-то против?

– Да, госпожа Вардани, имею. Этот корабль и все, что на нем находится, является собственностью «Мандрейк корпорейшн».

– До тех пор пока не запищал буй, не является. Так, во всяком случае, вы утверждали, чтобы затащить нас сюда.

Хэнд натянуто улыбнулся:

– Не стоит раздувать проблему на ровном месте, госпожа Вардани. Вам достаточно хорошо заплатили.

– Ах, заплатили. Заплатили мне, значит, – Вардани уставилась на него. – А не пошел бы ты в жопу, Хэнд.

Вспыхнув от гнева, она отошла к краю платформы и остановилась, глядя прямо перед собой.

Я смерил менеджера взглядом:

– Хэнд, да что с тобой такое? Я же тебе вроде говорил, полегче с ней. Архитектура на тебя так действует, что ли?

Оставив его рядом с трупом, я подошел к Вардани. Она стояла, обхватив себя руками и опустив голову.

– Прыгать вниз собралась?

Она сердито фыркнула:

– Вот ведь говна кусок. Он бы и на райские врата налепил корпоративную голометку, если бы их нашел.

– Не уверен. К вере у него довольно трепетное отношение.

– Да ну? Что-то вера совсем не мешает его коммерческой деятельности.

– Ну, это же организованная религия.

Она снова фыркнула, но на этот раз и от смеха, и тело ее слегка расслабилось.

– Не знаю, чего я так разошлась. Я все равно не могу исследовать останки – у меня и инструментов-то с собой нет. Пусть себе висит, где висит. Кого все это вообще колышет?

Я с улыбкой положил руку ей на плечо.

– Тебя, – произнес я мягко.

* * *

Купол над нашими головами был прозрачным как для радиосигналов, так и для видимого спектра. Сунь прогнала базовые тесты на тех приборах, что у нее были при себе, после чего мы все отправились обратно к «Нагини», откуда вернулись с буем и тремя ящиками инструментов, которые могли пригодиться Сунь. В каждом зале мы помечали маршрут янтарными «улитками» и, к вящему огорчению Тани Вардани, иллюминиевой краской.

– Она смывается, – голосом, исполненным равнодушия, заверила ее Сунь.

Даже при помощи двух гравподъемников буксировка буя оказалась делом долгим, сложным и к тому же предельно раздражающим из-за пузырьково-хаотической структуры корабля. После того как мы сгрузили оборудование на краю платформы, на почтительном расстоянии от мумифицированных останков прежних обитателей, я почувствовал себя совершенно разбитым. Лекарства уже ничего не могли поделать с разрушительным воздействием радиации, бушующим в клетках.

Прислонившись к центральной конструкции подальше от трупа, я уставился на небо, давая телу возможность хоть как-то стабилизировать пульс и унять подступающую тошноту. Открытый портал подмигнул мне, выплывая из-за горизонта. Мой взгляд притягивал ближайший марсианин справа. Я повернул голову и посмотрел в полуприкрытые глаза. Поднес палец к виску, отдавая салют:

– Ага. Скоро присоединюсь.

– Что?

Повернув голову, я увидел стоявшего в паре метров Люка Депре. В своей радиорезистентной маорийской оболочке он, похоже, не испытывал никакого особенного дискомфорта.

– Ничего. Общаюсь.

– Понятно, – по выражению его лица было очевидно, что ему непонятно. – Я тут подумал. Не хочешь пойти осмотреться?

Я покачал головой:

– Может, попозже. Но тебя не задерживаю.

Он нахмурился, но оставил меня в покое. Я увидел, как он удаляется в компании Амели Вонгсават. Остальные члены команды разбились по группкам и вели негромкие разговоры. Мне показалось, что кластер поющих ветвей звучит тихим контрапунктом к их беседам, но не нашел в себе сил задействовать нейрохимию, чтобы в этом убедиться. Казалось, от звездного неба исходит ощущение безмерной усталости. Платформа медленно уплывала из-под ног. Я закрыл глаза, погружаясь даже не в сон, а в какое-то состояние, обладавшее всеми его недостатками.

Ковач…

Сраный Могильер.

Скучаешь по своей расчлененной лаймонке?

Только не…

Хотел бы, чтобы она оказалась тут целехонькая? Или предпочел бы, чтобы о тебя терлись ее отдельные куски?

Мои губы дернулись там, где их коснулась, пролетая мимо, нога Крукшенк, оторванная кабелем нанобов.

Соблазнительно, м-м? Сегментированная гурия в твоем распоряжении. Одну ручку сюда, другую туда. Пригоршни сочной плоти. Нарезочка, так сказать, под потребительский запрос. Мякенькое, доступненькое мясцо, Ковач. Податливое. Можно запустить в него ручонки. Сформовать под себя.

Могильер, у меня кончается терпение…

И никакой обременительной свободы воли. Отбрось ненужные части. Части, сочащиеся выделениями, части, которые думают о чем-то помимо чувственного удовольствия. Жизнь после смерти богата удовольствиями…

Оставь меня на хер в покое, Могильер.

С чего бы? Покой холоден, покой – это ледяная бездна, глубже, чем та, в которую ты заглядывал у «Мивцемди». Зачем же я оставлю там моего закадычного дружка. Отправившего мне столько душ…

Ну все. Держись, сука…

Я резко очнулся, весь в испарине. Таня Вардани сидела на корточках неподалеку, поглядывая на меня. За ее спиной неподвижно парил марсианин, слепо озирая пространство под собой, словно один из ангелов собора Андрича в Ньюпесте.

– Ты как, Ковач?

Я прижал пальцы к глазам так сильно, что поморщился от боли.

– Не так, наверное, плохо для покойника. А ты чего не исследуешь местность?

– Дерьмово себя чувствую. Может, попозже.

Я выпрямился и сел ровнее. На противоположном конце платформы методично трудилась Сунь, ковыряясь в электронных внутренностях буя. Цзян и Сутьяди стояли рядом с ней, негромко переговариваясь.

Я кашлянул:

– У нас довольно ограниченный объем этого «подольше». Думаю, Сунь управится быстрее чем за десять часов. А где Шнайдер?

– Ушел с Хэндом. А ты сам чего не осматриваешь Коралловый замок?

Я улыбнулся:

– Ты же ни разу в жизни не видела Коралловый замок, Таня. Чего ты такое болтаешь?

Она села рядом, подняв лицо к звездам.

– Практикуюсь в харланском арго. Что, проблемы?

– Хреновы туристы.

Она рассмеялась. Я наслаждался звуком ее смеха, пока он не затих, после чего мы просто сидели в молчании, которое нарушало только позвякивание инструментов Сунь.

– Красивое небо, – произнесла наконец Вардани.

– Угу. Можно археологический вопрос?

– Задавай.

– Куда они ушли?

– Марсиане?

– Ага.

– Ну, космос большой. Кто…

– Нет, эти марсиане. Экипаж корабля. С какой стати бросать такую громадину? На ее постройку даже у них, наверное, ушел планетарный бюджет. Она, насколько мы можем судить, в рабочем состоянии. Поддерживается температура и атмосфера, функционирует причальный док. Почему они ее тут оставили?

– Кто знает? Возможно, торопились.

– Ой, да ладно те…

– Нет, я серьезно. Либо им пришлось срочно покинуть этот участок космоса, либо их кто-то уничтожил, либо они уничтожили друг друга. Они же бросили кучу вещей. Целые города вещей.

– Ну да. Город, Таня, с собой не унесешь. Естественно, его приходится оставлять. Но это ж гребаный звездолет. Что могло их вынудить его оставить?

– Оставили же они орбитальники вокруг Харлана.

– Орбитальники автоматизированы.

– Ну и? Здешние системы обслуживания тоже.

– Да, но устройство звездолета подразумевает наличие экипажа. Не надо быть археологом, чтобы это понять.

– Ковач, шел бы на «Нагини» и лег спать. Исследованием местности мы оба заниматься не в силах, а от твоих вопросов у меня голова болит.

– Думаю, причина скорее в радиации.

– Нет, я…

Наушник висевшей на моей груди гарнитуры ожил. Какое-то время я буравил его непонимающим взглядом, после чего наконец вдел в ухо.

– …просто ле… тут, – послышался возбужденный голос Вонгсават, обильно перемежаемый статическими помехами, – что бы ни… …чиной… непохоже, чт… умер от голо…

– Вонгсават, это Ковач. Погоди секунду. Давай помедленней и сначала.

– Я говорю, – произнесла пилот, тщательно артикулируя слова. – Чт… нашли… …ще одно тело. Чело… тело. Частичн… поврежд… причального до… …ции. И, похоже, чт… умер не сво… …мертью.

– Понял, выдвигаемся, – я с трудом поднялся, заставляя себя говорить медленно, чтобы у Вонгсават был хоть какой-то шанс разобрать мои слова сквозь помехи. – Повторяю. Скоро будем на месте. Соблюдайте осторожность, поглядывайте по сторонам и оставайтесь на месте. И на любой шорох открывайте огонь.

– Что? – спросила Вардани.

– Проблема.

Я окинул взглядом платформу, и неожиданно в памяти снова всплыли слова Сутьяди:

«Нам здесь не место».

Сверху на нас смотрел пустым взглядом марсианин. Далекий, как ангел, и, как любой ангел, ничем не способный помочь.

Глава тридцать третья

Он лежал в одном из овальных туннелей еще где-то с километр в глубь корабля в вакуумном костюме, сохранился почти целиком… В голубом свете, исходящем от стен, было видно, что лицо под лицевой пластиной совсем ссохлось, но, похоже, не разложилось.

Я опустился на колени рядом с трупом:

– Не так плохо выглядит, учитывая обстоятельства.

– Стерильный воздух, – сказал Депре.

Он стоял с «санджетом» наготове, непрерывно осматривая пространство над нашими головами. В десяти метрах у входа в соседний зал-пузырь расхаживала взад и вперед Амели Вонгсават. По ее виду было понятно, что с оружием в руках она чувствует себя не так уверенно, как Депре.

– И антибактериальная защита, если это хоть сколько-нибудь приличный скафандр. Интересно. Баллон на треть полон. Не знаю, от чего этот человек умер, но явно не от удушья.

– В скафандре есть повреждения?

– Если и есть, я их не могу найти, – я опустился на пятки. – Бессмыслица какая-то. Здешний воздух пригоден для дыхания. Зачем мог понадобиться скафандр?

Депре пожал плечами:

– А зачем тем, что снаружи, понадобилось умирать в скафандрах за пределами нормальной атмосферы? Тут все одна сплошная бессмыслица. Я устал ломать голову.

– Наблюдаю движение, – бросила Амели Вонгсават.

Взяв в правую руку пистолет, я подошел к ней. Нижняя кромка входного отверстия отстояла от пола где-то на метр, раздвигалась в стороны и вверх, точно широкая улыбка, после чего постепенно снова начинала сужаться, заканчиваясь наконец аккуратной круглой макушкой. С каждой стороны метра два пространства, где можно укрыться, не считая нижней кромки, за которой тоже мог кто-то сидеть. Мечта снайпера.

Депре с поднятым «санджетом» встал слева. Я присел на корточки рядом с Вонгсават.

– Похоже, что-то упало, – пробормотала пилот. – Не в этом зале, а, возможно, в соседнем.

– Ясно.

Холодок нейрохимии пронизал тело, убыстряя пульс. Отрадно, что, невзирая на весь разрушительный эффект радиации, системы все еще работали. После долгой погони за призраками, битв с безликой колонией нанобов, тенями умерших – людей и не только – перспектива реальной схватки представлялась почти заманчивой.

Да даже без всякого «почти». От мысли об убийстве я испытывал приятную щекотку внизу живота.

Оторвав руку от ствола «санджета», Депре сделал знак.

Слушай.

На этот раз я тоже услышал – из соседнего зала донеслось тихое шарканье. Я достал второй интерфейсник и укрылся за нижней кромкой. Подготовка посланника выжала последнее напряжение из мускулов и перевела его в сжатые пружиной рефлексы, скрытые под внешним спокойствием.

В соседнем зале шевельнулась чья-то бледная тень. Задержав дыхание, я навел на нее прицел.

Поехали.

– Амели, ты тут?

Голос Шнайдера.

Мы с Вонгсават в унисон выдохнули. Она поднялась.

– Шнайдер? Ты чего творишь? Я ж практически тебя пристрелила.

– Ну ни хера себе дружеский прием, – в проеме входа предстал Шнайдер с небрежно закинутым за плечо «санджетом». – Мы тут спешим на помощь, а вы в знак признательности нам мозги собираетесь размазать по стенке.

– Еще один археолог? – вслед за Шнайдером в зал вошел Хэнд. В правом кулаке он сжимал казавшийся неуместным бластер. Я осознал, что впервые за все время вижу Хэнда с оружием в руках. Ему не шло. Выбивалось из стиля. Выглядело неподобающим, как трещина на фасаде, резало глаз, как резали бы глаз кадры настоящего сражения в вербовочном ролике Лапине. Хэнд был не тем человеком, который берется за оружие. Или, по крайней мере, не за такое прямолинейное и кондовое оружие, как протонный бластер.

Плюс парализатор в кармане.

Включившая только что боевой режим подготовка продолжала посылать тревожные сигналы.

– Проходи, сам увидишь, – предложил я, не выказывая своего беспокойства.

Новоприбывшие преодолели разделявшее нас открытое пространство с небрежной беспечностью, оскорбившей мои боевые инстинкты. Опершись о нижний край входного отверстия, Хэнд уставился на труп. Я неожиданно заметил, какое бледное и болезненное лицо у менеджера. Он облокотился на кромку так, будто не был уверен, что сможет долго простоять без дополнительной опоры. В углу рта появился нервный тик, которого не было, когда мы приземлились в причальном доке. Стоявший рядом Шнайдер по контрасту казался просто пышущим здоровьем.

Я тут же загасил вспыхнувшую искру сочувствия. Добро пожаловать в наши ряды, Хэнд. Добро пожаловать на подвальный уровень Санкции IV.

– Он в скафандре, – сказал Хэнд.

– Тонко подмечено.

– Отчего он умер?

– Мы не знаем, – по мне прокатилась новая волна усталости. – И, честно говоря, я не в настроении проводить вскрытие. Давайте-ка дочиним буй и свалим отсюда на хрен.

Хэнд как-то странно на меня посмотрел:

– Надо его взять с собой.

– Ну, тогда можешь мне в этом помочь, – я подошел к трупу и взялся за его ногу. – Берись за другую.

– Собираешься его волочь?

– Мы собираемся, Хэнд. Мы его собираемся волочь. Не думаю, что он станет возражать.

* * *

Потребовался час, чтобы протащить труп сквозь все извилистые коридоры и круглые залы марсианского корабля. В основном время ушло на поиск наших «улиток» и иллюминиевых стрелок, но радиационное отравление тоже внесло свою лепту. Нас с Хэндом то и дело одолевал приступ рвоты, и волочить труп приходилось Шнайдеру с Депре. Смерть нагоняла последних жертв заубервильского взрыва. Мне показалось, что когда мы со своей громоздкой ношей ввалились в проход, примыкавший к причальной станции, даже у Депре в его радиорезистентной маорийской оболочке был больной вид. Всмотревшись в лицо Вонгсават, освещенное голубоватым светом, я увидел, что и ее кожа приобрела нездоровый серый оттенок, а под глазами проступили синяки.

Видишь? – прошептало нечто, что могло быть Могильером.

Меня не покидало сильное тошнотворное ощущение чьего-то присутствия – словно кто-то наблюдал за нами из-под самых сводов этого гигантского архитектурного сооружения, паря в высоте на пергаментно-тонких крыльях.

Когда мы закончили и все вышли, я остался стоять у контейнера для трупов, глядя вниз, в антисептическое фиолетовое сияние. Беспорядочно лежащие фигуры в вакуумных костюмах походили на крэшболистов в тяжелой защитной экипировке, образовавших кучу-малу после выключения невесомости в конце матча. Мешочков с останками Крукшенк, Хансена и Дхасанапонгсакула практически не было видно под телами.

Смерть…

Пока еще жив…

Подготовка продолжала посылать сигналы. Какой-то вопрос еще оставался неотвеченным, требовал разрешения.

«Земля – Это Для Покойников». Сверкающая иллюминиевая татуировка Шнайдера мерцала у меня перед глазами, точно маяк. Его лицо, до неузнаваемости искаженное болью.

Покойников?

– Ковач? – в дверном проеме за моей спиной возник Депре. – Хэнд хочет, чтобы мы вернулись на платформу. Еду берем с собой. Идешь?

– Иди, я догоню.

Он кивнул и исчез из виду. Послышались голоса, но я постарался от них абстрагироваться.

Смерть?

Земля…

Кружащиеся огоньки, словно спираль инфокатушки…

Портал…

Вид на портал из кабины пилота «Нагини»…

Кабина пилота…

Я раздраженно помотал головой. Интуиция посланника и в лучшие времена ненадежный инструмент, и прибегать к ней, когда стремительно идешь ко дну под грузом радиационного отравления, – не самая плодотворная идея.

Пока еще жив…

Я сдался и, оставив попытки нащупать нить, погрузился в мутный поток образов в надежде, что он куда-нибудь меня да вынесет.

Зовущий фиолетовый свет контейнера…

Отработанные оболочки внутри…

Могильер…

* * *

К тому времени, как я появился на платформе, обед уже почти закончился. Вокруг разобранного буя на надувных лежаках сидела вся наша группа, без особенного энтузиазма ковыряясь в пайковых лотках с недоеденными остатками под надзором мумифицированных марсиан. Я мог их понять – я и сам был в таком состоянии, что от одного запаха еды у меня сжало судорогой горло. Я слегка поперхнулся и тут же торопливо вздернул руки, потому что едоки сразу схватились за оружие.

– Эй, это я.

Ворчанье в ответ, оружие убрано. Я двинулся вперед, высматривая свободный лежак. Их было примерно по числу присутствующих. Цзян Цзяньпин и Шнайдер сидели на полу: Цзян – по-турецки на свободном от вещей пространстве, Шнайдер – с видом собственника растянувшись перед лежаком Тани Вардани, от чего у меня дернулся угол рта. Отмахнувшись от предложенного пайка, я примостился на край лежака Вонгсават, осознавая, насколько моя кондиция далека от идеальной.

– Чего так долго? – поинтересовался Депре.

– Думал.

Шнайдер рассмеялся:

– Думать вредно, чувак. Не делай этого. Держи, – он катнул ко мне банку амфетаминовой колы; я остановил ее носком ботинка. – Помнишь, как ты в госпитале сказал: «А вот нехер думать, солдат, – контракт, что ли, свой не читал?»

Фраза вызвала пару вялых улыбок.

Я кивнул:

– Когда он здесь объявится, Ян?

– А?

– Я говорю… – ударом ноги я отправил банку обратно, и рука Шнайдера быстро вытянулась вперед, перехватив ее; очень быстро, – …когда он здесь объявится?

Разговоры оборвались так же резко, как первый и единственный воздушный налет Куэллкрист Фальконер на Миллспорт. Срезанные – словно протонным лучом – громыханием банки и внезапной тишиной, повисшей после того, как банка замерла в руке Шнайдера.

Правой руке. Незанятая левая чуть замешкалась, потянувшись к оружию на доли секунды позже, чем на него нацелился мой «калашников». Увидев пистолет, Шнайдер застыл.

– Не надо, – сказал я. Вонгсават потянулась к карману за парализатором. Прикоснувшись к ее предплечью свободной рукой, я слегка покачал головой. Задействовал внушение посланника:

– В этом нет необходимости, Амели.

Ее рука опустилась. Периферийным зрением я уловил, что остальные пока не намерены вмешиваться. Даже Вардани. Я слегка расслабился.

– Когда он здесь объявится, Ян?

– Ковач, я понятия не имею, что за херню…

– Имеешь-имеешь. Когда он объявится? Или ты предпочитаешь остаться без руки?

– Да кто?

– Сучий Каррера. Когда он сюда пожалует? Последний шанс.

– Я не…

Голос Шнайдера перешел в пронзительный крик, когда пуля из интерфейсника прошила его ладонь, оставив от зажатой банки одни осколки. В воздухе разлетелись брызги крови и амфетаминовой колы, на удивление не отличимые по цвету. Несколько капель приземлились на лицо Тане Вардани, она резко отпрянула.

«Это не соревнование за зрительские симпатии».

– В чем проблема, Ян? – спросил я ласково. – Что, оболочка, которую тебе выделил Каррера, подтормаживает с выбросом эндорфина?

Вардани вскочила. Она так и не вытерла лицо.

– Ковач, он…

– Только не говори, что это та же самая оболочка, Таня. Ты с ним была в койке сейчас и была в койке два года назад. Ты должна знать.

Она покачала головой, словно пребывая в прострации.

– Татуировка… – прошептала она.

– Татуировка новая. Новехонькая и сияющая, как начищенный пятак, что чересчур даже для иллюминия. Он сделал ее заново, а заодно, пользуясь случаем, еще и парочку простеньких пластических операций. Правда же, Ян?

Единственным ответом было исполненное муки мычание. Держа руку на отлете, Шнайдер смотрел на нее так, словно не мог поверить в происходящее. На пол капала кровь.

Я чувствовал только усталость.

– Я так понимаю, ты продался Каррере, чтобы не отправляться на виртуальный допрос, – краем глаза я следил за реакцией окружающих. – Я тебя в общем-то не виню. Ну а если тебе предложили свежую оболочку военного образца с полным пакетом радиационной и химзащиты, с индивидуальным набором модификаций, – понимаю, такие сделки в наши дни на Санкции IV не валяются. А сколько еще «грязных бомб» будет сброшено обеими сторонами, наперед сказать трудно. Угу, я бы на такую сделку пошел.

– У тебя есть какие-то доказательства? – спросил Хэнд.

– Ты хочешь сказать, помимо его свеженького личика? Ты посмотри на него, Хэнд. Он выглядит лучше, чем маорийские оболочки, а ведь они спроектированы специально для таких случаев.

– Доказательством я бы это не назвал, – задумчиво произнес Депре. – Хотя это и странно.

– Он, сука, врет, – скрипя зубами, выдавил из себя Шнайдер. – Если кто здесь и работает на два фронта, так это как раз Ковач. Да он же лейтенант «Клина», черт подери!

– Не испытывай судьбу, Ян.

Шнайдер уставился на меня, подвывая от боли. Мне показалось, что поющие ветви на другом конце платформы начали ему вторить.

– Дайте мне долбаный бинт, – сказал он умоляюще. – Кто-нибудь.

Сунь потянулась к пачке. Я покачал головой.

– Нет. Сначала пусть скажет, сколько у нас времени до того, как из портала выскочит Каррера. Нужно подготовиться.

Депре передернул плечами:

– Раз мы об этом знаем, значит, мы готовы, нет?

– В случае «Клина» не значит.

Вардани молча подошла к Сунь и выхватила медипак из липучего кармана на ее груди:

– Дай сюда. Если никто из вас, говна в униформах, не собирается этого делать, сделаю я.

Она опустилась на колени рядом со Шнайдером и распечатала пачку, рассыпав по полу содержимое в поисках бинта.

– Пачки с зелеными этикетками, – беспомощно сказала Сунь. – Вон те.

– Спасибо, – сквозь зубы ответила Вардани и впервые за долгое время бросила на меня взгляд. – Что, Ковач? И меня сейчас изувечишь?

– Он бы всех нас продал, Таня. Он уже нас продал.

– Ты этого не знаешь.

– Я знаю, что он без всяких документов каким-то образом смог продержаться две недели в госпитале ограниченного доступа. Знаю, что он без пропуска сумел пробраться в офицерскую палату.

Ее лицо исказилось:

– Иди ты на хер, Ковач. На раскопках в Дангреке он выбил для нас девятинедельный муниципальный грант на энергоснабжение от заубервильских властей. Исключительно на одном блефе. Без всяких сраных документов.

Хэнд кашлянул:

– Я бы предположил, что…

И тут вокруг нас вспыхнул свет.

* * *

Он пронизал собой пространство под куполом. Вокруг центральной конструкции его внезапно прорвавшиеся осколки закружились и превратились в прозрачные цветные блоки. В воздухе между блоками рассыпались искры; провода заходили ходуном, словно паруса, сорванные штормовым ветром с мачты. От растущей круговерти света лились струи искр. Расплескиваясь по полу, они пробуждали в его прозрачной глубине ответное сияние. Звезды наверху померкли. Мумифицированные тела марсиан в центре скрылись из виду, растворившись в ослепительном блеске. Все это сопровождалось звуком, не столько слышимым, сколько осязаемым кожей, насквозь пропитанной светом, – нарастающий гул и вибрации в воздухе. Это напоминало ощущение, которое испытываешь при выбросе адреналина перед началом боя.

К моей руке прикоснулась Вонгсават.

– Посмотри наружу, – воскликнула она торопливо; несмотря на то, что она стояла рядом, казалось, что ее голос доносится сквозь порывы ветра. – Взгляни на портал!

Задрав голову, я задействовал нейрохимию, пытаясь разглядеть сквозь водовороты света прозрачный купол. Я не сразу сообразил, что имеет в виду Вонгсават. Я не смог обнаружить портал и подумал, что он, должно быть, находится с другой стороны корабля, завершая очередной орбитальный виток. Потом вгляделся в мутное серое пятно, слишком тусклое для…

И тут понял.

Бушевавшая вокруг буря света не ограничивалась одним куполом. Пространство вокруг марсианского корабля тоже начинало оживать. Потускневшие звезды лишь бледно мерцали сквозь дымчатую трепещущую пелену, которая простиралась на несколько километров за пределы орбиты портала.

– Это экран, – уверенно сказала Вонгсават. – Мы атакованы.

Буря наверху постепенно стихала. В потоке света появились темные пятна. Они шустро сновали на периферии, словно косяки перепуганной серебрянки, отображенные в негативе, и медленно кувыркались в центре, разрастаясь и стягиваясь вокруг вновь ставших видимыми трупов марсиан. По углам скоплений просверкивали регулярные сполохи, окрашивая эти размытые туманности в серые и перламутровые тона. Общий гул стал тише, и речь корабля стала более организованной. Над платформой витало эхо флейты, перемежаемое пульсом глубоких органных нот.

– Это… – память вернула меня в узкую каюту траулера с дремлющей спиралью инфокатушки и крупинками данных, сметенными в верхний угол. – Это инфосистема?

– Верно подмечено, – поднырнув под струи льющегося сверху сияния, Таня Вардани указала на мозаику из пятен тени и света вокруг двух тел; на ее лице застыло странно восторженное выражение. – Чуть побольше размером, чем средний голографический рабочий стол, да? Я так понимаю, эти двое сидели за основной консолью. Жаль, что они не в том состоянии, чтобы возобновить работу, но, с другой стороны, полагаю, корабль способен и сам за собой присмотреть.

– Зависит от того, что его ждет, – мрачно возразила Вонгсават. – Посмотрите на верхние экраны. Вон то серое пятно.

Я проследил направление ее руки. Высоко под куполом на десятиметровой перламутровой поверхности было выведено размытое изображение звездного неба, закрытого защитным экраном.

Среди звезд скользил какой-то акулий, угловатый, силуэт.

– Это еще что за срань? – спросил Депре.

– Не догадываешься? – Вардани, которую практически трясло от переполнявших ее эмоций, стояла в центре нашей группы, словно в центре сцены. – Посмотрите наверх. Прислушайтесь к кораблю. Он сообщает вам о том, что это такое.

Марсианская инфосистема продолжала говорить – на языке, который никто не был в состоянии понять, но ее настойчивость не нуждалась в переводе. Световые осколки – «техноглифические цифры» – озарило меня, – «это же обратный отсчет» – мерцали, как системы контроля, отслеживающие движение ракеты. Пронзительные вскрики флейты становились то выше, то ниже, карабкаясь по ступеням нечеловеческой музыкальной гаммы.

– Боевая тревога, – проговорила Вонгсават, завороженная зрелищем. – Мы собираемся вступить в бой. Это автоматизированные боевые системы.

«Нагини»…

Я стремительно развернулся.

– Шнайдер, – проревел я.

Но тот исчез.

– Депре! – на бегу крикнул я через плечо. – Цзян! Он собирается захватить «Нагини».

Ниндзя нагнал меня у ведущей вниз спиралевидной трубы, Депре отставал от него всего на пару шагов. В руках у обоих были «санджеты» со сложенными для удобства прикладами. Мне показалось, я услышал со дна трубы шум падения, крик боли. Волк во мне отозвался коротким рыком.

Добыча!

Мы бежали, оскальзываясь и спотыкаясь на крутом склоне, пока не оказались внизу, в пустом пространстве первого зала, подсвеченного нашими «улитками». На полу, где упал Шнайдер, виднелся отпечаток крови. Я опустился на колени, вглядываясь в пятно и чувствуя, как обнажаются в оскале зубы. Поднявшись, повернулся к напарникам.

– Теперь особенно не разбежится. Не убивайте его, если сможете этого избежать. Нам все еще нужна информация о Каррере.

– Ковач!!! – прогремел в трубе голос Хэнда, полный сдерживаемой ярости.

Депре натянуто усмехнулся. Я покачал головой и бросился к выходу.

Охота!

Трудно бежать, когда каждая клетка твоего тела пытается отключиться и умереть, но волчий ген вместе с еще бог знает какими ингредиентами, из которых составил этот коктейль биотех «Клина», одолели тошноту и заглушили своим рыком усталость. Подготовка посланника гнала меня вперед.

Думай о функциональности.

Спасибо, Вирджиния.

Вокруг нас вздрагивал, пробуждаясь от сна, корабль. Мы мчались по коридорам, на стенах которых ритмично пульсировали кольца пурпурного цвета, похожие на те, что испускал перед открытием портал. В одном из залов нас попыталась перехватить машина с колючками на спине. Она негромко застрекотала, на дисплее передней панели вспыхнули техноглифы. Я остановился, в ладонях тут же оказались интерфейсники. Депре и Цзян заняли позиции справа и слева от меня. Повисла напряженная пауза, после чего машина, что-то тихо бормоча, отползла в сторону.

Мы обменялись взглядами. Несмотря на тяжелую одышку и стук в висках, я почувствовал, что мои губы растягиваются в невольной улыбке.

– Двигаем.

Миновав еще дюжину залов и коридоров, я обнаружил, что Шнайдер оказался умнее, чем я ожидал. Когда мы с Цзяном ворвались в очередной пузырь, оказавшись на открытом пространстве, от дальнего выхода послышался треск «санджета». Луч скользнул в миллиметрах от моей щеки, и в то же мгновение ниндзя выбросил вбок руку, толкнув меня на пол. Следующий выстрел пришелся на место, где я только что стоял. Цзян бросился вниз, перекатился и оказался рядом со мной. Лежа на спине, он с некоторым отвращением покосился на свой дымящийся рукав.

Депре укрылся в тени входного отверстия, через которое мы только что прошли. Его глаза не отрывались от прицела. Прикрывая нас, он обстреливал непрерывными очередями края позиции Шнайдера, при этом – я прищурился – на стене не оставалось и царапины. Уворачиваясь от луча «санджета», Цзян перекатился вбок, получив лучший угол обзора коридора. Он сделал выстрел, прищурился, вглядываясь во вспышку, и покачал головой.

– Ушел, – сказал он, поднимаясь и протягивая мне руку.

– Я… эм-м, я… спасибо, – я выпрямился. – Спасибо, что оттолкнул.

Он коротко кивнул и рысцой припустил по коридору. Хлопнув меня по плечу, Депре последовал за ним. Я тряхнул головой, приходя в себя, и двинулся за ними. У выхода я прикоснулся рукой к краю, который обстреливал Депре. Он даже не нагрелся.

Висевшая на шее гарнитура зашипела. Сквозь невнятицу статики пробился голос Хэнда. Идущий впереди Цзян застыл, наклонив голову.

– …вач, и… мне… …дленно…торяю…дленно… доложи…

– Повторите. Еще. Раз, – сказал Цзян, тщательно выговаривая слова.

– …азал… …немед… …жите обстано…

Цзян повернул голову ко мне. Я провел ладонью по горлу и отключил свою гарнитуру. Ткнул пальцем вперед. Ниндзя снова зашевелился и устремился вперед по коридору, грациозный, как танцор театра Всего Тела. Мы с Депре последовали за ним с чуть меньшим изяществом.

Разрыв между нами и Шнайдером увеличился. Мы были вынуждены снизить скорость и теперь входили в залы как положено, прижимаясь к стенам и осматривая обе стороны, зачищая местность. Дважды мы замечали движение впереди и добирались к цели ползком, только для того чтобы увидеть очередную машину, слонявшуюся туда-сюда и бормочущую себе под нос. Одна из них какое-то время тащилась за нами, как бездомная собачонка в поисках хозяина.

До причального дока оставалось всего два зала, когда до наших ушей донесся звук оживших двигателей «Нагини». Вся оперативная осторожность тут же пошла к чертям. Я побежал так быстро, как мог. Меня обошел Цзян, затем Депре. На середине комнаты в попытке их нагнать я удвоил усилия, стараясь не обращать внимания на тошноту и судороги. Депре и Цзян, оторвавшиеся от меня на двадцать метров, вбежали в док первыми. Я вытер струйку желчи, протянувшуюся из угла рта к подбородку, и распрямился.

Раздался пронзительный, гулкий, резкий визг, как будто вся безгранично расширяющаяся Вселенная вдруг нажала на тормоза.

Залп ультравиб-батареи «Нагини» в замкнутом пространстве.

Выронив «санджет», я потянулся было к ушам, но звук оборвался так же внезапно, как и возник. В проходе, спотыкаясь на каждом шагу, снова появился Депре, с головы до ног залитый кровью и без «санджета». Завывание двигателей «Нагини» за его спиной перешло в рев, что означало, что она пошла на взлет. Воздушная волна ударила в атмосферные заслонки и устремилась обратно в воронку причала, обдав мое лицо порывом теплого ветра. Потом наступила тишина. Мучительная тишина, еще более напряженная из-за гула в ушах, вызванного внезапным отсутствием звука.

В этой звенящей тишине я нашарил свой «санджет» и проковылял к осевшему у стены Депре. Он не отрывал оцепеневшего взгляда от рук и покрывавшей их крови. Кровь заливала и его лицо. Хамелеохромная ткань камуфляжа, приспосабливаясь, уже начинала менять оттенок на красно-черный.

Я издал какой-то звук, и Депре поднял голову.

– Цзян?

– Вот, – он вытянул руки, и его лицо на мгновение исказилось, как у ребенка, который еще не решил, заплакать ему или нет; слова выходили из его рта поодиночке, словно ему приходилось склеивать их друг с другом. – Это. Цзян. Вот это, – его кулаки сжались. – Черт.

Гарнитура у меня на шее бессильно затрещала. Машина в другом конце зала пошевелилась и хихикнула, глумясь над нами.

Глава тридцать четвертая

«Павший не значит погибший. Каждый стек будет найден; своих не бросаем».

Почти все виды спецподразделений любят крутить эту пластинку. Корпус чрезвычайных посланников уж точно любил. Но при нынешнем уровне развития вооружения становится все сложнее вкручивать подобное на голубом глазу. Ультравиб-пушка ровным слоем размазала Цзян Цзиньпина по палубе и стене причального дока, превратив его в пятно площадью десять квадратных метров. Все, что от него оставалось, представляло собой такую же жижу, как та, что капала с Депре. Мы какое-то время походили по ней, возя подошвами ботинок, то и дело опускаясь на корточки, чтобы всмотреться в черные сгустки, но ничего не обнаружили.

Спустя десять минут Депре высказал то, что было ясно обоим:

– Похоже, мы напрасно теряем время.

– Угу, – гулкий удар о корпус корабля где-то внизу заставил меня вздернуть голову. – Похоже, Вонгсават права. Нас атакуют.

– Возвращаемся?

Вспомнив о гарнитуре, я надел наушник. Тот, кто надрывался несколько минут назад, очевидно, сдался; на канале царила тишина, если не считать помех и странного рыдающего звука, которым мог быть несущий сигнал.

– На связи Ковач. Повторяю, на связи Ковач. Как обстановка?

– …чилось? …ы… …дели… взлет. Шнай… …йти?

– Плохо тебя слышу, Маркус. Как обстановка? Мы атакованы?

Какое-то время из-за помех ничего нельзя было разобрать. Одновременно с Сутьяди говорили еще двое или трое. Я ждал.

В конце концов сквозь помехи пробился голос Тани Вардани:

– … вач…щайтесь назад… …рядке …туация не… …асности …торяю…ставляет опас…

Корпус корабля снова загудел, точно храмовый гонг. Я с сомнением посмотрел себе под ноги.

– Ты сказала, мы в безопасности?

– Д… безопас… …щайтесь немед… …рядке…торяю, все в по…

Я перевел взгляд на Депре и пожал плечами.

– Может, у этого слова появился новый смысл.

– Так что, идем назад?

Я обвел глазами стены, змеевидные ярусы причального дока над головой, потом снова посмотрел в залитое кровью лицо Люка. Решено.

– Похоже, что так, – я снова пожал плечами. – В этих делах Вардани видней. Она пока еще ни разу не ошиблась.

* * *

Вернувшись на платформу, мы обнаружили, что марсианские инфосистемы успели развернуться в целое ослепительное созвездие, а столпившиеся внизу люди смотрят на него, раскрыв рты, словно верующие перед лицом нежданного чуда.

Нетрудно было понять почему.

Пространство вокруг центральной конструкции было сплошь занято экранами. Некоторые из них были очевидными аналогами стандартных для дредноутов боевых систем; некоторые же я не мог сравнить вообще ни с чем. При современных методах ведения войны нельзя обойтись без комбинированной подачи информации и без способности быстро и почти бессознательно считывать данные одновременно с дюжины разных экранов. У посланников из-за подготовки этот навык развит еще сильнее, но, глядя на огромную светящуюся стену марсианских инфосистем, я чувствовал себя беспомощным. Кое-где взгляд натыкался на кусок, который был мне понятен, на изображение, которое я мог соотнести с происходящим снаружи, но даже тут сведения были отрывочными, поскольку некоторые параметры выводились на частотах, не воспринимаемых человеческим глазом. А в большинстве случаев я не мог даже определить, полна информация или нет, содержит ли она неточности, или вообще представляет собой полную абракадабру.

Нормально воспринимались только визуальная телеметрия в реальном времени, цветные спектрограммы, расчеты траекторий и аналитические модели динамики сражения, учет энергии взрывов и наглядная репрезентация количества боеприпасов на складе, а также, возможно, вывод градиента гравитационного поля…

И в центре каждого второго дисплея был атаковавший нас корабль.

Он скользил по гелиоцентрической орбите, залихватски подбоченившись. Его стройный силуэт из хирургически тонких линий и эллиптических округлостей так и кричал о том, что перед нами военное судно. Это предположение получило подтверждение быстрее, чем успело оформиться в моем мозгу. С одного из экранов из пустоты нам подмигнуло орудие. Щиты перед нашим кораблем вспыхнули. Корпус содрогнулся.

Что означало…

Я чувствовал, как расширяется мое сознание по мере того, как на меня нисходит понимание.

– Не знаю, что это такое, – доверительно сказала Сунь, когда я подошел к ней; она казалась абсолютно завороженной зрелищем. – Сверхсветовое оружие, так или иначе; оно находится от нас на расстоянии астрономической единицы, а попадание каждый раз происходит незамедлительно. Правда, особенного вреда оно, похоже, не причиняет.

Вонгсават кивнула:

– Создание предварительных помех, я так думаю. Чтобы сбить нашу защитную сеть. Возможно, это что-нибудь вроде гравипушки: я слышала, что «Митома» занимается исследованиями в… – она оборвала фразу. – О, еще один торпедный залп. И неслабый, однако.

Она была права. Перед носом атакующего корабля образовалось облако золотистых трасс – такое густое, что его можно было принять за рябь на экране. Всмотревшись в детализированное изображение на боковых экранах, я увидел, что торпеды, находящиеся за миллионы километров от нас, сообща выполняют замысловатый отвлекающий маневр.

– Тоже сверхсветовые, судя по всему, – Сунь покачала головой. – Экраны каким-то образом выходят из положения, создают репрезентацию. Думаю, все это уже произошло.

До моих ушей донесся отдаленный гул и эхо множественных вибраций сразу с нескольких сторон. Щиты снаружи замерцали снова, и в этих микросекундных вспышках мне смутно показалось, что из них выскользнула стайка каких-то темных теней.

– Встречный залп, – в голосе Вонгсават слышалось что-то похожее на удовлетворение. – Тем же самым.

Проследить их полет было невозможно. Все равно что пытаться провожать глазами лазерный выстрел. На экранах этот новый фиолетовый рой встретился с золотистым, и экраны заискрились вспыхивающими и сразу тающими кляксами взрывов. Каждая такая вспышка поглощала несколько золотых крупинок, и вскоре их не осталось совсем.

– Красиво, – выдохнула Вонгсават. – До чего же, мать его, красиво.

Я очнулся.

– Таня, мне казалось, звучало слово «безопасность», – я ткнул пальцем в разноцветную репрезентацию над нашими головами. – Ты вот это считаешь безопасным?

Археолог не ответила. Не могла отвести взгляд от окровавленного лица и рук Люка Депре.

– Ковач, расслабься, – Вонгсават указала на расчет траектории. – Это кометарное явление, видишь? Вардани в глифах вычитала то же самое. Эта штука просто проходит мимо, обмениваясь с нашим кораблем ударами, и летит себе дальше.

– Кометарное?

Пилот развела руки в стороны:

– Брошенное судно, холостое кружение по орбите после боя, автоматизированные боевые системы. Замкнутый цикл. Похоже, длится уже тысячи лет.

– Что с Яном? – голос Вардани был напряжен до предела.

– Улетел без нас, – меня посетила внезапная догадка. – Он вошел в портал, так? Вы видели?

– Вошел-вошел, как елда в пилотку, – неожиданно желчно ответила Вонгсават. – Смог показать класс, когда приперло. На моем, сука, корабле.

– Он был напуган, – без всякого выражения сказала археолог.

Люк Депре в своей кровавой маске уставился на нее:

– Все были напуганы, госпожа Вардани. Это не оправдание.

– Тупица, – она обвела нас взглядом. – Все вы тупое… мудачье. Он не этого боялся. Не этого сраного… светового шоу. Он его вот боялся.

Она резко дернула головой в мою сторону и пронзила меня взглядом.

– А где Цзян? – внезапно спросила Сунь.

На фоне бурной схватки инопланетных технологий отсутствие немногословного ниндзя стало заметным только сейчас.

– Большей частью на Люке, – жестко сказал я. – Остальное стараниями ультравиба «Нагини» – на полу причального дока. Я так понимаю, Цзяна Ян тоже боялся, да, Таня?

Глаза Вардани метнулись в сторону.

– А стек? – лицо Сутьяди оставалось бесстрастным, но мне и не надо было ничего видеть. Волчий ген уже извелся, пытаясь включить ту же самую ноющую боль в пазухах за переносицей.

Член стаи мертв.

Техника замещения Корпуса помогла мне подавить рефлекс.

Я покачал головой:

– Ультравиб, Маркус. Он получил полный заряд.

– Шнайдер… – голос Вонгсават оборвался, и ей пришлось начать снова. – Я…

– Забудь о Шнайдере, – сказал я. – Он покойник.

– Занимай очередь.

– Нет, он умер, Амели. Настоящей смертью, – все взгляды обратились на меня; глаза Тани Вардани были полны недоверия. – Я заминировал топливные элементы «Нагини». Детонация должна была произойти при ускорении в планетарном гравитационном поле. Он разлетелся на атомы, когда вошел в портал. После этого взрыва, думаю, даже мусора не осталось.

Над нашими головами сошлись в машинном танце две новые волны золотистых и фиолетовых ракет и, расцветив экран залпом вспышек, уничтожили друг друга.

– Ты взорвал «Нагини»? – голос Вонгсават звучал так глухо, что трудно было понять, какие чувства она испытывает. – Взорвал мой корабль?

– Раз обломков не найти, – задумчиво произнес Депре, – Каррера может предположить, что мы все погибли при взрыве.

– Если Каррера там и в самом деле ждет, – Хэнд посмотрел на меня так, как раньше смотрел на поющие ветви. – Если все это вообще не махинации посланников.

– О, а это что еще за поворот, Хэнд? Что, Шнайдер попытался с тобой о чем-то договориться, пока вы бродили по кораблю?

– Я понятия не имею, о чем ты, Ковач.

Ну, может, и впрямь не имел. На меня резко навалилась такая усталость, что мне стало все равно.

– Каррера появится при любом сценарии, – сказал я. – Он дотошный и, кроме того, захочет увидеть корабль. Найдет какой-то способ отключить систему нанобов. Но не прямо сейчас. Не когда на землю валятся мелкие обломки «Нагини», а приборы с их стороны портала показывают, что по эту сторону идет полномасштабное воздушное сражение. Это его немного притормозит. У нас есть время.

– Время на что? – поинтересовался Сутьяди.

Повисла пауза, и чрезвычайный посланник во мне решил ею воспользоваться. С помощью расширенного периферийного зрения я проанализировал лица и позы собравшихся, вероятность сохранения лояльности, вероятность предательств. Зафиксировал эмоции, выделил полезные нюансы, отбросил все остальное. Заглушил волчью верность, подавил все те трудно определяемые чувства, что связывали нас с Таней Вардани. Погрузился в холодную строгую глубину оперативной готовности посланника. Принял решение и разыграл свою последнюю карту.

– Перед тем как заминировать «Нагини», я снял костюмы с принесенных трупов и сложил в укромном углу в первом зале у причального дока. Не считая скафандра с простреленным шлемом, мы располагаем четырьмя. Комбинезоны стандартных моделей. Воздушные баллоны можно заправить прямо из атмосферы. Открываешь вентили и ждешь, когда заполнится. Полетим двумя группами. Кто-нибудь из первой вернется обратно с костюмами.

– И все это, – насмешливо протянула Вардани, – под носом у Карреры, который ждет по ту сторону портала. Какой-то нереалистичный сценарий.

– Я не предлагаю делать это прямо сейчас, – заметил я негромко. – Я предлагаю просто сходить за скафандрами, пока есть время.

– А когда появится Каррера? Что предлагаешь делать тогда? – В последнее время я мало что видел уродливее ненависти, исказившей сейчас лицо Вардани. – Спрятаться от него?

– Да, – я обвел всех глазами, наблюдая за их реакцией. – Именно так. Я предлагаю спрятаться. Отступить в глубь корабля и ждать. У команды, которую приведет Каррера, будет при себе достаточно оборудования, чтобы обнаружить следы нашего присутствия в причальном доке и где бы то ни было. Но выяснить, что мы были здесь уже после того, как «Нагини» разлетелась на куски, они не смогут. Логично будет предположить, что мы все погибли. Каррера произведет осмотр местности, установит заявочный буй, так же как это собирались сделать мы, после чего уйдет. У него нет ни времени, ни личного состава, чтобы занимать корабль пятидесятикилометровой длины.

– Возможно, – сказал Сутьяди. – Но он оставит здесь взвод солдат.

Я нетерпеливо отмахнулся:

– Тогда мы их убьем.

– И можно не сомневаться, что с той стороны портала будет поджидать еще один отряд, – мрачно сказал Депре.

– И что? Господи, Люк. Это же раньше твоей работой было, нет?

– Было, Такеси, – виновато улыбнулся ассасин. – Но сейчас мы все еле ноги волочим. И как-никак речь идет о «Клине». То есть будет человек двадцать здесь и, возможно, еще двадцать – по ту сторону портала.

– Не думаю, что нам вообще… – палуба неожиданно задрожала с такой силой, что Хэнд и Таня Вардани на минуту потеряли равновесие. Остальные устояли – сказались годы боевой практики, – но тем не менее…

Корабль издал глубокий стон. Поющие ветви ответили сочувственным вздохом почти на пределе слышимости.

Во мне шевельнулась смутная тревога. Что-то было не так.

Взглянув на экраны, я увидел, как защитная сеть отразила очередную торпедную атаку. Мне показалось, что на этот раз волна подошла несколько ближе.

– Пока меня не было, вы же решили, что опасности нет?

– Мы сделали расчеты, Ковач, – Вонгсават кивнула на Сунь и Вардани; системная специалистка кивнула, Вардани просто молча пронзила меня взглядом. – Похоже, что наш приятель прилетает в гости примерно раз в тысячу двести лет. Исходя из датировки большей части руин на Санкции IV, можно заключить, что эта схватка происходила уже сотни раз и всякий раз оканчивалась ничем.

Но ощущение тревоги не проходило. Обостренные до предела чувства посланника сигнализировали: что-то не так, настолько не так, что я практически чувствовал запах паленого.

…вой несущего сигнала…

…поющие ветви…

…замедляющийся ход времени…

Я уставился на экраны.

Надо убираться отсюда.

– Ковач?

– Надо…

Слова уже сами собой – словно моей оболочкой управлял не я, а кто-то другой – начали слетать с пересохших губ, но прозвучать так и не успели.

Атакующий корабль наконец нанес настоящий удар.

С передней части судна словно сорвалось какое-то живое существо. Аморфная, бурлящая темная масса устремилась на нас, будто сгусток ненависти. На вспомогательных экранах было видно, как рвется вокруг нее ткань пространства, обнажая подкладку грубо попранной реальности. Догадаться о том, что это такое, не составило особенного труда.

Гиперпространственное оружие.

Клише из фентезийной эксперии. Извращенная мечта любого капитана протекторатского флота.

Корабль, марсианский корабль – а только теперь интуиция посланника помогла мне осознать, что другой корабль не был марсианским, вообще ничем не походил на этот, – завибрировал так, что у меня скрутило желудок и заныли зубы. Я зашатался и опустился на одно колено.

Из нашего корабля что-то вылетело навстречу темному сгустку. Оно вскипело, сжалось и распахнулось в подобии взрыва. Корпус корабля сотрясла отдача – и она, казалось, уходила куда глубже простой вибрации вещественного пространства.

Темное тело на экране распалось на мельчайшие, странно липкие на вид куски. Внешний щит вспыхнул, содрогнулся и потух, как пламя задутой свечи.

Корабль издал крик.

Никаким другим словом описать это было невозможно. Протяжный, усиливающийся крик, исходящий, казалось, из самого воздуха. Звук был так силен, что по сравнению с ним визг ультравиб-батареи «Нагини» показался почти терпимым. Но если грохот батареи бил по ушам, нынешний звук пронзал их с легкостью лазерного скальпеля. Непроизвольно вздергивая вверх руки, я осознавал, что зажимать их будет бесполезно.

Но все равно попытался.

Крик нарастал, достиг апогея, после чего стал затихать, сменяясь менее мучительной для слуха мешаниной флейтовых сигналов тревоги, исходящих от инфосистем, и тоненьким, как щепка, тающим эхом…

Я резко развернулся.

…пения ветвей.

На этот раз сомнения быть не могло. Воздух наполнили звуки, напоминающие тихий шелест ветра, стачивающего камень. Впитав крик корабля, ветви теперь воспроизводили его в чуть измененном виде, обмениваясь друг с другом ритмическими фразами, которые легко можно было принять за музыку.

Именно это я принял за несущий сигнал.

Сверху словно бы донесся ответный шепот. Я вскинул голову, и мне показалось, что под куполом промелькнула чья-то тень.

Снаружи снова активировались щиты.

– Черт, – произнес Хэнд, поднимаясь. – Это еще что за новое бл…

– Помолчи, – я напряг зрение, вглядываясь в место, где мне померещился промельк, но теперь, без фона звездного неба, все тени под куполом тонули в перламутровом сиянии. Из центра ослепительно сверкающей инфосистемы на меня смотрели мертвые глаза марсианина. Плач ветвей все не смолкал, заставляя тревожно сжиматься сердце.

Затем палуба под ногами снова низко загудела и тяжело завибрировала.

– Ответный огонь, – сказала Сунь.

На экране навстречу атакующему кораблю полетел еще один сгусток темной материи, выплюнутый какой-то установкой из брюха марсианского судна. На этот раз отдача продолжалась дольше.

– Поразительно, – сказал Хэнд. – Поверить не могу.

– Ты уж поверь, – мой голос был лишен всякого выражения.

После того как улеглось эхо последней атаки, ожидание неминуемой катастрофы никуда не делось. Напротив, оно даже усилилось. Я попытался задействовать интуицию посланника, погребенную под слоем усталости, головокружения и тошноты.

– Приготовиться, – крикнула Вонгсават. – Затыкайте уши.

На этот раз ракета атакующего корабля успела подойти гораздо ближе, прежде чем защитная сеть перехватила и уничтожила ее. Взрывная волна уложила нас всех на пол. Ощущение было таким, словно корабль вокруг нас скручивается, словно его выжимают, как тряпку. Сунь согнулась в приступе рвоты. Внешний щит отключился и не спешил включаться обратно.

Я приготовился снова услышать крик корабля, но вместо этого прозвучал низкий, долгий плач, перебравший своими когтями все мои сухожилия и ребра. Поющие ветви уловили напев и воспроизвели его в более высокой тональности, на этот раз уже не в виде слабого эха, а громко и отчетливо.

За моей спиной раздалось шипение. Повернувшись, я увидел, что Вардани на что-то смотрит – так, будто не может поверить своим глазам. Проследив направление ее взгляда, я увидел ту самую тень, что приметил раньше. Отчетливо различимая, она порхала вдоль верхнего края инфодисплея.

– Что… – голос Хэнда оборвался, когда слева появилась вторая тень, на несколько мгновений присоединившись к танцу первой.

К тому моменту я уже все понял, и, как ни странно, первой моей мыслью было, что уж Хэнду не пристало так удивляться, что он должен был догадаться раньше.

Первая тень нырнула вниз и описала круг возле трупа марсианина.

Я повернул голову к Вардани и поймал ее изумленный, неверящий взгляд.

– Нет, – практически одними губами прошептала она. – Этого не может быть.

Однако же могло.

Они появлялись со всех сторон, поначалу по одному-двум, поднимаясь по прозрачным стенам купола и неожиданно отслаиваясь от плоскости, обретая трехмерность с каждой новой конвульсией корабля, ведущего битву с врагом. Они ныряли вниз, затем снова воспаряли и начинали кружиться вокруг центральной конструкции. Казалось, нас они совсем не замечают, но все же ни разу никого не задели в полете. Инфосистема никак не реагировала на их присутствие, не считая мелкой ряби на дисплеях, когда они касались купола или даже пролетали насквозь, оказываясь в открытом космосе. Из трубы, через которую мы вошли на платформу, выпархивали все новые тени, поднимаясь. Наверху становилось тесновато.

Звук, который они издавали, был тем же самым плачем, которым только что разразился корабль, тем же самым причитанием, что выпевали поющие ветви, тем же самым несущим сигналом, что я слышал в коммуникаторе. В воздухе витал легкий аромат горчицы и вишни, но теперь к нему примешивался запах гари и ветхости.

Гиперпространственные искажения рвали на части космос вокруг нас, щиты снова активировались, поменяв цвет на фиолетовый, корпус корабля беспрерывно сотрясался отдачей орудий. Все это меня уже не волновало. Я больше не испытывал физического дискомфорта, если не считать тяжести в груди и давящей боли в глазах. Платформа, казалось, раздалась вширь, и все стоящие на ней отодвинулись так далеко, что больше не имели никакого значения.

Неожиданно я понял, что и сам захожусь в рыданиях, что стенки моих носовых пазух сокращаются в конвульсиях бесслезного плача.

– Ковач!

Я повернулся, чувствуя себя при этом так, словно стою по пояс в ледяной воде, и увидел Хэнда. Карман куртки открыт, протянутая ко мне рука сжимала парализатор.

Расстояние между нами, как я припомнил позже, составляло меньше пяти метров, но на то, чтобы преодолеть его, казалось, ушла целая вечность. С трудом дошагав до Хэнда, я перехватил его руку с оружием и ударил локтем в лицо. Хэнд взвыл и повалился на пол. Парализатор покатился по платформе. Я прыгнул на Хэнда сверху, напрягая расфокусированное зрение, чтобы найти горло. Он слабо отбивался, что-то выкрикивая.

Моя правая рука напряглась, готовясь нанести смертельный удар. Перед глазами все расплывалось, но нейрохимия пыталась произвести коррекцию.

– …все погибли, поганый ты…

Я занес руку для удара. Хэнд разразился рыданиями.

Туман перед глазами.

Влага на ресницах.

Я вытер слезы, поморгал и увидел лицо Хэнда. Его щеки были мокрыми. Рыдания душили его так, что я почти не мог разобрать слов.

– Что? – расслабив ладонь, я с силой хлестнул его по лицу. – Что ты сказал?

Он сглотнул. Перевел дыхание.

– Выруби меня. Выруби нас всех. Возьми парализатор, Ковач. Вот почему погибла предыдущая команда.

И тогда я понял, что и по моему лицу бегут слезы, что и мои глаза полны ими. Рыдания сдавили распухшее горло, меня пронзила боль – та же боль, которую изливали поющие ветви, – исходящая не от корабля, а от экипажа, покинувшего его тысячу лет назад. Острая, как кинжал, боль – горе марсиан, сохранившееся здесь каким-то невероятным образом, о котором можно услышать разве что в байках у костра где-нибудь на мысе Митчема; ледяная нечеловеческая боль в груди, которую ничем нельзя заглушить, и звук в ушах – одна чуть неверная нота, выворачивающая наизнанку мою душу.

Краем сознания я отметил новый близкий разрыв темного вещества. Тени, кружащиеся под куполом, с пронзительным криком взметнулись вверх.

– Давай же, Ковач!

Я неловко распрямился. Достал свой собственный парализатор и выстрелил в Хэнда. Затем поискал глазами других.

Депре сжимал виски, раскачивался, точно дерево на ветру. Сунь оседала на пол. Сутьяди стоял между ними, едва различимый за пеленой слез. Вардани, Вонгсават…

Так далеко от меня, слишком далеко – за стеной яркого света и пронзительного горя.

Подготовка посланника выправила перспективу и укротила бурю эмоций, вызванную рыданием вокруг. Дистанция сократилась. Восприятие действительности нормализовалось.

Я отключил защитные механизмы, с помощью которых психика пыталась приглушить поступающие извне сигналы, и причитания теней стали громче. Я вдыхал их горе, словно «Герлен-20», чувствуя, как оно разъедает какую-то систему сдерживания внутри меня – систему, неопределяемую в терминах аналитической физиологии. Ущерб становился все существеннее, угрожая перерасти в критический.

Я вскинул парализатор и начал стрелять.

Депре. Готов.

Сутьяди, повернувшийся к нему, когда тот повалился на пол, изумление во взгляде…

Готов.

За его спиной Сунь Липин встала на колени, плотно сомкнув веки и поднося к голове бластер. Системный анализ. Последнее средство. Она все поняла верно, только вот парализатора у нее не было. И она не знала, что он есть у кого-то еще.

Я двинулся вперед, что-то крича, но в бушевавшей вокруг буре горя мой крик остался неуслышанным. Бластер уперся в подбородок Сунь. Я вскинул парализатор, промазал. Подошел ближе.

Раздался выстрел бластера. Узкий луч прошел сквозь ее подбородок, а на макушке успел полыхнуть острый язык бледного пламени, прежде чем сработал прерыватель. Сунь повалилась набок. От ее рта и глаз поднимался пар.

Что-то щелкнуло у меня в горле. Чувство потери стало еще на какую-то толику больше, пополняя океан горя, изливаемый поющими ветвями. Мой рот приоткрылся, возможно, в попытке выкричать хоть какую-то часть боли, но и малая частичка была слишком велика, чтобы ее выразить. Она осталась неизлитой, а я остался нем.

На меня натолкнулась не разбирающая дороги Вонгсават. Повернувшись, я схватил ее за плечи. Ее глаза были широко распахнуты от шока и мокры от слез. Я попытался оттолкнуть ее, чтобы иметь возможность выстрелить, но она продолжала льнуть ко мне, издавая низкие гортанные стоны.

Я нажал на спуск. Задергавшись в конвульсиях, Вонгсават упала поверх тела Сунь.

По другую сторону от них стояла Вардани, не отрывавшая от меня взгляда.

Снаружи разорвалось еще одно темное тело. Крылатые тени над нашими головами вскрикнули и зарыдали, и я почувствовал, как у меня внутри что-то надламывается.

– Нет, – произнесла Вардани.

– Кометарное явление, – громко сказал я, пытаясь перекрыть их причитания. – Он пройдет мимо, нам только…

И тут во мне что-то и в самом деле надломилось, и я повалился на пол, скорчившись от невыносимой боли, беззвучно разевая рот, как загарпуненный боттлбэк.

Сунь – оборвавшая свою жизнь уже второй сучий раз подряд.

Цзян – кровавая масса, размазанная по палубе причального дока. Утраченный стек.

Крукшенк, разорванная на части, утраченный стек. Хансен – аналогично. К списку добавлялись все новые и новые имена. Лица мелькали, словно в убыстренной обратной перемотке, – змея кинопленки, извивающаяся в смертельной агонии.

Лагерь, из которого я вытащил Вардани, – вонь; голодные дети под прицелом автопушек и под управлением потерявшего человеческий облик электронарка с выжженным мозгом.

Госпитальный корабль, еле успевающий перелетать с одной бойни на другую.

Взвод, члены стаи, развороченные на куски «умной» шрапнелью.

Два года резни на Санкции IV.

Корпус.

Инненин, Джимми де Сото и прочие, кого сожрал изнутри вирус Роулинга.

Другие миры. Другая боль, по большей части не моя. Смерть и ложь, ставшие частью жизни.

Планета Харлан и постепенная утрата детства в ньюпестских трущобах. Спасительное бегство в морскую пехоту, в веселую и жестокую службу на Протекторат. Дни дисциплины и принуждения.

Растянутые жизни, прожитые в слякоти человеческого страдания. Подавленная боль; боль, отложенная на полку, на хранение в ожидании инвентаризации, которой так и не случилось.

Наверху кружили марсиане, изливая свое горе. Я чувствовал, как и в моей груди зреет крик, и знал, что он разорвет меня, когда вырвется наружу.

А потом разряд.

А потом темнота.

Я благодарно провалился в нее, надеясь укрыться во мраке от призраков неотмщенных мертвых.

Глава тридцать пятая

На берегу холодно, начинается буря. Ветер взметает грязный снег, в котором виднеются черные крупинки радиоактивной пыли, всплескивает фонтаны брызг над измятой поверхностью моря. Волны лениво хлопают по мутно-зеленому песку. Над головой хмурое небо. Я поднимаю плечи, прячу в карманах руки, от холода лицо сжимается, точно кулак.

Чуть дальше разведенный на берегу костер бросает на небо красно-оранжевые отсветы. У костра сидит одинокая фигура, закутанная в одеяло. Я иду к ней, хотя мне этого и не хочется. Что бы там ни было, у костра тепло, да и идти больше некуда.

Портал закрыт.

Это кажется неправильным. Почему-то я знаю, что это не так.

И тем не менее…

С каждым шагом беспокойство растет. Закутанная фигура не шевелится и никак не показывает, что видит меня. Сначала меня тревожило, что этот человек может оказаться врагом, но теперь это опасение сходит на нет, и на смену ему приходит страх, что он окажется кем-то знакомым, и этот кто-то мертв…

Как и все, кого я знаю.

За спиной фигуры у костра на песке высится конструкция – огромный тонкий крест. К кресту что-то привязано. Сильный ветер и летящие в лицо тонкие иглы мороси не позволяют мне разглядеть, что это.

Ветер начинает завывать, и этот вой напоминает мне какой-то другой звук, уже слышанный однажды и внушавший мне страх.

Я подхожу к костру, и мое лицо омывает волна тепла. Вынув из кармана руки, я подношу их к огню.

Фигура шевелится. Я стараюсь этого не замечать. Не хочу замечать.

– А… кающийся грешник.

Могильер. Его голос уже не полон издевки; возможно, он считает, что в ней больше нет нужды. Вместо этого в его тоне звучит нечто смахивающее на сострадание. Великодушное сочувствие победителя в игре, исход которой изначально не внушал ему особенного сомнения.

– Прошу прощения?

Он смеется:

– Очень смешно. Почему бы тебе не присесть к костру, так теплее.

– Я не до такой степени замерз, – отвечаю я, дрожа, и отваживаюсь взглянуть ему в лицо.

Его глаза блестят в свете костра. Он знает.

– Ты долго сюда добирался, Волк «Клина», – говорит он мягко. – Мы можем подождать еще немного.

Сквозь растопыренные пальцы я смотрю на пламя:

– Что тебе от меня нужно, Могильер?

– Да брось ты. Что мне нужно? Ты же знаешь что.

Он сбрасывает с плеч одеяло и легко поднимается на ноги. Он выше, чем я запомнил, а потрепанное черное пальто придает ему элегантно-угрожающий вид.

Он водружает на голову цилиндр, залихватски заломив его набекрень:

– Мне нужно то же, что и всем другим.

– А это что? – я киваю на то, что распято на кресте за его спиной.

– Это? – на его лице впервые проступает озадаченность, возможно, даже легкое смущение. – Ну… Скажем так, это альтернатива. Альтернатива для тебя, я имею в виду, но мне отнюдь не кажется, что ты захочешь…

Я поднимаю голову на высящуюся передо мной конструкцию и неожиданно отчетливо вижу ее сквозь ветер, морось и радиоактивную взвесь.

На кресте – я.

Я примотан к нему сетями, мертвая серая плоть выпирает сквозь ячейки, тело обмякло на перекладине, голова опущена. Чайки уже поработали над лицом. Глазницы пусты, щеки поклеваны. На лбу местами проглядывает кость.

Вот уж где, думаю я отстраненно, должно быть холодно.

– Я же тебя предупреждал, – отзвуки прежней насмешки снова слышатся в его голосе; он начинает проявлять нетерпение. – Это альтернатива, но я думаю, ты согласишься, что здесь, у костра, намного удобнее. Ну и еще кое-что.

Он раскрывает узловатую ладонь и демонстрирует стек памяти со следами свежей крови и плоти. Поспешно хлопнув себя по затылку, я обнаруживаю там зияющую дыру, в которую с пугающей легкостью проваливаются пальцы. На дне отверстия нащупываю скользкую пористую поверхность своей собственной церебральной ткани.

– Вот видишь, – его голос исполнен почти что сожаления.

Я опускаю руку:

– Где ты это взял, Могильер?

– А, их нетрудно раздобыть. Особенно на Санкции IV.

– А стек Крукшенк у тебя есть? – во мне внезапно вспыхивает искра надежды.

Секундная заминка:

– Ну разумеется. Они все попадают ко мне, рано или поздно, – он кивает, словно в подтверждение своих слов. – Рано или поздно.

Повтор звучит натужно. Кажется, меня хотят убедить. Искра надежды гаснет.

– Тогда уж лучше поздно, – говорю я, в последний раз протягивая руки к костру.

Ветер хлещет меня по спине.

– Что ты имеешь в виду?

Смешок, приделанный к концу фразы, тоже выглядит натужным. Я чуть заметно улыбаюсь. Улыбка будит застарелую боль, но эта боль несет странное успокоение.

– Я ухожу. Мне здесь нечего делать.

– Уходишь? – его голос внезапно превращается в отвратительный скрежет; на зажатом в пальцах стеке пляшут красные отсветы костра. – Никуда ты не уйдешь, волчоночек мой. Останешься тут со мной. Нам нужно закрыть кое-какие счета.

На этот раз моя очередь смеяться.

– Пошел на хер из моей головы, Могильер.

– Ты. Останешься, – его рука тянется ко мне поверх пламени костра. – Здесь.

«Калашников» оказывается в моей руке, и я ощущаю тяжесть полного магазина. Пуля в морду, как и было обещано.

– Мне пора, – говорю я. – Передам Хэнду от тебя привет.

Его глаза сверкают, руки тянутся ко мне.

Я поднимаю пистолет.

– Я же тебя предупреждал, Могильер.

И стреляю чуть ниже края цилиндра. Три отверстия, хорошая кучность.

Выстрелы отшвыривают его назад, и он падает на песок метрах в трех от костра. Я жду, не поднимется ли он снова, но он исчезает. С его уходом костер начинает затухать.

Я поднимаю голову и вижу, что распятие опустело, что бы это ни значило. В моей памяти всплывает мертвое лицо, которое глядело на меня оттуда, и я присаживаюсь на корточки у огня, стараясь согреться. Сижу до тех пор, пока от костра не остаются одни угли.

В тлеющем пепле замечаю стек памяти, уже очищенный пламенем, ярко поблескивающий из-под головешек. Я поднимаю его, зажав большим и указательным пальцем, как это делал Могильер.

Стек слегка обжигает кожу, но это пустяки.

Я убираю его, убираю «калашников», сую начинающие мерзнуть руки в карманы, выпрямляюсь и осматриваюсь.

Холодно, но я знаю, что где-то есть выход с этого сраного берега.

Часть 5Внутренние противоречия

Признайте факты. И действуйте исходя из них. Это единственная известная мне мантра, единственная доктрина, которую я могу вам предложить; будет не так-то просто, как вы думаете, ведь у людей, я клянусь, мозги прошиты делать что угодно, кроме этого. Признайте факты. Не возносите молитв, не загадывайте желаний, не покупайтесь на устаревшие догмы и мертвую риторику. Не идите на поводу рефлексов, или видений, или извращенного чувства… чего бы то ни было. Признайте факты. И только потом действуйте.

Куэллкрист Фальконер.

Речь перед атакой на Миллспорт

Глава тридцать шестая

Пронзительно ясное ночное небо, полное звезд.

Какое-то время я тупо смотрел на него, наблюдая, как там, слева, то появляются, то исчезают странные красные полосы.

Тебе должно быть понятно, что это означает, Так. Ритм этого свечения, то, как оно сначала усиливалось, а потом постепенно ослабевало, словно заключал в себе какой-то код.

Как глифы. Как числа.

Мне вдруг и в самом деле стало все понятно, и, когда я осознал, где нахожусь, меня прошибло холодным потом.

Красное свечение было сигналом тревоги на дисплее, расположенном на лицевой пластине вакуумного костюма, в который я был закован.

Никакое это к хренам не ночное небо, Так.

Я находился в космосе.

И тут на меня навалились воспоминания о себе и о прошлом; они бомбардировали меня, точно микрометеориты, прошивающие насквозь тонкую прозрачную оболочку, которая сейчас сохраняла мне жизнь.

Я задергался и обнаружил, что могу двигать только кистями рук. Пальцы нащупали твердую поверхность, ощутили слабую вибрацию мотора. Завертев головой, я принялся шарить руками по сторонам.

– Эй, он приходит в себя.

Хотя рация скафандра фонила, голос говорившего мне казался знакомым. Послышалось жестяное дребезжание чьего-то смешка.

– Блин, тебя это удивляет, чувак?

Сенсор присутствия уловил движение справа. Надо мной склонилась чья-то голова в шлеме с непроницаемо темной лицевой пластиной.

– Эй, лейтенант, – еще один знакомый голос. – Благодаря вам я только что обогатился на пятьдесят ооновских баксов. Говорил я этим муделям в скафандрах, что вы оклемаетесь первым.

– Тони? – с трудом выговорил я.

– О, и мозговая деятельность не нарушена. Еще один балл в копилку 391-го… Мы, сука, реально бессмертные!

* * *

Доставка с марсианского дредноута напоминала похоронную процессию вакуум-коммандос. Семь тел на автоматических носилках, четыре штурмовых жука и двадцать пять человек почетного караула в полном боевом облачении, предназначенном для военных действий в дальнем космосе. Планируя операцию, Каррера определенно намеревался исключить все возможные риски.

Тони Ломанако провел нас через портал так безукоризненно, словно занимался этим всю свою профессиональную жизнь. В авангард он поставил два жука, за ними следовали носилки и пехота, сопровождаемые с флангов парами коммандос, а замыкали процессию еще два жука. В ту секунду, когда мы вошли в гравитационное поле Санкции IV, скафандры, носилки и жуки разом перешли на режим грав-парения, зависнув в воздухе, и через пару секунд совершили синхронную посадку по сигналу поднятой и затем сжатой в кулак руки Ломанако.

«Клин Карреры».

Приподнявшись, насколько позволяли ремни носилок, я наблюдал за всем этим, пытаясь подавить чувство родственной гордости, которое заставлял испытывать волчий ген.

– Добро пожаловать в базовый лагерь, лейтенант, – сказал Ломанако, осторожно постучав кулаком по нагрудной пластине моего костюма. – Теперь вы будете в порядке. Все теперь будет в порядке.

Он громко произнес по общей связи:

– Ладно, ребята, двигаем дальше. Митчелл и Квок, оставайтесь в костюмах и не глушите двигатели жуков. Остальные марш в душ – мы на сегодня достаточно наплавались. Тан, Сабыров и Мунхарто, через пятнадцать минут назад, форма одежды вольная, но при оружии – составите компанию Квок и Митчеллу. Остальные – разойтись. И, «Чандра», можно к нам медиков прислать сегодня? Уж будьте так добры.

В наушниках раздался дружный смех. Стоявшие вокруг заметно расслабились, чего не могли скрыть даже громоздкая боевая вакуумная экипировка и светопоглощающие костюмы из полисплава. Все поубирали оружие – сложив, отсоединив или просто вложив в ножны. Водители жуков, точностью и экономностью движений напоминавшие заводных кукол, слезли и присоединились к общему потоку шагающих к лагерю фигур в скафандрах. У кромки воды их ждал линкор «Клина», «Доблесть Энгины Чандры», растопыривший посадочные клешни, точно какой-то доисторический гибрид крокодила и черепахи. Тяжелая броня хамелеохромного корпуса отливала бирюзой в цвет залитого бледным полуденным солнцем песка, на котором он стоял.

Было приятно снова видеть «Чандру».

Теперь, когда мое внимание наконец сосредоточилось на окружающем, я увидел, что пляж весь разворочен. В неглубоком кратере, образованном взрывом «Нагини», сверкал спекшийся песок, а вокруг, куда хватало глаз, все покрывали борозды и рытвины. От баббл-тентов после взрыва не осталось ничего, кроме следов гари и нескольких разрозненных металлических деталей, которые, как подсказывала мне профессиональная гордость, не могли быть частями самого корабля. «Нагини» взорвалась еще в воздухе, была уничтожена мгновенно, до единой молекулы. Если земля – для покойников, Шнайдеру определенно пришлось остаться в гордом одиночестве. Бо́льшая его часть, вероятно, до сих пор потихоньку рассеивалась в стратосфере.

«В этом ты хорош, Так».

Взрыв к тому же потопил траулер. Повернув к нему голову, я увидел, что из воды торчат только корма и оплавленная надстройка. Перед глазами вспыхнуло воспоминание – Люк Депре и бутылка дешевого виски, пустой треп о политике и запрещенные к ввозу сигары. Склоняющаяся надо мной Крукшенк в…

«Не надо, Так».

На месте нашего уничтоженного лагеря теперь обосновался «Клин». В нескольких метрах слева от кратера стояло шесть больших овальных баббл-тентов, а под вытянутым рылом линкора я различил полисплав-душевую – квадратную гермокабину и резервуары повышенного давления. Вакуум-коммандос оставляли оружие потяжелее в стоявших под навесами пирамидах и один за другим проходили в смывочный отсек.

Из «Чандры» вышла колонна клиновцев с белыми нашивками медицинского подразделения. Они подошли к носилкам, включили двигатели и повезли нас в направлении одного из баббл-тентов. Когда носилки оторвались от земли, Ломанако коснулся моей руки:

– Увидимся, лейтенант. Зайду попозже, когда вас вытащат из костюма. Пойду ополоснусь пока.

– Ага, спасибо, Тони.

– Рад вас снова видеть, сэр.

В баббл-тенте медики с профессиональной сноровкой отстегнули наши ремни и сняли костюмы. Я был в сознании, и моя распаковка доставила им чуть меньше хлопот, чем распаковка остальных, но именно что чуть. Я так давно не принимал антирадиационных препаратов, что, даже чтобы шевельнуть рукой или ногой, требовалось большое волевое усилие. После того как меня наконец вынули из костюма и перенесли на кровать, у меня почти не осталось сил, чтобы ответить на вопросы медика, проводившего стандартную послебоевую проверку моей оболочки. Пока он этим занимался, я даже умудрился не закрыть глаза и через его плечо наблюдал за тем, как прогоняют аналогичные тесты на остальных. Оболочку Сунь, которая по очевидным причинам не нуждалась в скорой медицинской помощи, бесцеремонно бросили в углу.

– Ну что, жить буду, доктор? – пробормотал я, выбрав момент.

– Не в этой оболочке, – ответил врач, заправляя кожный спрей антирадиационным коктейлем. – Но с моей помощью какое-то время еще протянете. Чтобы не пришлось беседовать со стариком в виртуале.

– А что он хочет, принять рапорт?

– Наверное, да.

– Ну, в таком случае вколите-ка мне чего-нибудь для бодрости, чтобы я не заснул на полуслове. Тетрамет найдется?

– Не уверен, что это хорошая идея, лейтенант.

Я даже усмехнулся, пусть и с немалым трудом:

– Ага, точно. Не иначе как он подорвет мне здоровье.

В конце концов мне пришлось просто приказать вколоть мне тетрамет на правах старшего по званию. Когда в тент вошел Каррера, я уже более-менее восстановил функциональность.

– Лейтенант Ковач.

– Айзек.

Улыбка осветила его покрытое шрамами лицо, словно восходящее солнце, озаряющее склоны гор:

– Говнюк ты, Ковач. Знаешь, сколько людей в этом полушарии мне пришлось задействовать, чтобы тебя отыскать?

– Думаю, не больше, чем можно было позволить, – я сел повыше. – А что, беспокоиться начал?

– Мне кажется, лейтенант, должностные обязанности оказались для тебя понятием более растяжимым, чем анальное отверстие взводного голубка. Двухмесячная самоволка после коротенькой отписки. «Отправился за одной фигней, которая стоит все этой сраной войны. Вернусь позже». Несколько туманно.

– Однако точно.

– Вот как? – он сел на край постели; хамелеохромный комбинезон окрасился под цвет одеяла; брови сдвинулись, натянув кожу на свежем шраме, проходящем через лоб и щеку. – Военный корабль?

– Военный корабль.

– Мы сможем его использовать?

Я поразмыслил:

– При поддержке подручного археолога, наверное, сможем.

– И как твоя археологическая поддержка?

Я перевел глаза на тело Тани Вардани, свернувшееся калачиком под тонким, как лист, термоодеялом. Как и прочие члены экипажа «Нагини», она находилась под действием легкого успокоительного. Медик, который делал ей инъекцию, сказал, что состояние пациентки стабильное, но проживет она едва ли дольше моего.

– Так себе, – я закашлялся и долго не мог остановиться.

Каррера переждал, когда приступ кашля пройдет. Вручил мне салфетку.

Утерев рот, я выразительно взмахнул рукой:

– Как и все мы. А у вас как?

– Сейчас археолога в команде нет, если не принимать в расчет Митчелла.

– Я бы не принимал. В его случае это хобби, а не профессия. И как же так вышло, что вы недоукомплектованы скребунами, Айзек? – Шнайдер же наверняка рассказал, что на кону. После секундного размышления я решил пока попридержать эту информацию. Я не знал, много ли она стоит, но, когда у тебя остается всего одна гарпунная обойма, ты не станешь целить в плавники. – Ты же наверняка имеешь какое-то представление о том, что стоит на кону.

Он покачал головой:

– Работаем на корпорации, Такеси. На небоскребную шваль. Такие люди озвучивают ровно столько, сколько нужно, чтобы тебя подписать. Все, что я знал до сегодняшнего дня, – что Хэнд нацелился на что-то крупное и что, если «Клину» удастся отхватить кусок, нас неплохо вознаградят за труды.

– Да, но вам дали коды доступа к системе нанобов. Существует ли что-нибудь более ценное? На Санкции IV? Ладно тебе, Айзек, ты наверняка догадался, о чем речь.

Он пожал плечами:

– Мне назвали сумму, вот и все. Так работает «Клин», и ты это знаешь. Кстати, о работе. Это же Хэнд у двери, да? Вон тот худой.

Я кивнул. Каррера подошел и внимательно вгляделся в лицо спящего менеджера.

– Ну да. Слегка похудел по сравнению с теми фотографиями, что есть у меня в стеке, – он зашагал по импровизированной больничной палате, вертя головой и осматривая спящих и труп в углу (несмотря на усталость и тетраметовый приход, я тут же привычно насторожился). – Что, конечно, неудивительно, учитывая уровень полученной вами радиации. Удивительно то, что вы вообще в состоянии стоять на ногах и передвигаться.

– Вообще-то как раз не в состоянии, – заметил я.

– Действительно, – он вымученно улыбнулся. – Бог ты мой, Такеси. И чего бы тебе было не подождать пару дней? Получил бы вдвое меньшую дозу. Мои все на стандартных антирадпрепаратах, нам здесь грозит разве что головная боль.

– Не я принимал решение.

– Да понимаю, что не ты. Деактивированная в углу – это кто?

– Сунь Липин, – смотреть на нее оказалось даже тяжелее, чем я предполагал; волчья верность, похоже, штука необоримая. – Системщица.

Он кивнул.

– А остальные?

– Амели Вонгсават, пилот, – я показал пальцем. – Таня Вардани, археолог; Цзян Цзяньпин и Люк Депре, спецоперации.

– Ясно, – Каррера снова нахмурился и дернул подбородком в сторону Вонгсават. – Если она была вашим пилотом, кто сидел за штурвалом взорвавшегося штурмовика?

– Мужик по имени Шнайдер. Через него-то я изначально и вышел на все это дело. Мудила из гражданской авиации. Когда началась пальба, у него нервишки сдали. Захватил корабль, замочил Хансена – парня, которого мы оставили на посту, – ультравибом и смотался, оставив нас у…

– На борту был только он?

– Угу, если не считать пассажиров в контейнере для трупов. Перед тем как мы вошли в портал, нанобы убили двоих наших. И еще шестерых мы обнаружили с другой стороны. А, да, еще двоих выловили в сетях траулера. Судя по всему, команда археологов, заявившаяся сюда еще до войны.

Он не слушал, просто ждал, когда я закончу.

– Иветта Крукшенк, Маркус Сутьяди. Это те двое, которых убила система нанобов?

– Да, – я попытался изобразить легкое удивление. – У вас есть список группы? Я смотрю, у ваших небоскребных обитателей со сбором информации дело обстоит неплохо.

Он покачал головой:

– Да не особенно. Просто мои небоскребыши обитают в той же самой башне, что вот этот твой дружок. Метят на тот же пост, на какой метит он. Как я и сказал, шваль, – его голосу определенно недоставало яда, а мое посланническое чутье к тому же уловило в рассеянном тоне легкий призвук облегчения. – Я так понимаю, нет оснований надеяться, что у вас остались стеки тех двоих, которых убили нанобы?

– Нет, стеков не осталось, а что?

– Да неважно. Я особенно на это и не рассчитывал. Клиенты сказали, что система не оставляет после себя ничего. У нее в ход идет все.

– Ну да, мы так и поняли, – я развел руками. – Айзек, даже если бы нам и удалось обнаружить стеки, они были бы уничтожены при взрыве «Нагини», как в общем-то и все остальное, что там находилось.

– Да, удивительно мощный взрыв. Ничего не хочешь о нем рассказать, Такеси?

Я натянул на лицо ухмылку:

– А ты как думаешь?

– Я думаю, что локмитовские штурмовики не взрываются в полете безо всякой на то причины. И думаю, ты как-то мало бесишься из-за того, что этот ваш Шнайдер вас кинул.

– Ну, он же покойник.

Каррера скрестил на груди руки и молча смотрел на меня.

Я вздохнул:

– Ладно, ладно. Я заминировал двигатели. Я все равно доверял Шнайдеру не больше, чем презику из лип-пленки.

– И, как оказалось, не доверял вполне обоснованно. И, учитывая, к чему привели его действия, вам повезло, что подоспели мы, – он поднялся, потирая руки; вид у него был такой, словно его только что избавили от неприятной перспективы. – Постарайся отдохнуть, Такеси. Завтра утром я хочу услышать твой рапорт.

– Договорились, – я пожал плечами. – Рассказывать в общем-то особенно больше не о чем.

Он вздернул бровь:

– Вот как? Мои сканеры говорят об обратном. Количество выделенной по ту сторону портала энергии, зарегистрированное за последние семь часов, превышает сумму всех сеансов гиперсвязи на Санкции IV со времени ее заселения. На мой взгляд, тебе еще есть чем поделиться.

– А, это, – отмахнулся я. – Сражение автоматизированных систем древнейших цивилизаций галактики. Ничего особенного.

– Ах вот как.

Он уже стоял на пороге, когда вдруг остановился, как будто озадаченный какой-то мыслью:

– Такеси.

Мои чувства обострились, словно перед началом боевой операции.

– Да? – стараясь придать голосу небрежность.

– Исключительно из любопытства. А как ты планировал выбираться? После взрыва штурмовика? Учитывая систему нанобов и радиоактивный фон. Без транспортного средства, если не считать того дерьмового траулера. Вы что собирались делать-то, пешком идти? Вам же до деактивации оставался буквально шаг. Что это, к чертям, за стратегия – взорвать свое единственное средство передвижения?

Я попытался вспомнить. Вся ситуация, головокружительная пустота коридоров и залов марсианского корабля, остекленелые взгляды трупов, залпы орудий невиданной мощи снаружи – все это словно уже отодвинулось глубоко в прошлое. Наверное, я мог бы использовать техники посланников, чтобы вызвать их обратно, но какая-то темная, холодная сила не советовала этого делать. Я покачал головой.

– Не знаю, Айзек. У меня были припрятаны скафандры. Возможно, я планировал дрейфовать у края портала в ожидании, когда до вас дойдет наш SOS.

– А если бы портал оказался непрозрачным для сигнала?

– Для звездного света он же был прозрачным. И для сканеров, как я только что понял, тоже.

– Из этого вовсе не…

– Ну тогда бросил бы в портал дистанционный маяк и уповал бы, что он достаточно долго протянет среди сраных нанобов, чтобы дать вам установить наше местоположение. Твою мать, Айзек. Я посланник. Мы решения принимаем на ходу. На худой конец у нас оставался почти рабочий заявочный буй. Сунь могла его отремонтировать, оставить в режиме трансляции, а мы бы все вышибли себе мозги и ждали, когда кто-нибудь придет. Разницы-то особой не было – нашим оболочкам сроку оставалось не больше недели. А тому, кто пришел бы на сигнал заявочного буя, так или иначе пришлось бы нас переоблачить – мы же ценные эксперты, хоть бы и мертвые.

Последнее вызвало у него улыбку. У меня тоже.

– Тем не менее это едва ли можно считать образцовым примером стратегического планирования, Такеси.

– Айзек, ты не понимаешь, – мой голос стал чуть серьезней, улыбка исчезла. – Я посланник. Стратегическим планом было убить любого, кто попытается меня предать. Выжить после этого – ну если получится, то это дополнительный плюс, если же нет, – я пожал плечами. – Я же посланник.

Его улыбка тоже слегка поблекла.

– Постарайся отдохнуть, Такеси, – сказал он мягко.

Проводив его глазами, я перевел взгляд на неподвижную фигуру Сутьяди. Надеясь, что тетрамет не даст мне заснуть, прежде чем Сутьяди придет в себя и услышит, как себя вести, чтобы его не казнили палачи «Клина».

Глава тридцать седьмая

Тетрамет – один из моих любимых наркотиков. Он не такой мощный, как некоторые военные стимуляторы, а значит, из твоей памяти не выскользнут полезные житейские знания вроде «Нет, без гравитатора летать у тебя не получится» или «Если врежешь по этой штуке, переломаешь в руке все кости». В то же время он позволяет получить доступ к внутренним резервам, залегающим где-то на клеточном уровне, о самом существовании которых не знает ни один неподготовленный человек. Приход долгий и чистый, единственные побочные эффекты – легкий блеск поверхностей, которые в принципе не должны бы отражать свет, и чуть дрожащие контуры предметов, которые имеют для тебя какую-то личную ценность. При желании можно добиться легких галлюцинаций, но это требует концентрации. Ну или, естественно, передозировки.

Отходняк не сильно хуже, чем от большинства отрав.

Когда стали просыпаться остальные, мое состояние уже было несколько маниакальным, потому что организм уже начинал подавать тревожные сигналы, что химическое приключение подходит к концу. Возможно, я тряс Сутьяди слишком энергично, когда понял, что он пробуждается не так быстро, как мне бы хотелось.

– Цзян, эй, Цзян. Продирай глаза, блин. Угадай, где мы.

Он ошарашенно заморгал. Выражение его лица стало удивительно детским.

– Х-х-х-х…

– Снова на побережье, чувак. Явился «Клин» и вытащил нас с корабля. «Клин Карреры», моя прежняя команда.

Мой энтузиазм слегка не соответствовал тому образу, который сложился у бывших товарищей по оружию, но не настолько, чтобы его нельзя было списать на тетрамет, радиационное отравление и последствия произошедшей с нами инопланетной странности. Да и, кроме того, у меня не было стопроцентной уверенности, что баббл-тент прослушивают.

– Спасли нас, Цзян, прикинь. «Клин».

– «Клин»? Это… – глядя в глаза маорийской оболочки, я увидел, как Сутьяди пытается собрать разрозненные кусочки в единую картину. – …Здорово. «Клин Карреры». Не знал, что они занимаются спасательными операциями.

Я снова сел на край постели и натянул на лицо ухмылку.

– Они искали меня, – несмотря на все актерство, у меня на самом деле стало тепло на душе; с точки зрения Ломанако и всего 391-го взвода, дело практически так и обстояло. – Можешь себе представить?

– Попробую, – Сутьяди приподнялся. – Кто еще смог выбраться?

– Все, кроме Сунь, – я указал на нее рукой. – Но и ее стек цел.

Его лицо дернулось. Воспоминания пробивались на поверхность его сознания, как застрявший кусок шрапнели.

– А там… ты… видел?

– Угу, видел.

– Это были призраки, – сказал он сквозь зубы.

– Цзян, для боевого ниндзя ты что-то слишком уж пуглив. Кто знает, что такое мы видели. Если уж на то пошло, это могла быть запись.

– Запись, как мне кажется, – довольно подходящее определение слова «призрак», – заметила Амели Вонгсават с кровати, стоящей напротив Сутьяди. – Ковач, я правильно расслышала, что нас вытащил «Клин»?

Я кивнул, буравя ее взглядом:

– Да вот, рассказываю Цзяну. Похоже, за мной сохранился полный набор клубных привилегий.

Она поняла. Ее глаза чуть заметно блеснули, и она сразу подыграла мне.

– Рада за тебя, – она оглядела начинающие шевелиться фигуры на соседних койках. – Ну что, кого мне можно порадовать новостью о том, что мы живы?

– Выбирай на свое усмотрение.

После этого все пошло как по маслу. Вардани восприняла известие о перевоплощении Сутьяди, не изменившись в лице, – сказалась лагерная выучка, – словно приняла из рук в руки контрабандную записку. Хэнд – его спецподготовка была не такая травматичная, как у меня, зато куда дороже – тоже выслушал новость не моргнув глазом. Ну а для Люка Депре как военного ассасина, привыкшего работать глубоко под прикрытием, такие вещи и вовсе были естественны как дыхание.

На наше поведение, словно радиопомехи, накладывались воспоминания о последних моментах на марсианском корабле. Над всеми висело темное облако общей боли, которую никто из нас пока не был готов анализировать. Разговоры о тех последних минутах были полны неуверенности и недомолвок: в нервозных, исполненных бравады фразах сквозило беспокойство, точно тень того мрака, что царил по другую сторону портала. Оставалось надеяться, что обсуждение было достаточно эмоциональным и отвлекло внимание возможных наблюдателей от превращения Сутьяди в Цзяна.

– По крайней мере, – сказал я, – теперь понятно, почему они бросили свой гребаный корабль. В смысле, это куда хлеще радиации или биооружия. Там хоть последствия можно устранить. Можете себе представить, каково это – сидеть на боевом посту и пытаться управлять дредноутом, когда при каждом близком разрыве выскакивает, гремя костями, прежний экипаж.

– Я. Не верю. В призраков, – с нажимом произнес Депре.

– А им, похоже, это не мешало.

– Вы как думаете, – Вонгсават подыскивала слова медленно, словно пробираясь сквозь заросли шип-коралла при отливе, – все марсиане оставляют – оставляли – что-то такое после себя? Что-то типа вот этого?

Вардани покачала головой:

– Если это и так, мы раньше ничего подобного не видели. А мы за последние пятьсот лет откопали немало марсианских руин.

– Мне показалось, – Сутьяди сглотнул, – что они… кричали. Все разом. Оплакивали какую-то массовую смерть. Гибель всего экипажа, например. Может быть, мы раньше просто ни с чем таким не сталкивались. С горем такого масштаба. В Лэндфолле вы сказали, что марсианская цивилизация сильно превосходит нашу. Может быть, у них больше не было насильственных смертей, да еще в таких количествах. Может, для них это осталось в прошлом.

Я хмыкнул:

– Здорово – если, конечно, такое в принципе возможно.

– Для нас, по всей очевидности, невозможно, – сказала Вардани.

– Может, и стало бы возможным, если бы после каждого массового убийства оставался такой след.

– Ковач, это абсурд, – Хэнд выбрался из постели, злость придала ему сил. – Вы все. Наслушались претенциозных человеконенавистнических умствований этой вот особы. Ни в каком прошлом ничего для них не осталось. Знаете, что я там увидел? Я увидел два военных корабля стоимостью в пару миллиардов каждый, без конца повторяющих одно и то же сражение, которое не привело ни к чему ни сто тысяч лет назад, ни сегодня. Чем это лучше того, что мы имеем на Санкции IV? Они так же прекрасно убивали друг друга, как и мы.

– Браво, Хэнд, – Вонгсават наградила его речь неторопливыми сардоническими аплодисментами. – Вам бы в политофицеры податься. Единственная проблема с вашим мачистским гуманизмом: второй корабль не был марсианским. Верно, госпожа Вардани? Абсолютно другая конфигурация.

Глаза всех присутствующих обратились к Тане, которая сидела, опустив голову. Наконец она подняла глаза, встретилась со мной взглядом и неохотно кивнула.

– Ничего похожего на эту технологию я раньше не встречала. И ни о чем подобном не слышала, – она сделала глубокий вдох. – Исходя из того, что мы видели… похоже, марсиане вели войну с кем-то еще.

Над нами снова сгустилось облако тревоги. Его холод пробрал до мурашек и разом оборвал разговор. Тень грядущего и отрезвляющего открытия, на пороге которого стоит человечество.

Нам здесь не место.

Несколько столетий нам позволяли резвиться в трех десятках миров, оставленных марсианами. Но взрослые ушли с детской площадки, и неизвестно теперь, кто может на нее забраться и что он может с нами сделать. День клонится к вечеру, крыши домов темнеют, пустеют окрестные улицы, и неожиданно вокруг становится холодно и мрачно.

– Ерунда, – отрезал Хэнд. – Марсианская цивилизация пала в результате восстания в колониях, это общее место. Гильдия же этому и учит, госпожа Вардани.

– Ну да, Хэнд, – голос Вардани был исполнен бесконечного презрения. – А как ты считаешь, почему они этому учат? Кто, зашоренный ты мудила, финансирует Гильдию? Кто определяет, во что должны верить наши дети?

– Существуют доказательства…

– Вот только не надо втирать мне про доказательства, – усталое лицо археолога вспыхнуло от ярости; на какую-то секунду мне показалось, что она ударит Хэнда. – Тупой ты засранец. Ты-то что знаешь о Гильдии? А я этим занимаюсь всю свою жизнь. Рассказать тебе, сколько находок утаили из-за того, что они не вписывались в картину мира, созданную Протекторатом? Сколько исследователей заклеймили предателями человечества, сколько проектов закрыли исключительно потому, что они не совпадали с официальной линией? Сколько дерьмища извергается из назначенных глав Гильдии всякий раз, когда Протекторат решает отдрочить им, подкинув деньжат?

Этот неожиданный приступ гнева со стороны изможденной, умирающей женщины, казалось, ошарашил Хэнда.

Он неуверенно пробормотал:

– С точки зрения статистики, вероятность того, что две цивилизации одновременно достигнут эволюционной стадии межзвездных путешествий…

Но это было все равно что пытаться обуздать бурю. Переполнявшие Вардани эмоции подействовали на нее не хуже тетрамета. Ее голос обжигал, как удар кнута.

– Ты дефективный, что ли? Или ослеп, когда стоял перед порталом? Это моментальная передача материи на межпланетные расстояния; технология, которую они, уходя, просто небрежно бросили в углу. Думаешь, такая цивилизация ограничится парой сотен кубических световых лет? Орудия, которые мы видели в действии, оперируют на сверхсветовых скоростях. Оба корабля могли прибыть с другого конца галактики. Нам-то откуда знать?

Пола баббл-тента откинулась, в помещение проник дневной свет. Отведя на мгновение взгляд от лица Вардани, я увидел в проеме Тони Ломанако в хамелеохроме с сержантскими нашивками. Он старательно пытался подавить ухмылку.

Я поднял руку:

– Здоро́во, Тони. Добро пожаловать на научные дебаты. Не стесняйся задавать вопросы, если смутят какие-нибудь технические термины.

Ломанако перестал сдерживать усмешку:

– У меня на Латимере сын. Хочет стать археологом. Говорит, что профессия, связанная с насилием, как у папаши, ему не подходит.

– Временный период, Тони. Это у него пройдет.

– Надеюсь, – Ломанако неловко шевельнулся, и я увидел, что под хамелеохромом на нем надет экзокостюм. – Коммандер хочет вас видеть.

– Одного?

– Нет, он сказал, привести всех, кто не спит. Похоже, это что-то важное.

* * *

Снаружи день клонился к вечеру. На западе небо окрасилось в светло-серый, на востоке уже сгущалась тьма. В свете установленных на треножниках ламп Ангьера лагерь Карреры представлял из себя образец организованной активности.

Сознание посланника привычно анализировало диспозицию, холодно перебирая детали, одновременно испытывая приятно щекочущее теплое чувство, которое возникает всегда, когда понимаешь, что надвигающаяся ночь не застанет тебя в холоде и в одиночестве.

У портала на жуках сидели часовые, оживленно покачиваясь и жестикулируя. Ветер донес обрывок смеха. Я узнал голос Квок, но слов на таком расстоянии разобрать не сумел. Лицевые пластины часовых были подняты, но они по-прежнему оставались в вакуумной экипировке и при полном вооружении. Остальные солдаты, которых Ломанако определил в сопровождение, стояли вокруг передвижной ультравиб-пушки, и их вид говорил о такой же непринужденной боевой готовности. Чуть дальше еще одна группа клиновцев возилась с деталями, по всей очевидности, генератора противовзрывного силового поля. Прочие курсировали между «Доблестью Энгины Чандры», полисплав-блоком и баббл-тентами с ящиками, в которых могло быть что угодно. Сзади и сверху сцену заливали огни с мостика и грузового отсека «Чандры», откуда бортовые погрузчики доставали все новые порции оборудования и ставили на ярко освещенный песок.

– Ты чего в экзокостюме? – спросил я Ломанако, ведущего нас к разгрузочной площадке.

Он пожал плечами:

– Кабельные батареи под Районгом. Наши хлопушки сработали не вовремя. Мне зацепило левую ногу, бедренную кость, ребра. Часть левой руки.

– Блин. Везучий же ты мужик, Тони.

– Да все не так плохо. Просто теперь до хера лечиться надо. Док сказал, кабели были покрыты чем-то канцерогенным, потому ускоренная регенерация идет так себе, – он состроил гримасу. – Три недели уже в нем хожу. Так себе удовольствие.

– Ну, спасибо за то, что пришел за нами. Тем более в таком состоянии.

– Без проблем. В вакууме по-любому легче двигаться, чем здесь. Если уж на тебе экзокостюм, слой полисплава сверху погоды не сделает.

– Пожалуй.

Каррера ждал под грузовым люком «Чандры». На нем была все та же полевая форма, что и раньше; и так же были одеты офицеры, с которыми он разговаривал. В проеме люка пара сержантов возилась с оборудованием. Где-то на полпути между «Чандрой» и группой, работавшей над генератором поля, на выключенном погрузчике сидел какой-то расхристанный человек в перепачканной форме, не отрывавший от нас мутных глаз. Когда я встретился с ним взглядом, он захохотал и судорожно задергал головой. Одна его рука принялась яростно растирать шею, рот широко распахнулся, словно кто-то вылил на парня ведро холодной воды. Лицо подергивалось от мелких спазмов, которые мне уже приходилось видеть раньше. Тремор электронарка.

Судя по всему, я невольно поморщился.

– Ага, корчи рожу, корчи, – прорычал он. – Не больно-то ты умен, не умен ты ни хера. Ты у меня на карандаше за антигуманизм, все у меня к делу подшито, каждое твое слово слышал, все твои выпады против Картеля; посмотрим, как тебе понравится…

– Заткнись, Ламонт, – голос Ломанако был негромкий, но электронарк дернулся, будто его подключили. Его глаза встревоженно крутанулись в орбитах, и он съежился. Ломанако осклабился.

– Политофицер, – произнес он, шваркнув ногой по песку в направлении этой дрожащей пародии на человека. – Все они одинаковые. Трепачи.

– Я смотрю, этого вы, похоже, приструнили.

– Ну, что я могу сказать, – усмехнулся Ломанако. – Ты удивишься, как быстро эти политические теряют интерес к работе после того, как вставят себе разъем и пару раз подключатся к сети. У нас уже с месяц как не было лекции о Правильном Мышлении, ну а личные дела – читал я их и могу сказать, что даже родные матери нам лучших характеристик не напишут. Обалдеть, как легко может слететь с человека вся эта политическая догма. Правда, Ламонт?

Политофицер боязливо отпрянул. Его глаза налились слезами.

– Работает лучше, чем в былые времена порка, – сказал один из сержантов, безучастно глядя на Ламонта. – Помнишь, с Пибуном и с этим, как его там, говнюком с помойным ртом?

– Портильо, – рассеянно подсказал я.

– Ага, точно. Штука в том, что непонятно было, в самом деле мы его приструнили или он залижет раны и отыграется на тебе за все. Ну вот больше этой проблемы у нас нет. Дело, я так думаю, в позоре. Поставишь им разъем, покажешь, как подключаться, они по собственной воле и подсаживаются. А потом ломаешь им малину… Работает как часы. Я однажды видел, как старина Ламонт обломал все ногти, пытаясь открыть замок на ящике, где лежали кабели.

– Оставьте вы его в покое, – сказала Таня Вардани срывающимся голосом. – Вы же видите, что он уже сломлен.

Ломанако взглянул на нее с любопытством.

– Гражданская? – поинтересовался он у меня.

Я кивнул:

– В общем, да. Она, э-э, к нам прикомандирована.

– Ну да, иногда это полезно.

Когда мы подошли, Каррера, похоже, уже закончил брифинг, и офицеры начали расходиться.

Каррера кивнул Ломанако:

– Спасибо, сержант. Что там, Ламонт пытался действовать вам на нервы?

Тони хищно усмехнулся:

– И тут же пожалел об этом. Впрочем, похоже, пора ему устроить очередную ломку.

– Я подумаю об этом, сержант.

– Так точно, сэр.

– А пока, – Каррера сосредоточился на мне, – лейтенант Ковач, у меня к вам есть ряд…

– Одну минуту, коммандер, – голос Хэнда был, учитывая его состояние, удивительно ровным и невозмутимым.

Каррера выдержал секундную паузу:

– Да?

– Коммандер, вы, я полагаю, знаете, кто я такой. А я знаю об интригах в Лэндфолле, которые привели к вашему появлению здесь. Чего вы можете не знать, так это насколько сильно вас обманывают.

Каррера встретился со мной взглядом и вздернул бровь. Я пожал плечами.

– Нет, вы ошибаетесь, – вежливо сказал командир «Клина». – Я довольно хорошо представляю, насколько экономны в отношении правды были ваши коллеги из «Мандрейк». Признаться, другого я и не ожидал.

Профессиональная выдержка Хэнда подвела его, и он озадаченно замолчал. Это почти стоило усмешки.

– В любом случае, – продолжил Каррера, – проблема объективной истины меня не очень волнует. Мне заплатили.

– Меньше, чем могли бы, – тут же оправился Хэнд. – Мои действия одобрены Картелем.

– Уже нет. Ваши нечистоплотные дружки вас продали, Хэнд.

– Значит, это было с их стороны ошибкой, коммандер. Вам совсем не обязательно ее повторять. Поверьте, я не хочу, чтобы расплачиваться за нее пришлось тем, кто этого не заслуживает.

Каррера чуть заметно улыбнулся:

– Вы мне угрожаете?

– Совсем не обязательно ставить вопрос…

– Я спросил, угрожаете ли вы мне, – дружелюбно произнес Каррера. – Был бы очень признателен услышать простое «да» или «нет».

Хэнд вздохнул:

– Скажем так, я могу прибегнуть к помощи определенных сил, о которых мои коллеги не подумали. Или же недооценили их.

– Ах, да. Я забыл, что вы верующий, – Каррера, казалось, посмотрел на стоящего перед ним человека с неподдельным интересом. – Хунган. Вы верите, что… духовные силы… можно нанять, как солдат.

Сбоку хихикнул Ломанако. Хэнд снова вздохнул:

– Коммандер, я верю, что мы оба цивилизованные люди, и…

Его прошил насквозь луч бластера.

Каррера, должно быть, выставил луч на расфокус – мелкие бластеры обычно оставляют отверстия поскромнее, а у командира «Клина» был ультракомпактник. Он был едва заметен в сжатом кулаке; между суставами фаланг пальцев виднелся треугольный хвостик излучателя, от которого шла еще видимая волна остаточного тепла, отметил мой внутренний посланник.

Ни отдачи, ни вспышки, ни толчка. Только треск выстрела – и Хэнд уже стоял, удивленно моргая, с дымящимся отверстием в животе. Затем, очевидно, уловив запах собственных опаленных кишок, он взглянул вниз и пронзительно вскрикнул – одновременно от паники и боли.

Ультракомпактники перезаряжаются довольно долго, но я и без помощи периферийного зрения понимал, что бросаться на Карреру было бы ошибкой. Сержанты на погрузочной палубе, Ломанако сбоку от меня, да и группа офицеров, оказывается, вовсе не собиралась расходиться – они просто рассредоточились, давая нам возможность зайти в ловушку.

Ловко. Весьма ловко.

Продолжая поскуливать, Хэнд пошатнулся и резко осел на песок. Некая жестокая часть меня нашла зрелище комичным. Руки Хэнда загребали воздух над разверстой раной.

«Я знаю, каково это, – вспомнила другая часть меня, неожиданно испытав прилив сострадания. – Чувствуешь боль, но боишься прикоснуться».

– Вы снова ошиблись, – сообщил Каррера скорчившемуся у его ног менеджеру; голос командира «Клина» был таким же ровным, как и до выстрела. – Я не цивилизованный человек, Хэнд, я солдат. Профессиональный дикарь, работающий по найму на вам подобных. Не хотелось бы мне говорить, кем при таком раскладе являетесь вы. Скажу только, что в Башне «Мандрейк» вы вышли из моды.

Поскуливание Хэнда все больше начинало походить на обычный крик.

Каррера обернулся ко мне:

– А, можешь расслабиться, Ковач. Только не говори мне, что сам не хотел сделать то же самое.

Я пожал плечами, изображая равнодушие:

– Пару раз хотел. И сделал бы, рано или поздно.

– Ну вот теперь не придется.

Хэнд изогнулся и попытался сесть ровно. Из глубины его агонии на поверхность всплыли какие-то слова. Боковым зрением я отметил две двинувшиеся к нему фигуры: периферийное сканирование, почти болезненное из-за прилива адреналина, узнало в одной из фигур Сутьяди, в другой – ну-ка, ну-ка – Таню Вардани.

Каррера махнул рукой, отгоняя их:

– Нет, в этом нет необходимости.

Хэнд действительно что-то говорил – какие-то шипящие рваные звуки, слова языка, который мне приходилось слышать лишь однажды. Левая рука менеджера со странно растопыренными пальцами тянулась к Каррере. Я присел на корточки рядом с Хэндом, неожиданно тронутый его искаженным лицом и той силой, которая в нем вдруг проявилась.

– Что там? – наклонился к нам командир «Клина». – Что он говорит?

Я отодвинулся:

– Думаю, он вас проклинает.

– А… Ну, учитывая обстоятельства, это понятно. И все-таки, – Каррера сильно, со всего размаху пнул Хэнда под ребра; тот вскрикнул и свернулся на песке в позе эмбриона; заклятие оборвалось, – непонятно, зачем нам это слушать. Сержант.

Ломанако шагнул вперед:

– Сэр.

– Ваш нож, будьте добры.

– Есть, сэр.

Надо отдать Каррере должное – он никогда не приказывал своим людям сделать то, чего предпочел бы не делать сам. Взяв у Ломанако вибронож, он включил его и снова пнул Хэнда, перевернув его на живот. Крики Хэнда перешли в кашель, хрип и сипение. Прижав его коленом к песку, Каррера начал резать.

Приглушенный крик Хэнда перешел в визг, когда лезвие вошло в мякоть, и резко оборвался, когда Каррера перерезал позвоночный столб.

– Так-то лучше, – пробормотал командир «Клина».

Он сделал второй надрез в основании черепа – куда ловчее, чем я в офисе промоутера в Лэндфолле, – и выдернул кусок позвоночника. После чего выключил нож, тщательно вытер его об одежду Хэнда и поднялся. Кивнув, вручил Ломанако нож и вырезанный сегмент.

– Спасибо, сержант. Отнесите Хаммаду, передайте, чтобы не потерял. Мы только что заработали премию.

– Есть, сэр, – Ломанако оглядел лица стоявших вокруг. – А… эм-м?

– Ах, да, – Каррера поднял руку. На его лице вдруг проступила усталость. – Это.

Он уронил руку, словно та была ненужным мусором.

Сверху, с погрузочной палубы, раздался хлопок выстрела – приглушенное «бух» и хитиновое шуршание. Подняв голову, я увидел, как на нас летит что-то вроде роя искалеченных нанокоптеров.

Интуиция мгновенно подсказала, что нас ждет, и я принял это со странной отрешенностью. Боевые рефлексы не сработали, наверное, из-за радиационного отравления и тетраметового отходняка. Я успел только посмотреть на Сутьяди. Наши глаза встретились, и его рот дернулся. Он все понял, как и я. Словно на экранах нашего зрения мерцала одна и та же алая надпись.

Игра…

А потом на нас обрушились пауки.

На самом деле никакие это были не пауки, но так казалось со стороны. Выстрел миномета был сделан почти под прямым углом на малой мощности для более компактного рассеяния. Серые ингибиторы размером с кулак упали на песок, покрыв собой окружность примерно в двадцать метров. Ближайшие к нам ударялись о корпус боевой машины, скользили и пытались удержаться, прежде чем свалиться вниз. Они делали это с упорной сосредоточенностью, о которой я позже вспоминал с усмешкой. Остальные плюхались прямо на землю, вздымая фонтанчики бирюзового песка, и тут же спешили выбраться из крохотных кратеров, напомнив мне крохотных самоцветных крабиков из виртуального тропического рая Тани Вардани.

Их были тысячи.

Игра…

Мягкие, как плюшевые игрушки, они падали на наши головы и плечи и прилипали, точно приклеенные.

Они бежали к нам по песку и карабкались по ногам.

Мы стряхивали и сбивали их, но они упорно лезли снова и снова.

Те, кого удавалось сорвать и отбросить, приземлялись, отчаянно болтая конечностями, и тут же спешили обратно, целые и невредимые.

Метко выцелив нервные окончания, они протыкали одежду и кожу тонкими, как нитка, усиками-клыками.

Игра…

Вгрызались.

…окончена.

Глава тридцать восьмая

У меня было столько же причин испытывать прилив адреналина, как и у всех остальных, но радиация, медленно подтачивавшая функциональность моей оболочки, нарушила выработку боевых стимуляторов. Ингибиторы отреагировали соответственно. По нервам прошел разряд, но настолько легкий, что я почувствовал лишь щекотку и легкое онемение, от которого припал на одно колено.

Маорийские оболочки были в лучшем состоянии, поэтому на них ингибиторы подействовали сильнее. Депре и Сутьяди повалились на песок, будто от выстрела парализатора. Вонгсават сумела сгруппироваться при падении и перекатилась на бок с раскрытыми глазами.

Ошеломленная Таня Вардани осталась стоять.

– Благодарю вас, господа, – крикнул Каррера сидевшим за минометом сержантам. – Отличная кучность.

Дистанционно управляемые нейроингибиторы. Новейшая разработка, предназначенная для поддержания общественного порядка. Всего пару лет назад преодолела барьер колониального эмбарго. В качестве военного советника я видел ее в действии при разгоне толпы в Индиго-сити. А вот испытать на себе довелось впервые.

«Расслабиться, – с ухмылкой сообщил мне жизнерадостный капрал из службы общественного порядка. – Все, что нужно сделать, это расслабиться. Что, само собой, не так-то просто в самый разгар заварухи. А когда на тебя валится эта херня, адреналина выделяется еще больше, а значит, они будут кусать и кусать, могут в конце концов довести до остановки сердца. Чтобы разорвать этот круг, надо, сука, сохранять абсолютный дзен, но знаешь, в чем тут закавыка? Какая-то у активистов в этом сезоне наблюдается нехватка дзен-мастеров».

С кристально-чистым спокойствием посланника я стер все мысли и встал. Облепившие меня паучки слегка зашевелились, но кусаться перестали.

– Охренеть, лейтенант, да они вас с головы до ног покрыли. Нравитесь им, наверно.

Ухмылявшийся Ломанако стоял посредине круга чистого песка, а ингибиторы ползали вдоль внешней кромки поля его жетона. Чуть справа в таком же кольце неприкосновенности подошел Каррера. Оглядевшись, я увидел остальных офицеров «Клина», которые стояли и наблюдали за нами, тоже не привлекая к себе внимания ингибиторов.

Ловко. Охеренно ловко.

За их спинами кривлялся, издеваясь, политофицер Ламонт, тыча в нас пальцем и лопоча.

Ну что ж. Он был в своем праве.

– Да, думаю, вас пора очистить, – сказал Каррера. – Прошу прощения за неожиданный поворот событий, лейтенант Ковач, но это было самым удобным способом арестовать преступника.

Он указал на Сутьяди.

«Вообще-то, Каррера, ты мог всех накачать транквилизаторами в медтенте. Но это недостаточно зрелищно, а когда дело касается преступлений против „Клина“, без драматизма не обойтись, правда же?»

От этой мысли по спине пробежал холодок.

Я тут же справился с собой, прежде чем успел почувствовать страх или ярость, из-за которых оживились бы сидящие на мне паучки.

Я ограничился устало-лаконичным:

– Что за херь ты несешь, Айзек?

– Этот человек, – Каррера заговорил громче, чтобы его могли слышать все, – похоже, ввел вас в заблуждение, представившись Цзян Цзяньпином. Настоящее его имя – Маркус Сутьяди, и он находится в розыске за преступления против личного состава «Клина».

– Ага, – ухмылка исчезла с лица Ломанако. – Этот говнюк грохнул лейтенанта Вётэна и сержанта из его взвода.

– Вётэна? – я перевел взгляд на Карреру. – Я думал, он где-то под Буткинари.

– Был, – командир «Клина» посмотрел на съежившегося у его ног Сутьяди; на мгновение мне показалось, что он прямо сейчас разрядит в него свой бластер. – Пока этот кусок дерьма сначала не нарушил субординацию, а под конец попросту не уложил Вётэна из его же собственного «санджета». Очень и очень по-настоящему. Не оставив стека. Сержант Брэдуэлл повторила судьбу Вётэна, когда попыталась воспрепятствовать происходящему. А еще этот сукин сын искромсал оболочки двух моих людей, прежде чем его удалось схватить.

– Такое никому не сходит с рук, – угрюмо сказал Ломанако. – Верно я говорю, лейтенант? Ни одному лошку из местных не удастся завалить офицера «Клина» и уйти безнаказанным. Этот гад отправится в анатомайзер.

– Все в самом деле так и было? – для правдоподобности поинтересовался я у Карреры. Встретившись со мной глазами, он кивнул:

– Свидетелей хватало. Расследование было коротким.

Тело Сутьяди у ног Карреры задергалось, словно его втаптывали в песок.

* * *

С помощью метелки-дезактиватора с меня счистили паучков и ссыпали их в контейнер. Каррера снабдил меня жетоном, и, стоило его нацепить, как приближающая волна незанятых ингибиторов тут же отхлынула.

– Теперь, что касается рапорта, – сказал Каррера, жестом приглашая меня подняться на борт «Чандры».

Позади уже вели в баббл-тент моих коллег, спотыкавшихся на ходу при очередном приливе адреналина, который вызывал новые укусы их новых нейротюремщиков. По опустевшей сцене ходили сержанты – те самые, что стреляли из миномета, – и собирали ползающих по песку паучков, не нашедших себе пристанища.

Уходя, Сутьяди встретился со мной глазами и еле заметно покачал головой.

Он волновался напрасно. Я был в таком состоянии, что еле-еле смог подняться по пандусу линкора, что уж говорить о рукопашной с Каррерой. На остатках тетраметового прихода я двинулся за командиром «Клина» по тесным, заставленным оборудованием коридорам, перебирая руками скобы, поднялся по грав-колодцу и наконец оказался, судя по всему, в личной каюте Карреры.

– Присаживайтесь, лейтенант. Если найдете куда.

В комнате было не повернуться, но при этом царила идеальная чистота. В одном углу под опущенным откидным столом лежала выключенная гравикойка. На столе находились компактная инфокатушка, аккуратная стопка книжных чипов и пузатая статуэтка, как будто в стиле Дома Хань. В другом конце узкого пространства был еще один стол, занятый проекторами. У потолка, под углом, так, чтобы их было видно с кровати, плавали две голограммы. Одна – роскошный вид на Адорасьон с высокой орбиты в свете восходящего солнца, едва показавшегося над оранжево-зеленой кромкой. Вторая – семейный портрет: Каррера и миловидная женщина с оливковой кожей, с властным видом обнимавшая за плечи трех детей разного возраста. Командир «Клина» выглядел достаточно жизнерадостно, но оболочка на голограмме была старше той, которую он носил сейчас.

Я сел рядом с проекторами на металлический стул спартанского вида. Каррера, скрестив на груди руки, оперся о стол.

– Давно не были дома? – поинтересовался я, кивая на голографию, снятую с орбиты.

Его глаза остались прикованными к моему лицу:

– Давненько. Ковач, ты же был в курсе, что Сутьяди числится в розыске у «Клина», так ведь?

– Я до сих пор не в курсе, что это вообще Сутьяди. Хэнд мне его выдал за Цзяна. Почему ты так уверен в обратном?

На его лице чуть было не проступила улыбка:

– Хорошая попытка. Мои небоскребыши снабдили нас генетическими кодами боевых оболочек. Плюс информацией о распределении оболочек из базы данных «Мандрейк». Им прямо-таки не терпелось сообщить мне о том, что на Хэнда работает военный преступник. Полагаю, считали это дополнительным стимулом. Лишним способом заинтересовать меня в сделке.

– Военный преступник, – я с преувеличенным вниманием оглядел каюту. – Интересный выбор термина. Ну, в смысле, со стороны человека, руководившего Декатурским урегулированием.

– Сутьяди убил моего офицера. Офицера, приказы которого он обязан был исполнять. В соответствии с любой известной мне военной конвенцией это преступление.

– Офицера? Это Вётэна-то? – я сам толком не мог понять, почему спорю, – должно быть, по инерции. – Да ладно. Ты бы сам-то стал исполнять приказы Пса Вётэна?

– К счастью, мне не приходится. Но его взводу приходилось, и каждый из его людей был ему фанатично предан. Вётэн был хорошим солдатом.

– Его не просто так прозвали Псом, Айзек.

– У нас тут не приз…

– … зрительских симпатий, – я сам изобразил улыбку. – Эта фраза начинает устаревать. Вётэн был гнилым ублюдком, и ты это знаешь. Если этот Сутьяди его грохнул, значит, наверное, имел на то весомые основания.

– Наличие оснований не означает правоты, лейтенант Ковач, – в голосе Карреры послышались бархатные ноты, говорившие о том, что я зашел слишком далеко. – Каждый аугментированный сутенер на Пласа-де-лос-Каидос имеет основания изрезать физиономию своим шлюхам, но это не делает их правыми. Джошуа Кемп имеет основания для того, что делает, и, с его точки зрения, они даже могут быть весомыми. Но это не делает его правым.

– Ты поосторожней с такими высказываниями, Айзек. За релятивизм можно и загреметь.

– Сомневаюсь. Ты же видел Ламонта.

– Да видел, видел.

Повисла тишина.

– Итак, – произнес я наконец. – Вы собираетесь отправить Сутьяди в анатомайзер.

– А что, у меня есть выбор?

Я ответил ему взглядом.

– Мы – «Клин», лейтенант. Ты знаешь, что это значит, – он говорил с напором; непонятно только, кого же он старался убедить. – Ты принимал присягу наряду со всеми. Ты знаешь устав. Мы символизируем единство, противостоящее хаосу, и все должны знать об этом. Те, с кем мы имеем дело, должны понимать, что с нами шутки плохи. Нам нужен страх, чтобы оставаться эффективными. А мои солдаты должны понимать, что этот страх – величина абсолютная. Что это не пустые слова. Без этого все развалится.

Я закрыл глаза:

– Как скажешь.

– Я не прошу тебя при этом присутствовать.

– Думаю, там будет такой аншлаг, что мне не найдётся места.

Я услышал шорох и открыл глаза. Надо мной, опершись на край стола, склонился Каррера с искажённым от гнева лицом.

– А ну-ка закрой рот, Ковач. И прекрати эти штучки, – если он ожидал столкнуться с сопротивлением, то не увидел его в моем лице; он отступил на полметра и выпрямился. – Я не позволю тебе спустить в сортир карьеру. Ты хороший офицер, лейтенант. Твои люди тебе преданы, и ты отличный командир.

– Спасибо.

– Смейся сколько угодно, но я тебя знаю. Это факт.

– Это биотех, Айзек. Стайное поведение, продиктованное волчьим геном, блокировка серотониновых рецепторов и психоз посланника, чтобы рулить всей этой кашей. Мое место в «Клине» может с тем же успехом занимать пес. Пес, мать его, Вётэн, например.

– Да, – пожав плечами, он снова сел на край стола. – Вы с Вётэном имеете – имели – сходный психотип. Вот в этом файле у меня анализ психохирурга, если не веришь. Одинаковый градиент по Кеммериху, одинаковый IQ, одинаковая узость обобщенного эмпатического спектра. Неспециалист не смог бы отличить вас друг от друга.

– Ага, только один из нас мертв. Даже неспециалисту это отличие бросится в глаза.

– Ну ладно, значит, дефицит эмпатии у тебя чуть поменьше. Благодаря дипломатической выучке Корпуса, ты бы не стал недооценировать Сутьяди. Ты бы нашел к нему подход.

– То есть преступление Сутьяди в том, что его недооценили? Что ж, веская причина запытать человека до смерти.

Помолчав, Каррера смерил меня взглядом:

– Лейтенант Ковач, похоже, я недостаточно ясно выражаюсь. Казнь Сутьяди – не тема для дискуссии. Он убил моих солдат и завтра на рассвете понесет наказание. Мне может это не нравиться…

– Отрадно видеть такое проявление гуманизма.

Он пропустил мои слова мимо ушей:

– …но это необходимо сделать, и я это сделаю. А ты, если сам себе не враг, формально поддержишь мое решение.

– А то что? – это прозвучало не так вызывающе, как мне хотелось, к тому же эффект испортил приступ кашля, из-за которого пришлось скрючиться на узком сиденье стула, давясь кровавой мокротой. Каррера вручил мне салфетку.

– Прости, не расслышал.

– Я спросил, что будет со мной, если я откажусь участвовать в этом шоу вурдалаков?

– Тогда я поставлю личный состав в известность, что ты умышленно пытался укрыть Сутьяди от правосудия «Клина».

Я поискал, куда бы выкинуть использованную салфетку:

– Это обвинение?

– Под столом. Нет, вон там. Рядом с твоей ногой. Ковач, нет никакой разницы, укрывал ты его или нет. Думаю, что, скорее всего, укрывал, но мне в общем-то все равно. Порядок и правосудие – вот что для меня важно. Не спорь – и получишь обратно звание плюс новых людей в командование. Выкинешь какой-нибудь фокус – отправишься следом за Сутьяди.

– Ломанако и Квок это не понравится.

– Не понравится. Но они солдаты «Клина» и в интересах «Клина» сделают так, как им прикажут.

– Вот тебе и преданность.

– Преданность – такая же валюта, как и всякая другая. Сколько заработал, столько и можешь потратить. А сознательное укрывательство убийцы личного состава «Клина» – это больше, чем ты можешь себе позволить. Больше, чем может себе позволить любой из нас.

Он встал. Его вид говорил о том, что игра переходит в эндшпиль. Так он всегда выглядел в финальных раундах спаррингов, исход которых определялся последними минутами. Таким я видел его в Шалайском ущелье, когда ряды правительственных войск дрогнули и отступили, а со штормового неба, точно град, посыпались десантники Кемпа. Момент, после которого уже ничего нельзя переиграть.

– Я не хочу тебя терять, Ковач, и не хочу возмущения солдат, которые были под твоим командованием. Но, как ни крути, «Клин» больше любой боевой единицы «Клина». Мы не можем себе позволить междоусобиц.

Брошенный в Шалае, без огневой поддержки и подкрепления, Каррера два часа удерживал позицию посреди разбомбленных улиц и зданий, после чего началась буря. Используя ее как прикрытие, он перешел в контрнаступление, отслеживая и убивая врагов по одному под покровом опустившихся почти до самой мостовой облаков и под завывания бешеного ветра – до тех пор, пока командиры десантных отрядов не заполонили радиоэфир паническими приказами об отступлении. Когда буря утихла, Шалайское ущелье было усеяно трупами кемпистов, а потери «Клина» составили менее двух дюжин единиц личного состава.

Он снова наклонился вперед. На его лице уже не было гнева. Глаза ощупали мое лицо.

– Достаточно ясно я наконец выражаюсь, лейтенант? Нужна жертва. Нам с тобой это может не нравиться, но такова цена за членство в «Клине».

Я кивнул.

– То есть ты готов закрыть эту тему?

– Я умираю, Айзек. Все, на что я сейчас готов, так это пойти поспать.

– Понимаю. Я тебя надолго не задержу. Итак, – он провел рукой над инфокатушкой, и та ожила; я со вздохом попытался сфокусироваться на изображении. – Группа проникновения провела экстраполяцию траектории «Нагини» по углу ее входа в атмосферу и, проследовав по ней, оказалась чертовски близко к причальному доку, которым воспользовались вы. Ломанако говорит, что никакой очевидной панели управления системой затворов обнаружить не удалось. Каким же образом вы попали внутрь?

– Док был уже открыт, – я не стал врать, он в любом случае допросит в ближайшем будущем остальных. – Вполне может быть, что там и нет никакой системы затворов.

– На военном-то корабле? – он сощурил глаза. – Верится с трудом.

– Айзек, весь корабль окружен пространственным щитом толщиной километра в два. На хер им нужно запирать причальный док?

– Ты это видел?

– Угу. В самом что ни на есть действии.

– Хм-м, – он прикоснулся к инфокатушке, внося какие-то изменения. – Ищейки обнаружили следы человеческого присутствия на корабле километрах в трех-четырех от дока. Но вас нашли в пузыре наблюдения не больше чем в полутора километрах от точки входа.

– Вряд ли это было уж очень сложно. Мы как-никак свой путь пометили иллюминиевыми стрелками нехерового размера.

Он смерил меня тяжелым взглядом:

– Вы делали обход корабля?

– Я не делал, – я покачал головой и тут же пожалел об этом: каюта начала неприятно расплываться перед глазами; пришлось подождать, когда это прекратится. – Кое-кто делал. Я не успел узнать, как далеко им удалось зайти.

– Не похоже, чтобы ваши действия отличались организованностью.

– Они и не отличались, – буркнул я раздраженно. – Я не знаю, Айзек. Попробуй отрастить себе способность удивляться. На звездолете она может пригодиться.

– И, судя по всему, э-э… – он поколебался, и я даже не сразу понял, что он в замешательстве. – Вы там видели… э-э… призраков?

Я пожал плечами, стараясь справиться с безотчетным желанием захихикать:

– Мы увидели нечто. Я до сих пор не знаю, что это было. А что, подслушиваешь разговоры своих гостей, Айзек?

Он улыбнулся и виновато развел руками:

– Перенимаю привычки Ламонта. А поскольку он потерял интерес к слежке, зачем оборудованию простаивать зря, – он опять прикоснулся к инфокатушке. – В медицинском рапорте говорится, что каждый из вас, за исключением тебя и, очевидно, Сунь, получил мощный разряд парализатора.

– Да, Сунь застрелилась. Мы…

Я неожиданно почувствовал, что не смогу ничего объяснить. Все равно что пытаться без посторонней помощи взвалить на спину тяжелый груз. Последние мгновения на марсианском корабле, пронизанные ослепительной болью и ярким сиянием. Уверенность, что инопланетное горе разорвет нас на части. Как пересказать это человеку, который под огнем противника вел тебя к победе в Шалайском ущелье и в десятке других заварух? Как передать обжигающе-ледяную, бриллиантово-ясную реальность тех минут?

Реальность? Внезапно на меня навалилось сомнение.

Так ли? Если уж на то пошло, перенесенные в суровую кровавую реальность Айзека Карреры, оставались ли реальными те несколько минут? А были они реальными изначально? Какую часть из того, что я помнил, можно было считать фактами?

Нет, погодите. Фотографическая память посланника…

Правда ли, все было так плохо? Я уставился на инфокатушку, пытаясь мыслить рационально. Я услышал об этом от Хэнда и поверил ему на слово, пребывая в состоянии, близком к паническому. Хэнду-хунгану. Хэнду – религиозному маньяку. С каких пор я стал ему верить?

Почему я поверил ему в тот момент?

Сунь, ухватился я за факт. Сунь знала. Она поняла, что ее ждет, и предпочла вышибить себе мозги.

Каррера смотрел на меня странным взглядом.

– Да?

Тебя и Сунь…

– Секундочку, – вдруг понял я. – Ты сказал, за исключением Сунь и меня?

– Да. У всех остальных – стандартные признаки электрической нейротравмы. Мощный разряд, как я и сказал.

– Но не у меня.

– Ну да, не у тебя, – его лицо приняло озадаченное выражение. – В тебя не стреляли. А ты считаешь, что стреляли?

* * *

Когда мы закончили, он придавил мозолистой ладонью инфогранулы на дисплее инфокатушки и провел меня обратно по пустым коридорам линкора и лагерю, живущему своей ночной жизнью. Почти всю дорогу мы молчали. Увидев мое замешательство, он дал обратный ход и прекратил доклад. Наверное, не мог поверить, что видит одного из своих ручных посланников в подобном состоянии.

Я и сам с трудом этому верил.

Она в тебя выстрелила. Ты уронил парализатор, она его подняла и выстрелила в тебя, потом в себя. Должна была выстрелить.

Иначе…

Я содрогнулся.

На пустом участке позади «Доблести Энгины Чандры» сооружали эшафот для казни Сутьяди. Передние опоры были уже установлены и глубоко уходили в песок, готовясь принять покатую разделочную платформу с канавками кровостоков. В свете трех ламп Ангьера и внешних прожекторов заднего люка линкора конструкция напоминала торчащий из-под земли выбеленный коготь. Неподалеку лежали части разобранного анатомайзера, похожие на разрубленную на куски осу.

– Фронт смещается, – бытовым тоном сообщил Каррера. – Кемпа потихоньку вытесняют с континента. Воздушных налетов не было уже несколько недель. Он эвакуирует войска через Вакаринские проливы посредством северного флота.

– А он не может закрепиться там на береговой линии? – поинтересовался я на автомате – бледные тени воспоминаний о сотнях былых брифингов перед сотнями былых высадок.

Каррера покачал головой:

– Без вариантов. Пойма реки простирается на сто километров в восточном и южном направлении. Окапываться негде, а оборудования, чтобы строить бункеры на воде, у него нет. А значит, никаких установок долгосрочных помех, никаких орудийных систем с сетевым управлением. Дайте мне полгода, и я выбью его с побережья при помощи амфибий. Еще год, и «Чандра» причалит к Индиго-сити.

– А потом что?

– Не понял.

– Что потом? Когда захватите Индиго-сити, когда Кемп разбомбит, заминирует и разнесет из протонных пушек все мало-мальски ценное и уйдет в горы с компанией отборных бойцов, что потом?

– Ну, – Каррера надул щеки. Вопрос, казалось, его искренне удивил. – Как обычно. Стратегия сдерживания на обоих континентах, умеренные полицейские меры и поиск козлов отпущения до тех пор, пока все не уляжется. Но к тому времени…

– К тому времени нас здесь уже не будет, да? – Я засунул руки в карманы. – Мы умотаем с этого куска говна куда-нибудь, где люди в состоянии понимать, когда их дело пахнет керосином. Порадуй меня хоть этим.

Он обернулся и подмигнул:

– Дом Хань выглядит перспективно. Внутренняя борьба за власть, сочные дворцовые интриги. Все как тебе нравится.

– Спасибо.

Из баббл-тента доносились тихие голоса. Каррера наклонил голову и прислушался.

– Входи и располагайся, – угрюмо пригласил я, проходя вперед. – Не надо будет бежать обратно к ламонтовым игрушкам.

Три оставшихся члена экспедиции «Мандрейк» сидели вокруг низкого стола у дальней стены медчасти. Охрана Карреры уже вымела с пола большую часть ингибиторов, в соответствии со стандартной практикой оставив на шее каждого заключенного одиночный юнит, сидевший на затылке, будто опухоль. Из-за этого все присутствовавшие выглядели сгорбленными, как заговорщики, застигнутые врасплох во время тайного совещания.

Когда мы вошли, они обернулись, продемонстрировав весь спектр возможных реакций. Депре проявил наибольшую сдержанность; его лицо почти не дрогнуло. Вонгсават встретилась с мной взглядом и вздернула бровь. Вардани, не обращая внимания на меня, уставилась на Карреру и сплюнула на подметенный на скорую руку пол.

– Это, я так полагаю, в мой адрес, – беспечно прокомментировал Каррера.

– Можете разделить на двоих, – предложила археолог. – Вы же, кажется, одна шайка.

Каррера улыбнулся:

– Не советую накручивать себя, госпожа Вардани. Малыш на вашей шее вообще-то кусается.

Она молча качнула головой. Одна ее рука рефлекторно дернулась к ингибитору, затем снова опустилась. Возможно, она уже пыталась его снять. Эту ошибку обычно не повторяют.

Склонившись над плевком, Каррера обмакнул в него палец. Внимательно осмотрев слюну, он поднес ее к носу, затем скорчил гримасу.

– Вам недолго осталось, госпожа Вардани. На вашем месте я был бы полюбезнее с человеком, от которого в некоторой степени зависит, будете ли вы переоблачены или нет.

– Сомневаюсь, что это будете решать вы.

– Ну, – командир «Клина» вытер палец о ближайшую простыню. – Я сказал «в некоторой степени». С другой стороны, это предполагает, что когда вы вернетесь в Лэндфолл, то будете в состоянии, пригодном для переоблачения. Что совсем необязательно.

Вардани повернулась ко мне, встав к Каррере спиной. Изящная демонстрация пренебрежения, вызвавшая мысленные аплодисменты у дипломатической части моей подготовки.

– Это что же, твой катамит пытается мне угрожать?

– Полагаю, пытается донести определенную мысль, – покачал головой я.

– Слишком тонко для меня, – она бросила презрительный взгляд на командира «Клина». – А вы лучше разрядите мне бластер в живот. Вроде бы неплохо работает. Как я понимаю, это ваш излюбленный метод усмирения гражданских лиц.

– Ах, да. Хэнд, – взяв один из расставленных вокруг стола стульев, Каррера перевернул его спинкой вперед и сел. – Что, он был вам другом?

Вардани не ответила.

– Едва ли. Совсем не ваш тип.

– Это не имеет никакого…

– А вы знаете, что именно он несет ответственность за бомбардировку Заубервиля?

Опять повисла пауза. Лицо археолога от неожиданности обмякло, и я вдруг увидел, как сильно подействовала на нее радиация.

Каррера тоже это заметил.

– Да, госпожа Вардани. Кто-то же должен был расчистить дорогу, чтобы ваш поход мог состояться, и Матиас Хэнд поручил это нашему общему другу Джошуа Кемпу. Не напрямую, конечно же. Аккуратно смоделированную дезинформацию не менее аккуратно слили в нужные инфоканалы. Достаточно для того, чтобы убедить нашего героя-революционера в Индиго-сити, что Заубервиль будет лучше смотреться в виде грязного пятна. И что тридцати семи моим ребятам больше не понадобится зрение, – он бросил на меня беглый взгляд. – Ты же, наверное, догадался, да?

Я пожал плечами:

– Казалось наиболее вероятным. Любой другой вариант был бы слишком удобным совпадением.

Глаза Вардани, полные неверия, встретились с моими.

– Вот видите, госпожа Вардани, – Каррера поднялся с таким видом, словно у него болело все тело. – Не сомневаюсь, что вам бы хотелось считать меня чудовищем, но это не так. Я просто выполняю свою работу. Люди, подобные Матиасу Хэнду, устраивают войны, сражаться в которых мне приходится в силу своей профессии. Вспомните об этом, когда в следующий раз испытаете потребность меня оскорбить.

Археолог промолчала, но я чувствовал, как ее взгляд обжигает мою щеку. Каррера двинулся к двери, но потом остановился.

– Ах, да, госпожа Вардани, чуть не забыл. Что касается катамита, – он опустил глаза к полу, словно раздумывая над словом. – Мои сексуальные предпочтения многие могут счесть довольно ограниченными, и анальное проникновение в число этих предпочтений не входит. Чего, судя по сделанным в лагере записям, нельзя сказать о вас.

Из груди Вардани вырвался звук. В этом звуке я практически различил скрип и треск, который издал выстроенный мной в ее психике реабилитационный каркас. Это был звук надлома. Я рефлекторно вскочил.

– Айзек, ты…

– Ты? – его ухмылка напоминала оскал черепа. – Ты, щенок. Ну-ка сидеть.

Это было почти что приказом, и я почти что замер на месте. Подготовка тут же яростно встала на дыбы, прервав оцепенение.

– Ковач… – голос Вардани оборвался, точно лопнувший трос.

Мы с Каррерой метнулись навстречу друг другу. Согнутой рукой я потянулся к его горлу, одновременно пытаясь провести удар ногой, с трудом заставляя ослабленное болезнью тело держать стойку. Крепкое клиновское тело качнулось мне навстречу, и обе атаки были заблокированы с брутальной простотой. Моя нога скользнула по его левому боку, из-за чего я потерял равновесие, руку же он взял в замок у локтя, после чего нанес удар.

Рука издала хруст, отдавшийся у меня в голове, – словно пустой стакан из-под виски, на который кто-то наступил в темном баре. Боль вытеснила из головы все мысли, заставила меня коротко вскрикнуть, после чего отступила, подавленная нейрохимией. Боевая оболочка клиновской модификации – похоже, кое на что она еще была способна. Каррера не ослабил хватки, и я повис на своем предплечье, как выключенная кукла. Я попытался задействовать неповрежденную руку, чем вызвал у Карреры смех. Он резко выкрутил раздробленный сустав, и боль снова заволокла сознание черным облаком. Он бросил меня на пол и небрежно пнул в живот, после чего я скрючился и замер, утратив интерес ко всему выше уровня его лодыжек.

– Пришлю медиков, – донесся сверху его голос. – А вам, госпожа Вардани, советую держать рот на замке, иначе я отряжу своих людей – из тех, что не страдают от избытка чувствительности, – этот ваш рот кое-чем занять. А заодно живо напомнить значение слова «катамит». Не надо испытывать мое терпение, женщина.

Послышался шорох ткани, и он оказался на корточках рядом со мной. Взяв за нижнюю челюсть, повернул мое лицо вверх.

– Тебе придется очистить организм от всей этой сентиментальщины, если собираешься работать на меня, Ковач. Ну а на тот случай, если не собираешься, – он поднял руку со свернувшимся в клубок ингибитором, – исключительно временная мера. Пока не закончим с Сутьяди. В интересах общей безопасности.

Он перевернул ладонь, и ингибитор упал на пол. Моим органам чувств, притупленным эндорфином, показалось, что падал он долго. Испытывая нечто близкое к восхищению, я смотрел, как паук расправляет в воздухе лапки и приземляется меньше чем в метре от моей головы. Сгруппировывается, пару раз крутится на месте и бежит ко мне. Карабкается по лицу, затем спускается на затылок. Кость словно бы уколол крохотный осколок льда, и я ощутил, как на шее сжимаются лапки-проволочки.

Ну что ж.

– Увидимся, Ковач. Поразмысли на досуге над моими словами.

Каррера поднялся и, судя по всему, вышел. Какое-то время я лежал неподвижно, проверяя на прочность ремни, стягивающие покрывало онемения, в которое меня закутала моя оболочка. Потом ко мне прикоснулись чьи-то руки, помогая занять не очень-то желанное сидячее положение.

– Ковач, – Депре вгляделся в мое лицо. – Ты как, чувак?

Я слабо кашлянул:

– Лучше не бывает.

Он прислонил меня к краю стола. Из-за его спины показалась Вардани:

– Ковач?

– У-у-у-ух, мне очень жаль, Таня, – я осторожно взглянул на нее, проверяя, насколько ей удается сохранять самообладание. – Надо было тебя предупредить не провоцировать его. Он не Хэнд. Он такое дерьмо терпеть не станет.

– Ковач, – по ее лицу пробегали судороги, возможно, первые трещины в сооруженном на скорую руку реабилитационном каркасе; а может, и нет. – Что они собираются делать с Сутьяди?

Вопрос растаял в воздухе, оставив после себя небольшую лужицу тишины.

– Ритуальная казнь, – сказала Вонгсават. – Так?

Я кивнул.

– Что это значит? – голос Вардани был пугающе спокойным; я подумал, что, возможно, ошибался в своей оценке ее психологического состояния. – Ритуальная казнь. Как это будет?

Я закрыл глаза, воскрешая в памяти кое-что из увиденного за последние два года. Воспоминание как будто вызывало тупую ноющую боль в разбитом локтевом суставе. Когда я почувствовал, что с меня хватит, я снова посмотрел Тане в лицо.

– Это как автохирург, – произнес я медленно. – Перепрограммированный. Он сканирует тело, составляет карту нервной системы. Измеряет стоимость. Потом начинает рендеринг.

Глаза Вардани слегка расширились:

– Рендеринг?

– Разделку. С человека снимают кожу, срезают плоть, дробят кости, – я напряг память. – Освежевывают, выжигают глаза, разбивают зубы и протыкают нервные узлы.

Она слабо взмахнула рукой, словно защищаясь от моих слов.

– Все это время машина поддерживает в нем жизнь. Если он теряет сознание, процесс прекращается. В нужные моменты машина вкалывает стимуляторы. Обеспечивает всем необходимым, за исключением, разумеется, болеутоляющего.

Казалось, к нам присоединился кто-то пятый. Он сидел рядом со мной, ухмылялся и давил на осколки кости в руке. Я сидел в облаке боли, приглушенной биотехом, вспоминая, что происходило с предшественниками Сутьяди, лежавшими на анатомайзере в окружении солдат «Клина», столпившихся вокруг, словно верующие у алтаря богу войны.

– Сколько это продолжается? – спросил Депре.

– По-разному. Бо́льшую часть дня, – слова дались мне с трудом. – Все должно закончиться к ночи. Это часть ритуала. Если никто не прекратит процесс раньше, с последними лучами солнца машина рассекает и разнимает на части череп. Этим обычно все завершается, – мне хотелось остановиться, но никто, похоже, не собирался меня останавливать. – Офицеры и сержанты могут поставить на голосование «удар милосердия», но только ближе к вечеру – даже те, кто хочет, чтобы это закончилось. Они не могут себе позволить выглядеть более мягкотелыми, чем рядовой состав. И даже когда голосование происходит вечером, оно не всегда оканчивается в пользу приговоренного к казни.

– Сутьяди убил командира взвода «Клина», – сказала Вонгсават. – Думаю, голосования не будет.

– Он ослабел, – с надеждой в голосе произнесла Вардани. – Радиационное отравление…

– Нет, – я согнул правую руку, и плечо пронзила стрела боли, пробившись сквозь защиту нейрохимии. – Маорийские оболочки разработаны в расчете на боевые условия и пребывание в токсичной среде. Очень высокая устойчивость.

– Но нейрох…

Я покачал головой:

– Можешь на это не рассчитывать. Машина сразу делает на это поправку, вырубает системы контроля боли первыми, просто выдирает их.

– Тогда он умрет.

– Нет, не умрет, – проорал я. – Об этом позаботятся.

Мой выкрик практически положил конец разговору.

Прибыла пара медиков: один из них – тот, кто занимался мной в прошлый раз, вторая – суроволицая женщина, которую я видел впервые. Они осмотрели мою руку с подчеркнуто бесстрастным профессионализмом. Наличие на моей шее ингибитора и то, что это говорило о моем статусе, не вызвало с их стороны комментариев. Разбив осколки кости вокруг поврежденного локтевого сустава с помощью микроультравиба, они ввели био для регенерации в виде длинных, уходящих далеко в глубь мононитей с зелеными ярлычками на концах, выходящих на поверхность кожи, и чипом, который информировал мои костные клетки о том, что им следует делать и, что еще важнее, чтобы, сука, быстро. Не филонить тут у меня. Плевать, к чему ты там привык в нормальном мире, теперь ты участвуешь в особой военной операции, солдат.

– Пара дней, – сказал тот, которого я знал, отклеивая эндорфинный дермальник со сгиба моей руки. – Мы зачистили края, так что, если придется пошевелить рукой, окружающие ткани не повредятся. Но боль будет зашибись, и регенерации это мешает, так что постарайтесь этого не делать. Я зафиксирую вам руку, чтобы вы не забывали.

Пара дней. Мне очень повезет, если через пару дней моя оболочка еще не протянет ноги. В памяти всплыло воспоминание о докторше из орбитального госпиталя. «Ох, да к такой-то матери». Вся абсурдность ситуации разом вскипела в моем сознании и прорвалась наружу ввиду внезапной и неожиданной ухмылки.

– Вот спасибо. Мы же не хотим мешать оздоровительному процессу, правильно?

Он слабо улыбнулся в ответ и сразу же поспешно перевел глаза обратно на руку. Фиксатор плотно сжал ее от бицепса до нижнего предплечья в теплом, успокаивающем и тугом объятии.

– Вы входите в бригаду при анатомайзере? – спросил я.

Он бросил на меня испуганный взгляд:

– Нет. Это в основном сканирование, я этим не занимаюсь.

– Мы уже закончили, Мартин, – резко сказала женщина. – Нам пора.

– Угу.

Но собирался он медленно и неохотно. Я смотрел, как исчезают в его полевой сумке перемотанные клейкой лентой хирургические инструменты и яркие полоски запечатанного дермальника.

– Эй, Мартин, – кивнул я на сумку. – А оставь-ка мне этих розовеньких. Я думал поспать подольше.

– Э-э…

Медичка кашлянула:

– Мартин, нам не…

– Ой, да заткнулась бы ты уже на хрен, – внезапно вспылил он; инстинкт посланника тут же заставил меня протянуть руку к сумке за его спиной. – Ты мне не командир, Зейнеб. Я ему дам, что сочту нужным, и ты, к чертям…

– Все нормально, – негромко сказал я. – Я уже взял.

Оба медика уставились на меня.

Я поднял левой рукой длинную полоску эндорфинных дермальников и натянуто улыбнулся:

– Не волнуйтесь, все сразу не использую.

– Может быть, и стоит, – сказала медичка. – Сэр.

– Зейнеб, сказал же, заткнись, – Мартин торопливо подхватил сумку, прижав ее к груди, будто ребенка. – Вы… э-э… они быстродействующие. Не больше трех за один раз. Этого хватит, чтобы отключиться и не слы… – он сглотнул. – Того, что будет с вами происходить.

– Спасибо.

Они собрали оставшиеся инструменты и ушли. У выхода Зейнеб обернулась, и ее рот искривился. Говорила она слишком тихо, чтобы я мог расслышать. Мартин занес руку, словно хотел отвесить ей подзатыльник, и оба выскользнули наружу. Проводив их взглядом, я перевел глаза на пачку дермальников, зажатую в кулаке.

– Так ты собираешься решить проблему? – холодно вполголоса произнесла Вардани. – Закинуться и забыться?

– Есть идея получше?

Она отвернулась.

– Ну тогда снимай белое пальто и засунь свою праведность куда подальше.

– Мы могли бы…

– Могли бы что? На нас ингибиторы, не говоря уже о том, что практически все мы через два дня умрем в результате критического клеточного распада, и, не знаю, как насчет тебя, но у меня болит рука. А, да, еще вся эта каморка напичкана жучками и камерами политофицера, в каюту которого, как я полагаю, Каррера имеет свободный доступ, – я почувствовал легкий укол на шее и, осознав, что гнев начинает брать верх над осторожностью, подавил его. – Я отвоевался, Таня. Завтрашний день мы проведем, слушая, как умирает Сутьяди. Ты можешь в этот день делать, что тебе угодно. Я же собираюсь его проспать.

То, как я бросал ей в лицо эти слова, доставляло мне глубочайшее удовлетворение, похожее на выковыривание шрапнели из своей же собственной раны. Но передо мной все стоял комендант лагеря, подключенный к сети и обмякший на кресле, и зрачок его единственного человеческого глаза, безвольно бьющийся о кромку верхнего века.

«Если лягу, вряд ли уже встану». В ушах снова зазвучал его шепот, похожий на дыхание умирающего. «Так что остаюсь в этом… кресле… Дискомфорт меня будит… время от времени…»

И я задался вопросом, какой дискомфорт смог бы пробудить на данном этапе меня. К какому такому креслу мне бы пристегнуться.

«Я знаю, что где-то есть выход с этого сраного берега».

И я задался вопросом, почему же ладонь моей раненой руки все еще не опустела.

Глава тридцать девятая

Сутьяди начал кричать вскоре после рассвета.

В первые несколько секунд это были крики бешенства, такие человеческие по своей сути, что это звучало почти обнадеживающе. Но не прошло и минуты, как ничего человеческого в его голосе уже не осталось – лишь неприкрытая животная боль. Поднимаясь над разделочной плитой, звук разносился над берегом, один пронзительный вопль за другим, заполняя собой воздух, словно что-то ощутимое, преследуя каждого невольного слушателя. Мы ждали этого с ночи, но все равно крик накрыл нас как ударная волна, заставив всех содрогнуться в постелях, где мы лежали свернувшись, даже не пытаясь заснуть. Он не пощадил никого из нас, стиснув в отвратительно-интимном объятии. Он прижал липкие ладони к моему лицу, сдавил грудь, затруднил дыхание, поставил дыбом все волоски на теле и заставил задергаться глаз. Ингибитор на шее проверил на вкус мою нервную систему и заинтересованно пошевелился.

Возьми себя в руки.

Помимо крика, слышался еще один знакомый мне звук. Негромкий рык возбужденных зрителей. «Клин» наблюдает за тем, как вершится правосудие.

Я сел на постели, скрестив ноги, и раскрыл сжатые кулаки. Полоски дермальника упали на одеяло.

В голове словно вспыхнула искра.

Мертвое лицо марсианина встало перед глазами с такой ясностью, словно было изображением на ретинальном дисплее.

…в этом кресле…

…меня будит.

…кружение пятен света и тени…

…погребальная песнь, исполненная инопланетного горя…

Я ощутил…

…лицо марсианина в водовороте ослепительной боли, не мертвое…

…большие нечеловеческие глаза, встретившиеся с моими, в которых застыло выражение чего-то…

Вздрогнув, я очнулся.

Человеческий крик все длился, скручивая в комок нервы, въедаясь в костный мозг. Вардани закрыла лицо руками.

Мне не должно быть так плохо, запротестовала какая-то часть моего сознания. Мне же не впервой…

Нечеловеческие глаза. Нечеловеческие крики.

Вонгсават зарыдала.

Я почувствовал, как во мне что-то поднимается, собирается воедино, закручиваясь спиралью, подобно марсианам на корабле… Ингибитор напрягся.

Нет, еще рано.

Самообладание посланника начало бесстрастно и методично гасить человеческие реакции – в точности, когда это было нужно. Я обрадовался этому вмешательству, как любовник, дождавшийся свидания на солнечном пляже в виртуальности Вардани, – кажется, я даже расплылся в приветственной улыбке.

Снаружи на разделочном столе закричал Сутьяди, отрицая обвинение. Слова с трудом выходили из его рта, точно их тянули клещами.

Взявшись за фиксатор на руке, я медленно сдвинул его к запястью, задев за биометки, на что кость отозвалась резкой болью.

Вопль Сутьяди, словно осколок стекла, резанул по хрящам и сухожилиям. Ингибитор…

Ледяное спокойствие. Лед.

Фиксатор повис на запястье. Я взялся за язычок первой бионити.

Вполне возможно, кто-то наблюдал за мной из каюты Ламонта, но вряд ли. В этот момент у всех хватало дел. И кроме того, зачем вести наблюдение за задержанными с ингибиторами на позвоночниках? Какой смысл? Доверься машине и займись чем-нибудь поинтереснее.

Вопль Сутьяди.

Я ухватился за ярлычок и потянул, сначала слабо, потом все сильнее.

Ты этого не делаешь, напомнил я себе. Ты просто сидишь себе, слушаешь, как умирает человек, и за прошедшие пару лет это происходило с тобой так часто, что уже не способно волновать. Ничего особенного. Системы посланников наводили морок на эндокринные железы, оборачивали в пленку холодной отстраненности. Я верил в то, что говорил себе, на уровне, глубже рассудочного. Ингибитор на шее дернулся и опять успокоился.

Бионить оторвалась, и я вытянул ее из руки.

Слишком короткая.

Еб…

Лед.

Вопль Сутьяди.

Я взялся за следующий ярлычок и подвигал его туда-сюда. Почувствовал, как нить рассекает ткань под кожей по прямой, доходя до кости, и понял, что и эта слишком короткая.

Подняв голову, я наткнулся на взгляд Депре. Его рот вопросительно округлился. Я рассеянно улыбнулся в ответ и взялся за следующий ярлычок.

Вопль Сутьяди.

Четвертая нить оказалась тем, что надо, – я почувствовал, как она режет мясо по длинной кривой, идущей через локоть и вокруг. Единственный эндорфинный дермальник, который я использовал чуть раньше, сократил боль до легкого неудобства, но напряжение все равно пробегало по телу электрическими разрядами. Я заново схватился за ложь посланника о том, что не происходит абсолютно ничего особенного, и с силой потянул.

Нить вышла с усилием, как стебель бурой водоросли из мокрого песка, оставив борозду в предплечье. На лицо брызнула кровь.

Вопль Сутьяди. Он становился то пронзительнее, то глуше, проигрывая всю гамму отчаяния и неверия из-за того, что с ним делала машина, из-за того, что происходило с его жилистым, мускулистым телом.

– Ковач, что за херню ты…

Я метнул на Вардани взгляд и ткнул пальцем назад, указывая на шею. Археолог умолкла. Я аккуратно намотал нить на левую ладонь и завязал узлом вокруг ярлычка. Затем, не давая себе времени задуматься, растопырил пальцы, ловко и быстро затянув петлю.

Ничего особенного не происходит.

Нить прорезала ладонь, прошла сквозь мясо, как сквозь воду, и уперлась в интерфейсную пластину. Слабая боль. Из невидимого разреза выступила узкая полоска крови и растеклась по всей ладони. Я услышал, как у Вардани перехватило дыхание, и она тут же коротко взвизгнула от укуса ингибитора.

А здесь ничего, сообщили нервы ингибитору на моей собственной шее. Тут ничего не происходит.

Вопль Сутьяди.

Я развязал узел и вытащил нить, затем широко раскрыл рассеченную ладонь. Края раны разошлись. Я вставил в разрез большой палец и…

НИЧЕГО не происходит. Абсолютно ничего.

…провернул его, разрывая ткани.

Тут уж не мог помочь никакой эндорфин. Боль я испытал, но добился чего хотел. Из-под развороченного слоя мышц и жировой ткани показалась яркая белая поверхность интерфейсной пластины, покрытая каплями крови и мелкими шрамами микросхем. Я еще шире развел края раны, чтобы обнажить пластину целиком. После чего завел руку за голову – так, чтобы это движение было столь же непроизвольным, как смачный зевок, – и накрыл ингибитор разодранной ладонью.

И сжал кулак.

На какое-то мгновение мне показалось, что удача оставила меня. Удача, которая позволила удалить бионить, не повредив крупных сосудов, и добраться до интерфейсной пластины, не перерезав какой-нибудь важной связки. Удача, благодаря которой за экранами в каюте Ламонта не сидел наблюдатель. Удача, которая рано или поздно должна была закончиться, и, когда под скользкой от крови ладонью ингибитор шевельнулся, я почувствовал, как начал рушиться шаткий каркас самообладания посланника.

Сука.

Интерфейсная пластина – привязанная к пользователю, враждебная по отношению к любым находящимся в прямом контакте микросхемам, не имеющим нужного кода, – дернулась в разодранной руке, и что-то за моей головой коротнуло.

Издав короткий электронный писк, ингибитор сдох.

Я крякнул, затем раненой рукой начал разжимать паучий захват, позволив стону боли прорваться сквозь стиснутые зубы. Начиналась реакция. В конечностях возникла легкая дрожь, раны стали онемевать.

– Вонгсават, – произнес я, отдирая ингибитор. – Могу я тебя попросить выйти наружу и разыскать Тони Ломанако?

– Кого?

– Сержанта, который приходил за нами прошлым вечером, – необходимости подавлять эмоции больше не было, но системы посланника тем не менее продолжали это делать; даже когда невыносимая боль Сутьяди начинала скручивать и терзать нервы, обретенное нечеловечески безграничное терпение помогало сохранять душевное равновесие. – Его имя Ломанако. Скорее всего, он у разделочной плиты. Скажи ему, что мне нужно с ним поговорить. Нет, погоди. Лучше просто скажи, что он мне нужен. Буквально эти слова. Не говори зачем. Просто скажи, что он срочно мне нужен. Это заставит его прийти.

Вонгсават посмотрела на сомкнутые полы баббл-тента. Они почти не заглушали душераздирающих воплей Сутьяди.

– Наружу, – повторила она.

– Да. Прости, – мне наконец удалось отцепить ингибитор. – Я бы пошел сам, но это будет менее убедительно. И на тебе еще сидит эта штука.

Я осмотрел корпус ингибитора. Извне никаких признаков внутренних повреждений, нанесенных защитными системами пластин, видно не было, но сам юнит неподвижно застыл, судорожно сжав щупальца.

Пилот с трудом поднялась:

– Хорошо. Иду.

– И, Вонгсават…

– Да?

– Поосторожней там, – я поднял руку с дохлым ингибитором. – Постарайся не нервничать.

Похоже, на моем лице снова появилась улыбка. Какое-то время Вонгсават молча смотрела на меня, затем вышла. В помещение ворвались крики Сутьяди, после чего пола баббл-тента снова опустилась.

Я сосредоточился на разложенных передо мной медикаментах.

* * *

Ломанако не заставил себя ждать. Он нырнул в баббл-тент, опередив Вонгсават, – крик Сутьяди снова на мгновение стал громче, – и подошел к центральному ряду кроватей, на одной из которых лежал, содрогаясь от озноба, я.

– Извиняюсь за шум, – сказал он, наклоняясь и осторожно прикасаясь к моему плечу. – Лейтенант, как…

Я нанес удар снизу вверх по его незащищенному горлу.

Пять дермальников с тетраметом из тех, что я украл прошлым вечером, располагались непосредственно над моими основными кровеносными сосудами. Если бы я был в неподготовленной оболочке, то уже бился бы в предсмертных судорогах. Если бы моя собственная подготовка была чуть слабее, я бы уже бился в предсмертных судорогах.

Я не решился ввести себе дозу меньше.

Удар перешиб трахею, разорвав ее пополам. На руку мне хлынула теплая кровь. Ломанако попятился. Желваки ходили, взгляд казался детским из-за удивления и обиды. Вскочив с койки, я прыгнул на него…

…мой внутренний волк горестно завыл от такого предательства…

…и закончил начатое.

Он упал на спину и остался лежать без движения.

Я переступил через труп, чувствуя, как пульсирует в висках тетрамет. Ноги подгибались. Одна сторона лица задергалась в нервном тике.

Крики Сутьяди снаружи достигли новой зловеще-пронзительной высоты.

– Снимите с него экзокостюм, – сказал я резко.

Ответа не последовало. Оглядевшись, я обнаружил, что разговариваю сам с собой. Парализованные Депре и Вардани бессильно лежали на койках. Вонгсават пыталась подняться, но ноги ее не слушались. Слишком сильные чувства – ингибиторы распробовали их в крови и отреагировали соответствующим образом.

– Твою ж мать.

Я обошел их всех, сжимая пауков искалеченной рукой и отдирая, когда их замыкало. Из-за тетраметовой бури, бушевавшей в организме, деликатное обращение было практически невозможным. Депре и Вардани охнули от боли, когда их ингибиторы приказали долго жить. С Вонгсават все прошло сложнее. Под моей раскрытой ладонью вспыхнули искры, опалившие кожу. Пилота вырвало желчью, она забилась в конвульсиях. Присев на корточки, я вложил в ее рот пальцы, прижав язык, и подождал, когда пройдет спазм.

– Ты в…

Я запнулся из-за вопля Сутьяди.

– …порядке?

Она слабо кивнула.

– Тогда помоги мне снять его экзокостюм. У нас не так много времени, Ломанако скоро хватятся.

На Ломанако был свой интерфейсный пистолет, бластер стандартного образца и вибронож, который он одалживал вчера Каррере. Я срезал с тела Тони одежду и занялся экзокостюмом. Костюм был армейской модификации – он должен был выключаться и сниматься в полевых условиях. Мне хватило пятнадцати секунд и помощи плохо стоящей на ногах Вонгсават, чтобы вырубить спинной, ручной и ножной приводы и отстегнуть каркас. Труп лежал, зияя раной на горле, раскинув руки и ноги, в окружении торчащих вверх экзоребер из гибкосплавного волокна, вызвав у меня ассоциации с тушами боттлбэков на пляже Хирата, разделанными и наполовину искромсанными на заготовки для барбекю.

– Помоги мне его перека…

За спиной кого-то вырвало. Глянув через плечо, я увидел поднимающегося на ноги Депре. Поморгав, он наконец смог сфокусировать взгляд на мне.

– Ковач. Ты… – его глаза остановились на Ломанако. – Вот и отлично. Не хочешь для разнообразия поделиться планами?

Я еще раз толкнул труп Ломанако и выкатил его из раскрытого экзокостюма.

– Планы несложные, Люк. Я иду убивать Сутьяди и всех остальных, кто там находится. Пока я буду этим заниматься, тебе надо будет пробраться на борт «Чандры» и отыскать членов экипажа и тех, кто не захотел присутствовать на казни по идеологическим соображениям. Там наверняка найдутся и те и другие. На вот, возьми, – я ногой отправил в его сторону бластер. – Еще что-нибудь нужно?

Он обалдело помотал головой:

– Нож дашь? И фармы бы. Где там у тебя этот сучий тетрамет?

– На моей койке. Под одеялом.

Разложив костюм и не утруждая себя раздеванием, я начал скреплять детали каркаса на груди и животе. Не идеальный вариант, но времени в обрез. Должно прокатить – оболочка Ломанако была крупнее моей, и, кроме того, проводящие прокладки сервоусилителей могут худо-бедно функционировать через слой одежды.

– Пойдем вместе – думаю, прежде чем начинать, нам стоит рискнуть и забежать в полисплав-блок.

– Я иду с вами, – угрюмо сказала Вонгсават.

– Ни хера подобного, – я закончил с торсом и занялся руками. – Ты мне нужна целая и невредимая; из нас только ты умеешь управлять линкором. Не спорь, это для нас единственный способ выбраться отсюда. Твоя задача – оставаться здесь и оставаться в живых. Помоги-ка мне с ногами.

Крики Сутьяди перешли в полубессознательные стоны. По моей спине пробежали тревожные мурашки. Если машина сочтет, что пора прерваться и дать жертве время восстановить силы, зрители в задних рядах могут воспользоваться этим, чтобы устроить перекур. Я врубил двигатели, не дожидаясь, пока Вонгсават закончит застегивать последнюю соединительную планку на лодыжке, и скорее почувствовал, чем услышал, как зарокотали сервоприводы. Я согнул руки – необдуманно потревоженный сломанный локоть отозвался болью, запульсировала изрезанная ладонь – и ощутил мощь.

Госпитальные экзокостюмы разработаны и запрограммированы на имитацию нормальной человеческой силы и амплитуды движений и одновременно на защиту поврежденных участков и снятие лишней нагрузки со всех участков тела, которые проходят реабилитационный процесс. В большинстве случаев эти параметры жестко прошиты, чтобы разное мудачье не пыталось снять ограничения, выставленные для их же собственного блага.

Армейские модификации устроены иначе.

Я напряг корпус, и костюм поставил меня на ноги. Я мысленно представил удар ногой в область паха, и костюм исполнил его со скоростью и мощью, которых хватило бы, чтобы оставить вмятину на стальной пластине. Длинный обратный удар кулаком левой руки. Костюм провел его не хуже нейрохимии. Я поприседал и подвигал конечностями, понял, что сервоприводы по первому требованию поднимут меня на пять метров. С машинной точностью подобрал левой рукой интерфейсник Ломанако. Пистолет распознал коды «Клина» в моей неповрежденной ладони, и на дисплее замерцали цифры. Красный огонек загрузки и характерное покалывание в ладони подсказали тип боекомплекта. Боезапас вакуум-коммандо. Оболочечные пули, плазменные сердечники, взрыватели с малым замедлением. Фугасные патроны.

Машина снаружи каким-то образом заставила Сутьяди возобновить крики. Его голос стал хриплым и начинал срываться. К крикам присоединился низкий гул. Аудитория выражала восторг.

– Бери нож, – сказал я Депре.

Глава сороковая

Денек выдался чудесный.

Было тепло. Корпус линкора сверкал на солнце. С моря задувал легкий бриз, встрепывая водную поверхность барашками. Безмятежно синее небо равнодушно внимало крикам Сутьяди.

Повернув голову в сторону берега, я увидел, что вокруг анатомайзера расставлены металлические скамейки. Над головами зрителей виднелась лишь самая верхушка машины. Нейрохимия увеличила изображение – напряженные шеи и плечи зачарованных зрелищем людей, а затем неожиданно промелькнувший в воздухе тонкий, как пленка, окровавленный лоскут, сорванный клещами с тела Сутьяди и подхваченный ветром. Тут же раздался новый пронзительный вопль. Я отвернулся.

Джимми де Сото надрывался от крика и пытался выцарапать себе глаза, но ты перевязал его и вынес из-под огня. Давай, ты можешь.

Функциональность!

– Полисплав-блок, – пробормотал я Депре, и мы зашагали к дальнему концу «Доблести Энгины Чандры» настолько быстро, насколько это было возможно без того, чтобы обратить на себя внимание, оказавшись в поле улучшенного зрения какого-нибудь опытного бойца. Это целое искусство, которому учат в спецвойсках, – неглубокое дыхание, плавность движений. Минимизировать все признаки, которые делают тебя заметным. Всего полминуты на открытом пространстве – и мы исчезли из виду за выпуклым боком «Чандры».

У полисплав-блока мы натолкнулись на опершегося о стену молодого бойца «Клина», который выблевывал все кишки. Когда мы вышли из-за угла, он поднял голову. Его покрывали капли испарины, а лицо страдальчески исказилось.

Депре убил его ножом.

Я толкнул ногой дверь со всей силой, которую давал костюм, и ввалился внутрь, напрягая зрение и пытаясь рассмотреть помещение, в котором царил неожиданный полумрак.

У одной из стен стоял аккуратный ряд шкафчиков. На угловом столе лежал целый ассортимент шлемовых рам. На полках красовались обувные пластины и дыхательные аппараты. Дверь, ведущая в душевой отсек, была открыта. Сержант с сердитым осунувшимся лицом, сидящая за другим столом за инфокатушкой, обернулась, когда мы вошли.

– Е-мое, ну я же уже сказала Артоле, что не… – она увидела экзокостюм и поднялась с места, вглядываясь. – Ломанако? А ты что тут…

Нож рассек воздух, словно вылетевшая из-за моего плеча темная птица. Он вонзился сержанту в шею чуть выше ключицы. Девушка содрогнулась, сделала неуверенный шаг в моем направлении, все еще продолжая вглядываться, затем обрушилась на пол.

Обогнув меня, Депре опустился на колени рядом с телом, проверяя результат своей работы, после чего убрал нож. По отточенным движениям Люка невозможно было догадаться, в каком на самом деле состоянии находятся клетки его истерзанного радиацией тела.

Он встал и заметил, что я на него смотрю.

– Что не так?

Я кивнул на свежий труп:

– Для умирающего человека ты неплохо выступаешь, Люк.

Он пожал плечами:

– Тетрамет. Маорийская оболочка. Бывали у меня условия и похуже.

Я бросил интерфейсник на стол, взял пару шлемовых рам и перебросил одну Депре:

– Доводилось это делать раньше?

– Нет. Я не по части космоса.

– Ладно. Надевай. Держи за края, чтобы не заляпать визор, – с тетраметовой скоростью я сдернул с полки обувные пластины и дыхательные аппараты. – Воздуховод продень вот сюда. Стропы баллона через грудь.

– Нам не ну…

– Я знаю, но так быстрее. И потом, ты сможешь закрыть лицо визором. Что может спасти тебе жизнь. Теперь наступи на обувные пластины, они закрепятся сами. Так, теперь осталось только ее включить.

Душевые системы были вмонтированы в стену рядом с дверью. Я включил одну, кивнул Депре, приглашая следовать за мной, и шагнул в кабину. Дверь затворилась за нами, и в нос мне ударил густой едкий запах начавшего поступать полисплава. В скудно освещенной кабине замигали огни индикаторов. Оранжевые отблески заплясали на дюжинах извилистых струй полисплава, льющегося из душевых леек и растекающегося по наклонному полу, словно нефть.

Я шагнул в лужу этой нефти.

Когда делаешь это впервые, не можешь избавиться от жутковатого чувства, будто тебя заживо хоронят в грязи. Тонкий слой полисплава быстро нарастает, превращаясь в скользкую жижу. Сначала она скапливается на решетке шлемовой рамы, затем стекает вниз, облепляя голову и обжигая горло и ноздри, несмотря на все усилия задержать дыхание. Молекулярное отталкивание защищает от полисплава визор, но остальные части шлема он полностью покрывает за двадцать секунд. На то, чтобы покрыть тело от шеи до обувных пластин, уходит вдвое меньше. Хорошо бы уберечь от него открытые раны и участки с содранной кожей – пока он не застынет, будет жечь.

Ох ё-ё-ё…

Полисплав воздухо- и водонепроницаем, абсолютно герметичен и остановит высокоскоростную пулю не хуже, чем броня линкора. А на дальней дистанции отразит даже огонь «санджета».

Я вышел из-под душа и сквозь слой полисплава нащупал панель управления дыхательным аппаратом. Ткнул пальцем в кнопку подачи воздуха. Воздух зашипел под подбородком, заполняя и надувая костюм. Я выключил подачу и нажал подбородком на кнопку подъема лицевой пластины. Она бесшумно открылась.

– Теперь ты. Не забудь задержать дыхание.

Где-то снаружи продолжал надрываться Сутьяди. Тетрамет щекотнул мои нервы. Я практически вытащил Депре из-под душа, ткнул в кнопку воздухоподачи и подождал, пока его костюм наполнится.

– Так, это все, – я прикрутил подачу до стандартной. – Лицевой пластины не поднимай. Если кто-нибудь спросит, подай такой знак. Нет, загни большой палец. Это значит, что костюм вышел из строя. Даст тебе время подобраться поближе. После моего ухода выжди три минуты, потом выдвигайся. И держись подальше от кормы.

Голова в шлеме тяжело кивнула. Лицо Депре было скрыто затемненной лицевой пластиной. После секундного колебания я хлопнул его по плечу:

– Постарайся выжить, Люк.

Я опустил щиток. После чего я отдался на волю тетрамета, подхватил по пути через раздевалку интерфейсник, а потом наркотик вынес меня наружу, навстречу крикам.

Одна из моих трех минут ушла на то, чтобы обойти по широкой дуге полисплав-блок, а затем медчасть. Занятая позиция открывала вид на портал и скромный караул, выставленный возле него Каррерой. Тот же состав, что и вчера: пятеро часовых, двое из них в костюмах, и один жук со включенным двигателем. Одна фигура в костюме, сидевшая скрестив ноги и слегка ссутулившись, показалась мне похожей на Квок. Что ж, она никогда не была большой любительницей сеансов анатомайзера. Другую фигуру я опознать не смог.

Техника. Мобильная ультравиб-пушка и еще парочка автоматических орудий, но все это было нацелено в другую сторону, на черный зев портала. Я выдохнул и двинулся вперед.

Они заметили меня, когда между нами оставалось двадцать метров, – я не прятался. Бодро взмахнув над головой интерфейсником, я жестом показал, что костюм неисправен. Рваная рана на правой ладони заныла.

Когда дистанция сократилась до пятнадцати метров, они уже поняли, что что-то не так. Я увидел, как напряглась Квок, и разыграл последнюю оставшуюся карту. Когда между нами оставалось двенадцать метров, я нажал кнопку, и лицевая пластина откинулась вверх. При виде меня лицо Квок сперва застыло от изумления, затем на нем проступило выражение одновременно радости, смятения и озабоченности. Она расплела ноги и поднялась.

– Лейтенант?

Ее я застрелил первой. Выстрелил на бегу в лицо под открытой пластиной. Плазменный взрыв разнес шлем на куски.

…волчья верность, сдавившая горло, острие, резанувшее по живому…

Вторая фигура уже двигалась мне навстречу. Один прыжок, усиленный экзокостюмом, удар ногой на лету – и караульный впечатался в корпус жука. Его отбросило обратно. Я схватил руку, которой он пытался захлопнуть лицевую пластину, сдавил запястье и выстрелил в распяленный криком рот.

Что-то врезалось мне в грудь, опрокинув на спину. Один из тех, кто был без костюма, приближался, наставив на меня пистолет. Интерфейсник вздернул мою руку чуть вверх, и я отстрелил нападавшему ноги. Наконец-то вопль, способный посоперничать с криками Сутьяди. Время истекало. Я опустил лицевую пластину и поджал ноги. Экзокостюм рывком перевел меня обратно в вертикальное положение. Выстрел «санджета» взметнул песок в месте, где я только что лежал. Я нашел взглядом стрелявшего и выстрелил в ответ. Обладателя «санджета» развернуло вокруг собственной оси. Сдетонировала пуля, разлетелись красные от крови фрагменты позвоночника.

Последний попытался схватиться со мной врукопашную. Заблокировав мою руку с оружием, ногой он нанес удар по коленному суставу. Это бы сработало, если бы на мне не было брони, но он проявил невнимательность. Его нога отскочила от экзокостюма, и он потерял равновесие. Я изогнулся и ударил ногой с разворота, вложив всю силу, которую давал костюм.

Удар переломил его спину.

Что-то звякнуло о бок жука. Я поднял голову и увидел, что из импровизированного амфитеатра выливается поток бойцов с оружием на изготовку. Я рефлекторно стрельнул в ответ, после чего напряг затуманенные тетраметом умственные способности и взгромоздился на жук.

Хлопнул по приборной панели, пробуждая системы. Под козырьком бронированного торпедо вспыхнули огни и побежали столбцы данных. Я включил двигатель, поднялся в воздух, развернув машину лицом к наступавшим клиновцам, выбрал тип орудия и…

…уоуу, уоуу, УОУУУ…

…одновременно с залпом пусковых установок на моем лице появилась полуулыбка-полуоскал.

Взрывчатка мало на что годится в вакуумных сражениях. Взрывная волна слабая, а выделяемая энергия быстро рассеивается. Против бойцов в костюмах использовать обычную взрывчатку практически бессмысленно, что же касается ядерной – ну, оно как бы не очень подходит для ближнего боя. Тут определенно требуется оружие поумнее.

Над головами солдат зарыскала пара кассет «умной» шрапнели. Локатор с микросекундной точностью вносил коррекции в траекторию движения, готовясь сбросить заряды так, чтобы органические повреждения были максимальными. Сквозь еле различимую дымку реактивной струи, которую УЗ моей лицевой пластины окрасило в бледно-розовый цвет, я видел, как разрывались заряды, проливаясь вниз градом мономолекулярных осколков, перемешанных с более крупными, размером с человеческий зуб, острыми как бритва фрагментами, которые собирались вонзиться в органическую материю и разорваться внутри.

Это было то самое оружие, которое уничтожило на моих глазах 391-й взвод два месяца назад. Оставило Квок без глаз, Эдди Мунхарто без рук и ног, а меня без плеча.

Два месяца? Почему мне кажется, что прошла целая жизнь?

Солдаты, находившиеся в непосредственной близости от взрывов, буквально растворились в урагане металлических осколков. Нейрохимия позволила увидеть все – как мужчины и женщины превращаются в изрешеченные трупы, залитые кровью, бьющей из тысячи входных и выходных отверстий, а потом – в мелкую взвесь перемолотой плоти. Тех, что стояли дальше, просто покромсало на куски произвольного размера.

Кассеты весело запрыгали над толпой, приземлились на ряды скамеек, расставленных вокруг анатомайзера, и сдетонировали. Вся конструкция на какое-то мгновение взлетела вверх, после чего ее поглотило пламя. Отблеск взрыва окрасил оранжевым корпус «Доблести Энгины Чандры», а на прибрежный песок и водную поверхность обрушился дождь обломков. Взрывная волна прокатилась по берегу, потревожив гравитационное поле жука, так что тот закачался из стороны в сторону.

Тут я понял, что на мои глаза навернулись слезы.

Я повел жук над залитым кровью песком, привстав на сиденье и выискивая уцелевших. В тишине, пришедшей на смену взрывам, рокот гравитационного двигателя казался до нелепого негромким и щекотал слух, как перышко. Тетрамет переливался на краю зрения и дрожал в связках.

На полпути к эпицентру взрыва я заметил пару раненых клиновцев, прятавшихся между двумя баббл-тентами. Я подлетел к ним. Одна из них была уже мало на что способна, заходилась в кровавом кашле, но ее товарищ при моем приближении сел. Шрапнель сорвала ему лицо и ослепила. Ближайшая ко мне рука превратилась в обрубок, из плеча торчали обломки кости.

– Что… – жалобно начал он.

Оболочечная пуля из пистолета опрокинула его на спину. Девушка, что лежала сбоку, адресовала мне замысловатое проклятие, которого мне еще ни разу не приходилось слышать, после чего умерла, захлебнувшись собственной кровью. Какое-то время я удерживал жук над ее телом, не опуская пистолета. Со стороны линкора раздался глухой стук. Я развернул жук и стал изучать участок берега рядом с импровизированным погребальным костром Сутьяди. У кромки воды я заметил движение. Еще один солдат, почти невредимый – должно быть, забрался под линкор и пересидел взрыв. Ветровое стекло жука закрывало мою руку с интерфейсником. Все, что видел солдат, – это костюм из полисплава и клиновское транспортное средство. Он поднялся, ошалело мотая головой. Из его ушей сочилась кровь.

– Кто? – повторял он снова и снова. – Кто?

Он зашагал по мелководью, потрясенно озираясь по сторонам, затем снова взглянул на меня. Я поднял лицевую пластину.

– Лейтенант Ковач? – из-за глухоты, которой наградила его контузия, он почти кричал. – Кто это сделал?

– Мы, – ответил я, зная, что он меня не услышит.

Его непонимающий взгляд был прикован к моим губам.

Я поднял интерфейсник. Выстрел на мгновение впечатал его в бок «Чандры», потом сдетонировавшая пуля отбросила его обратно. Он упал в воду. Тело окутали густые клубы крови.

Движение со стороны «Чандры».

Крутанувшись на сиденье, я увидел, как по переднему трапу, спотыкаясь, сходит фигура в костюме из полисплава. Сделав несколько шагов, она упала. Экзокостюм прыжком перенес меня через ветровое стекло, и я оказался в воде. Гироскопы не дали упасть. Дюжина шагов – и я склонился над распростертым на земле человеком. На его животе виднелось обугленное отверстие от выстрела «санджета». Рана была обширной.

Лицевая пластина открылась, под ней оказалось лицо Депре. Он с трудом хватал ртом воздух.

– Каррера, – с усилием прохрипел он. – Передний люк.

Я рванулся с места, едва дослушав, но в глубине души знал: я опоздал.

Передний люк был сорван по сигналу экстренной эвакуации. Он лежал в кратере, наполовину засыпанный песком, куда его отбросил взрыв пироболтов. Сбоку виднелись отпечатки подошв. Цепочка следов вела к полисплав-блоку.

«Чтоб тебя, Айзек, сраный ты упертый сукин сын».

Я ворвался в душевую, держа наготове «калашников». Пусто. Ни единой гребаной живой души. Раздевалка в том же состоянии, что я ее оставил. Труп женщины-сержанта, разбросанное оборудование, тусклый свет. За открытой дверью душевого отсека все еще слышался шум льющегося полисплава. В нос ударил резкий запах.

Я нырнул внутрь, проверил углы. Пусто.

Твою мать.

Да, в общем, неудивительно. Я рассеянно закрутил вентиль душа. А ты думал, его будет легко убить?

Я вышел наружу и отправился искать остальных, чтобы сообщить им радостную новость.

* * *

За время моего отсутствия умер Депре.

Когда я вернулся, он уже перестал дышать и лежал, скучливо глядя на небо. Крови не было – на близкой дистанции «санджет» идеально прижигает рану, а в этом случае было похоже, что Каррера выстрелил в упор.

Вонгсават и Вардани обнаружили труп раньше меня. Они стояли на коленях по обе стороны от тела. Вонгсават сжимала в руке подобранный где-то бластер, но было видно, что ей сейчас не до стрельбы. Она едва подняла голову, когда на нее упала моя тень. Я бегло коснулся рукой ее плеча и опустился на корточки перед археологом.

– Таня.

По моему голосу она сразу поняла, что дело неладно.

– Что на этот раз?

– Закрыть портал гораздо проще, чем открыть, верно?

– Верно, – она помолчала и подняла голову, всматриваясь мне в лицо. – Запуск процедуры не требует кодирования, да. Откуда ты знаешь?

Я пожал плечами, внутренне и сам удивляясь своему вопросу. Обычно интуиция посланников действует иначе.

– По общей логике, наверное. Вскрыть замок всегда сложнее, чем потом захлопнуть дверь.

Ее голос стал тише:

– Да.

– Эта процедура. Сколько на нее уйдет?

– Я… блин, Ковач. Не знаю. Пара часов. А что?

– Каррера жив.

Она издала короткий смешок:

– Что?

– Видишь эту дыру в теле Люка? – тетрамет тек по венам, будто электроток, подпитывая нарастающий в груди гнев. – Это сделал Каррера. Потом выпрыгнул из двери переднего аварийного выхода, облил себя полисплавом и теперь находится по другую сторону портала. Я ясно излагаю?

– Ну и почему бы его там не оставить?

– Потому что если его там оставить, – я заставил себя слегка понизить голос и постарался обуздать тетраметовую волну, – то он подплывет к порталу, когда ты будешь его закрывать, и убьет тебя. И всех нас. И мы не знаем, какое оружие оставил Ломанако на борту корабля, так что Каррера может вернуться с тактической ядерной боеголовкой. Причем очень скоро.

– Тогда бы почему нам не свалить к хренам, и немедленно? – спросила Вонгсават, ткнув рукой в сторону «Доблести Энгины Чандры». – На этой штуке я за пару минут доставлю нас в другое полушарие. Да черт, за пару месяцев я, наверное, за пределы системы нас смогу вывезти.

Я повернул голову к Тане Вардани, ожидая, что та скажет. Ответила она не сразу, но наконец покачала головой.

– Нет. Надо закрыть портал.

Вонгсават вскинула руки:

– Да какого хера? Кого волнует…

– Хватит, Амели, – я поднялся. – Сомневаюсь, что ты пробилась бы через охранные блоки «Клина» меньше чем за день. Даже с моей помощью. Боюсь, нам не стоит искать легких путей.

А кроме того, у меня будет шанс убить человека, от чьей руки умер Депре.

Не знаю, говорил ли во мне тетрамет или память о распитой на двоих бутылке виски на палубе траулера, который теперь лежал на морском дне, разнесенный на куски взрывом. Никакой особенной разницы не было.

Вонгсават вздохнула и с трудом поднялась на ноги.

– Полетишь на жуке? – спросила она. – Или возьмешь раму с импеллерами?

– Нам понадобятся оба.

– Да? – неожиданно заинтересовалась она. – Это как? Хочешь, чтобы я…

– На жуках установлена ядерная гаубица. Снаряды двадцатикилотонной мощности. Я хочу засандалить одну такую дуру на ту сторону и посмотреть, не поджарит ли она Карреру. Скорее всего, не поджарит. Думаю, он это предусмотрел и куда-нибудь заныкался. Но это отгонит его от портала на какое-то время, и мы проведем внутрь жук. Жук примет на себя весь дальний огонь, а я в это время войду следом с ранцем. После этого, – я пожал плечами, – бой на равных.

– А я, как понимаю…

– Угадала с первой попытки. Тяжело быть незаменимой, да?

– Здесь-то? – она обвела взглядом усыпанный трупами берег. – Скорее, неуместно.

Глава сорок первая

– Ты не можешь, – тихо сказала Вардани.

Я нацелил нос жука на центр портала и повернулся к ней. Гравдвигатели что-то тихонько бормотали себе под нос.

– Таня, эта штука на наших глазах выдерживала удары такого оружия, которое… – я замялся, стараясь подобрать адекватное описание, – …я даже не понимаю. Ты правда считаешь, что легкая щекотка тактической боеголовки хоть сколько-нибудь ей повредит?

– Я не об этом. Я имею в виду, ты не можешь. Посмотри на себя в зеркало.

Я перевел взгляд на панель управления огнем:

– Пару дней еще протяну.

– Ага, протянешь – в госпитальной койке. Ты что, всерьез считаешь, что при твоем нынешнем состоянии у тебя есть шанс против Карреры? Единственное, что тебя сейчас держит на ногах, это костюм.

– Неправда. Ты забыла про тетрамет.

– Ага, смертельная доза, судя по тому, что я успела увидеть. Сколько ты еще продержишься?

– Достаточно, – избегая ее взгляда, я принялся рассматривать берег за ее спиной. – Чего там Вонгсават так долго возится?

– Ковач, – она подождала, когда я переведу на нее глаза. – Запусти бомбу. И остановись на этом. Я закрою портал.

– Таня, почему ты не выстрелила в меня из парализатора?

Молчание.

– Таня?

– Да ради бога, – яростно выпалила она. – Просирай свою жизнь. Мне-то что.

– Я тебя спросил о другом.

– Я… – она опустила глаза. – Я запаниковала.

– А вот это, Таня, фигня собачья. Я тебя за эти два месяца перевидал в разных состояниях, но ни разу не видел паники. Думаю, тебе и смысл этого слова неизвестен.

– Да что ты говоришь. Думаешь, так хорошо меня знаешь?

– Достаточно неплохо.

Она фыркнула:

– Какие же вы все, солдатня, мудаки. Покажите мне солдата, я тут же покажу вам долбанутого на всю голову романтика. Ничего ты обо мне не знаешь, Ковач. Ты мне один раз присунул, да и то в виртуальности. Считаешь, что теперь меня постиг? Считаешь, что это дает тебе право судить людей?

– Людей вроде Шнайдера, имеешь в виду? – я пожал плечами. – Он бы всех нас продал Каррере, Таня. Ты же знаешь, что это так, правда? Он бы спокойно наблюдал за тем, что делают с Сутьяди, и пальцем бы не пошевелил.

– А, так ты собой гордишься, правильно я понимаю? – она ткнула рукой в сторону кратера, где умер Сутьяди, и залитого свежей кровью песка. – Думаешь, это вот какое-то твое достижение, что ли?

– Ты что, собиралась дать мне умереть? Отомстить за Шнайдера?

– Нет!

– Да это не проблема, Таня, – я снова пожал плечами. – Единственное, чего я не могу уяснить, это почему я не умер. У тебя случайно нет соображений на этот счет? В смысле, как у местного эксперта по марсианам.

– Не знаю. Я… я запаниковала. Как уже и сказала. Я подняла парализатор сразу, как только ты его уронил. И вырубила себя.

– Ну да, я знаю. Каррера сказал, что ты была в нейрошоке. Он как раз хотел узнать, почему в нем не был я. И почему так быстро очнулся.

– Может, – сказал она, не глядя на меня, – у тебя внутри нет того, что есть во всех нас.

– Эй, Ковач.

Мы оба обернулись.

– Ковач, глянь, чего я нашла.

Это была Вонгсават. Ее жук тащился с черепашьей скоростью. Перед ним ковыляла одинокая человеческая фигура. Я сощурился и увеличил кратность.

– Глазам своим не верю.

– Кто это?

С моих губ слетел сухой смешок:

– Кое-кто непотопляемый. Смотри.

Ламонт выглядел мрачным, но в целом его состояние не сильно изменилось в худшую сторону со времени нашей последней встречи. Рваный китель был забрызган кровью, но, похоже, не его собственной. Глаза превратились в щелки, а дрожь несколько унялась. Он узнал меня, и его лицо осветилось. Он скакнул вперед, потом остановился и оглянулся на эскортировавший его жук. Вонгсават что-то рявкнула, и Ламонт снова двинулся вперед. Наконец он остановился в нескольких метрах от меня, странно приплясывая на месте.

– Так и знал! – каркнул он. – Так и знал, что ты такое выкинешь. У меня ж на тебя дело заведено, я все про тебя знал наперед. Я тебя слышал. Слышал, но никому не сказал.

– Нашла его в подполе оружейки, – пояснила Вонгсават, останавливаясь и слезая с жука. – Пардон, что задержалась. На то, чтобы выкурить оттуда этого субчика, ушло какое-то время.

– Видел, слышал, – бормотал Ламонт себе под нос, яростно потирая хребет. – Дело на тебя завел. Ко-ко-ко-ко-ковач. Знал, что ты такое выкинешь.

– Знал, значит? – спросил я угрюмо.

– Слышал, видел, но не сказал.

– Ну, тут-то ты и просчитался. Хороший политофицер всегда докладывает о своих подозрениях высшему руководству. Это написано в директивах.

Я подобрал с консоли жука интерфейсник и выстрелил Ламонту в грудь. Это был неаккуратный выстрел, и он вошёл в тело слишком высоко, чтобы прикончить сразу. Заряд разорвался на песке в пяти метрах за спиной Ламонта. Он шлепнулся на землю; из отверстия, оставленного пулей, хлынула кровь. Неожиданно политофицер нашел в себе силы встать на колени и усмехнулся мне в лицо.

– Знал, что ты это устроишь, – сказал он хрипло и начал медленно заваливаться на бок.

Кровь еще какое-то время текла, пропитывая песок.

– Импеллер нашла? – спросил я Вонгсават.

* * *

Вардани с Вонгсават я велел пересидеть запуск бомбы за ближайшим утесом. На них не было брони, и терять время, упаковывая их в полисплав, мне не хотелось. А разорвавшись даже и на большом расстоянии, даже и в ледяном вакууме по другую сторону портала, ядерные заряды, которые нес жук, дадут такую дозу жесткого излучения, что любое незащищенное живое существо тут же станет в высшей степени неживым.

Конечно, исходя из предыдущего опыта, можно было предположить, что портал поведет себя по отношению к непосредственной угрозе радиации примерно так же, как к непосредственной угрозе нанобов, а именно – устранит ее. Но предположение же могло быть и ошибочным. Да и в любом случае трудно предугадать, какая доза считалась у марсиан допустимой.

А чего ты тогда тут расселся, Так?

Костюм все впитает.

Но дело было не только в этом. Сидя на жуке с «санджетом» на коленях и интерфейсником за поясом, подняв лицо к куску звездного неба, который, как окно в другой мир, открывал передо мной портал, я ощущал, как во мне медленно, преодолевая внутреннее сопротивление, вызревает решимость. Чувство фатализма было сильнее действия тетрамета – убежденность, что поделать больше в общем-то ничего нельзя и какой бы итог ни ждал меня в этой холодной пустоте впереди, придется им и удовольствоваться.

Наверное, это все смерть, Так. От нее никуда не деться. Даже с тетраметом любая оболочка на клеточном уровне…

А может, ты просто боишься нырнуть туда и снова оказаться на «Мивцемди».

Может, начнем уже?

Гаубичный снаряд выскочил из-под панциря жука достаточно медленно, чтобы можно было отследить глазами его движение, со слабым чмокающим звуком вошел в портал и скрылся меж звездами. Через несколько секунд пространство по ту сторону портала осветила белая вспышка взрыва. Линзы моей лицевой пластины автоматически потемнели. По-прежнему не вставая с сиденья, я ждал, пока световое пятно не поблекло. Если что-либо за пределами видимого спектра излучения и смогло просочиться назад, индикатор контаминационной тревоги на шлеме костюма не счел это достойным упоминания.

Приятно, когда ты прав, м-м?

Только какая сейчас разница…

Я поднял лицевую пластину и свистнул. Вылетев из-за утеса, второй жук пропахал короткую борозду в песке. Вонгсават непринужденно совершила идеальную посадку, припарковав машину в параллель с моей. Из-за ее спины с медлительностью, говорящей о боли, с сиденья слезла Таня Вардани.

– Ты говорила «два часа», Таня.

Она не обратила на меня внимания. С тех пор, как я застрелил Ламонта, она не сказала мне ни слова.

– Ну ладно, – я в очередной раз проверил трос, которым пристегнул к себе «санджет». – Не знаю точно, что тебе сейчас предстоит делать, но пора начинать.

– А что, если ты не вернешься к сроку? – запротестовала Вонгсават.

Я усмехнулся:

– Не глупи. Если я за два часа не прищучу Карреру и не вернусь обратно, значит, я уже вообще не вернусь. Ты прекрасно это понимаешь.

После чего захлопнул лицевую пластину и врубил двигатель.

Нырок в портал. Гляньте-ка – проще простого, как будто падаешь.

Наступила невесомость, и мой желудок поднялся к горлу. Вдобавок закружилась голова.

Снова, е-мое, здорово.

В этот момент Каррера сделал свой ход.

В моих глазах мелькнул розовый проблеск – где-то над головой ожил двигатель. Рефлекс посланника мгновенно уловил это движение, и руки тут же развернули жук навстречу атаке. Замигали орудийные системы. С держателей сорвалась пара дронов-перехватчиков. Сделав петлю, чтобы уйти от систем прямой защиты приближавшейся ракеты, они набросились на нее с противоположных сторон и сдетонировали. Мне показалось, один из них перед взрывом чуть отклонился от курса, сбитый помехами. Полыхнула беззвучная белая вспышка, и лицевая пластина потемнела, ухудшая видимость.

Но к тому времени наблюдать мне уже было некогда.

Я оттолкнулся от сиденья жука и, преодолев минутный приступ ужаса, упал спиной в темноту. Левая рука потянулась к рукоятке ранца. Я подавил импульс.

Еще рано.

Жук, все еще со включенным двигателем, кувыркаясь, поплыл прочь. Вытеснив из головы мысли об окружавшей меня бесконечной пустоте, я сосредоточился на смутно ощущаемой громаде корабля над головой. В бледном свете звезд костюм из полисплава и ранец на спине будут практически невидимы. Из-за отсутствия реактивной струи определить мое местонахождение смогут разве что самые чувствительные из детекторов массы, а я готов был поспорить, что у Карреры под рукой такого нет. До тех пор пока импеллеры оставались выключенными, единственной видимой целью был двигатель жука. Съежившись посреди невесомой тишины, я за трос подтянул к себе «санджет» и прижал к плечу приклад. Сделал несколько глубоких вдохов и выдохов. Попытался не ждать следующего хода Карреры слишком нетерпеливо.

Давай, давай уже, сукин ты сын.

Не-не. Это ожидание, Так.

Мы научим тебя не ожидать ничего. Тогда ты будешь готов ко всему.

Спасибо, Вирджиния.

Нормально экипированному вакуумному коммандос такой херней особо страдать не приходится. Целый арсенал датчиков грузит данные в системы шлема под руководством шустрого персонального боевого компьютера, который отнюдь не страдает от того парализующего благоговейного ужаса, который вечно норовит обуять в глубоком космосе человека. К машине прилагается боец, но, как в большей части современных войн, львиную часть работы делает все-таки машина.

У меня не было времени найти и установить воентех «Клина», но я был более-менее уверен, что и у Карреры его не было. А значит, все, чем он располагал, – это оборудование, которое оставила команда Ломанако на борту корабля, и, возможно, «санджетом». А для клиновского коммандос необходимость оставить оборудование без присмотра все равно что нож острый; так что осталось там немного.

Надейся.

Остальное в общем-то сводилось к поединку один на один на уровне технологического примитивизма времен Армстронга, Гагарина и прочих героев эпохи орбитальных полетов. А это, как убеждал меня тетрамет, должно было играть на руку мне. Призвав на помощь чувства посланника, я подождал, пока они заглушат беспокойство и перекроют тетраметовый амок, и перестал ожидать чего бы то ни было.

Вон там.

Розовая искра соскользнула с темного края нависающей над головой громады.

Я повернулся вокруг своей оси так плавно, как только позволял экзокостюм, принял нужное положение, готовясь к старту, и врубил импеллеры на полную мощность. Внизу полыхнула белая вспышка, на мгновение отпечатавшись на нижней половине моей сетчатки. Выпущенная Каррерой ракета настигла жук.

Я заглушил импеллеры и начал медленно плыть вверх по направлению к кораблю. Мои губы, закрытые лицевой пластиной, искривились в удовлетворенной усмешке. Взрыв жука должен был скрыть след импеллеров, и Каррера снова остался ни с чем. Возможно, чего-то подобного он ожидал, но увидеть меня не успел, а к тому времени, как увидит…

На корабле полыхнуло пламя «санджета». Рассеянный луч. Я на мгновение съежился, но затем усмешка снова вернулась на мое лицо. Каррера простреливал широкий сектор, слишком далеко от того места, где я сейчас находился. Мои пальцы, сжимавшие приклад «санджета», напряглись.

Рано. Еще не…

Луч показался снова, все так же далеко. Я смотрел, как он вспыхивает и гаснет, вспыхивает и гаснет, готовясь в свою очередь сделать выстрел. Между нами оставалось, судя по всему, уже не более километра. Еще несколько секунд, и луч, выставленный на минимальное рассеивание, прошьет облекающий Карреру слой полисплава и любую органику, оказавшуюся на пути. Удачный выстрел снесет Каррере голову, прожжет сердце или легкие. Менее удачный оставит с ранением, а, пока оно его отвлечет, я подберусь поближе.

От этой мысли верхняя губа поднялась сама собой, обнажая зубы в оскале.

Пространство вокруг меня вдруг взорвалось светом.

На какое-то мгновение, настолько краткое, что его мог заметить только посланник, я подумал, что это снова явился экипаж корабля, разгневанный ядерным взрывом так близко от их похоронной ладьи и раздражающими булавочными уколами последовавшей затем перестрелки.

Осветительная ракета. Мудила ты тупорылый, он тебя высветил.

Я врубил импеллеры и рванул вбок. Из-за укрепления на корпусе корабля за мной устремился луч «санджета». На одном из витков спирали я исхитрился открыть ответный огонь. Три секунды беспорядочной пальбы, но луч Карреры оборвался. Использовав в качестве укрытия какую-то архитектурную деталь корабля, я включил реверс и, притормозив, медленно поплыл вперед. В висках стучала кровь.

Попал я или нет?

Близость корпуса повлекла за собой изменение восприятия. Неземная архитектура судна над моей головой вдруг показалась поверхностью планетоида, над которым я висел вверх тормашками на высоте пяти метров. В ста метрах от меня горела осветительная ракета, отбрасывая причудливые тени от выступа корпуса, за которым я прятался. Окружавшие поверхности были исчерчены причудливыми завитками и каракулями, напоминающими барельефную резьбу, глифы огромного размера.

Попал я или…

– Хорошо увернулся, Ковач, – раздался в моем ухе голос Карреры, как будто он сидел в шлеме рядом со мной. – Неплохо для непловца.

Я бросил взгляд на дисплеи. Рация костюма работала в режиме приема. Я дернул головой вбок – вспыхнул символ передачи. Осторожным движением я переместил тело в параллель корпусу корабля. Между тем…

Не давай ему молчать.

– Кто тебе сказал, что я не пловец?

– А, да, все забываю. Это фиаско с Рэндаллом. Но пара таких вылазок еще не делает из тебя бывалого вак-кома, – он пытался говорить с шутливыми интонациями доброго дядюшки, но за ними отчетливо слышалась ярость. – Потому мне и будет так просто тебя убить. Ведь я именно это собираюсь сделать, Ковач. Разобью твою лицевую пластину и буду смотреть, как выкипает из-под нее твое лицо.

– Ну тогда стоит поторопиться, – я ощупывал взглядом застывшие пузыри на поверхности корпуса, подыскивая снайперскую позицию. – А то я здесь долго не задержусь.

– Что, вернулся просто полюбоваться видом, да? Или оставил в причальном доке какое-то дорогое сердцу голопорно?

– Да нет, просто забочусь, чтобы ты не путался под ногами, пока Вардани закрывает портал, только и всего.

Короткая пауза. Единственным звуком было его дыхание. Я дернул за трос, подтянув «санджет» поближе к правой руке, затем коснулся панели управления и рискнул на полсекунды включить импеллер. Ремни врезались в тело, и двигатели осторожно переместили меня вперед и вверх.

– Чего молчишь, Айзек? Дуешься?

Он издал горловой звук:

– Говна ты кусок, Ковач. Продал своих товарищей, как какой-то небоскребыш. Убил за деньги.

– Я думал, именно этим мы и занимаемся, Айзек. Убийством за деньги.

– Не надо мне этих твоих куэллизмов, Ковач. После того, как ты уложил сотню человек «Клина». После того, как испачкал руки в крови Тони Ломанако и Квок Юэнь Йи. Ты – убийца. А они солдаты.

При звуке их имен у меня слегка защипало в глазах и горле.

Подавить.

– Были бы солдатами, не подписались бы с такой легкостью на резню.

– Иди на хер, Ковач.

– Как скажешь, – я протянул руку к приближавшейся поверхности корпуса, к маленькому пузырю, торчащему из него, точно шпора. Внезапно я замер, и меня обожгла паническая мысль: а что, если корпус каким-то образом заминирован…

Ну что ж тут поделать. Всего не предусмотришь.

…и в этот момент мои руки в перчатках коснулись поверхности корпуса, и я остановился. «Санджет» мягко съехал с плеча. Я отважился бросить быстрый взгляд в проем, образованный пересечением двух пузырей. И тут же пригнулся. Фотопамять воссоздала увиденное и загрузила картинку в сознание.

Это был причальный док – все та же впадина трехсот метров в диаметре, окруженная холмами-пузырями, на которые, в свою очередь, напирали с флангов беспорядочно раскиданные выпуклости помельче. Взвод Ломанако, наверное, оставил локационный буй, иначе Каррера не смог бы так быстро отыскать нужное место на корабле почти тридцатикилометровой ширины и шестидесятикилометровой длины. Я снова взглянул на дисплей приема, но единственным каналом, который я там увидел, по-прежнему оставался тот, где слышалось чуть хриплое дыхание Карреры. Ничего удивительного: разумеется, он обрубил бы сигнал, как только достиг нужного места. Зачем ему выдавать, где его засада?

Так где же ты зашухарился, Айзек? Я слышу, как ты дышишь, осталось только увидеть тебя, чтобы ты больше не дышал.

Я снова осторожно занял наблюдательную позицию и начал осматривать располагавшуюся подо мной местность сантиметр за сантиметром. Всего одна небрежность с его стороны, это все, что мне нужно. Всего одна.

Со стороны Айзека Карреры, орденоносного командира вак-коммандос, который прошел через тысячу вакуумных схваток и победил в большинстве из них. Небрежность. Конечно, Так. Как только, так сразу.

– Кстати, любопытно, Ковач, – его голос снова был спокоен, он овладел собой – наименее выгодный для меня расклад в нынешних обстоятельствах. – Что за сделку тебе предложил Хэнд?

Смотри, ищи. Не давай ему молчать.

– Больше, чем платишь мне ты, Айзек.

– Мне кажется, ты забываешь про нашу первоклассную медицинскую страховку.

– Не, не забываю. Просто стараюсь сделать так, чтобы больше не приходилось ею пользоваться.

Смотри, ищи.

– Неужели воевать за «Клин» так уж невыносимо? Переоблачение гарантировано при любых условиях, а настоящей смерти профессионалу твоего уровня можно не опасаться.

– Трое из моих людей могли бы с тобой поспорить, Айзек. В смысле, конечно, если бы не были по-настоящему мертвы.

Секундная заминка:

– Твоих людей?

Я поморщился:

– Ультравиб-батарея сделала из Цзян Цзяньпина кашу-размазню, нанобы уничтожили Хансена и Крукш…

– Твоих лю…

– Я тебя и в первый сучий раз расслышал, Айзек.

– Да? Ну извини. Я просто удиви…

– Профессионализм ни на что не влияет, и ты об этом прекрасно знаешь. Ты эту песенку можешь идти продать для роликов Лапине. Машины и везение – вот и все, что определяет на Санкции IV, жить тебе или умереть.

Смотри, ищи, найди этого говнюка.

И сохраняй спокойствие.

– На Санкции IV и в любых других войнах, – негромко сказал Каррера. – Тебе должно быть об этом известно лучше, чем кому-либо. Такова суть игры. Если не хотел играть, не надо было садиться за стол. В «Клин» идут не по призыву.

– Айзек, да вся долбаная планета была призвана. Ни у кого больше нет выбора. «Раз в стороне не остаться, уж лучше стрелять из большого калибра». Это, если тебе интересно, как раз был куэллизм.

Он хмыкнул:

– Просто здравый смысл, как по мне. Эта сука, похоже, сроду ничего оригинального не сказала.

Вот оно. Мои обостренные тетраметом нервы напряглись. Вот тут.

Узкий край какого-то творения человеческих технологий, выхваченный из темноты осветительной ракетой, – острые углы посреди сплошных закруглений. Бок рамы импеллера. Я поднял к плечу «санджет» и прицелился. Медленно процедил ответ:

– Она же была не философом, Айзек. Она была солдатом.

– Террористкой она была.

– Это вопрос терминологии.

Я нажал на спусковой крючок. Пламя пронеслось над впадиной центральной площадки и отразилось от кромки. На корпусе что-то взорвалось, вниз посыпались осколки. Угол моего рта тронула улыбка.

Дыхание.

Только оно меня и предупредило. Бумажный шелест дыхания, еле различимый в наушнике. Затрудненное от физического усилия, сдерживаемое дыхание.

Ё…

Что-то невидимое разбилось над головой, залив меня светом. Еще что-то невидимое со звоном ударилось о лицевую пластину, оставив крошечную светящуюся зазубрину. Такими же ударами осыпало и корпус экзокостюма.

Граната!

Инстинкт тут же заставил меня повернуться вправо. Позже я понял почему. Это был кратчайший путь от позиции Карреры до моей, ведущий вдоль выступа, окольцовывавшего причальный док. Разговаривая со мной, Каррера преодолел треть этой окружности. Бросив запутавший меня импеллер, который в любом случае выдал бы его, он все это время полз ко мне. Когда он двигался, то разыгрывал гнев, чтобы замаскировать физическое напряжение, а когда останавливался, сдерживал дыхание. Решив, что подобрался достаточно близко, залег и стал ждать, когда я выдам себя выстрелом из «санджета». Многолетний опыт вакуумных боев продиктовал ему выбор оружия – единственного, которое невозможно засечь.

Практически безупречно.

Он возник в пятидесяти метрах от меня, точно летающая версия Могильера, каким я видел его на морском берегу. Из правого кулака торчало узнаваемое дуло «санджета», в левом был зажат электромагнитный гранатомет «Филипс». Хотя засечь ее я и не мог, я понимал, что вторая граната уже летит в моем направлении.

Я врубил импеллеры и сделал кувырок назад. Корпус корабля исчез из вида, затем снова вплыл в поле зрения. Отброшенная струей движка граната взорвалась, пролившись дождем шрапнели. Я почувствовал, как осколки вонзились в ногу и ступню – внезапное онемение, сменившееся болью, словно мою плоть снова резали бионити. Давление в костюме упало, в ушах заломило. Полисплав покрылся дюжинами выбоин, но устоял.

Кувыркаясь над скоплениями пузырей, в свете сигнальной ракеты я представлял из себя одну большую мишень. Перед глазами мелькали корпус и элементы конструкции. Полисплав затянул пробоину, и боль в ушах ослабла. Времени искать Карреру не было. Я поправил выхлоп импеллера, после чего снова нырнул вниз, к скоплению пузырей. Вокруг меня засверкали вспышки выстрелов «санджета».

Ударившись о корпус по касательной, я использовал импульс, чтобы изменить траекторию, и в то же мгновение луч «санджета» скользнул по поверхности слева от меня. Я мельком заметил Карреру, прильнувшего к круглой стенке одной из впадин. Я сразу понял, каким будет его следующий ход. Сейчас он оттолкнется от стенки одним хорошо рассчитанным движением и устремится по прямой на меня, стреляя на лету. Рано или поздно окажется достаточно близко, чтобы прожечь костюм так, что полисплав уже не сможет затянуть отверстия.

Я оттолкнулся от следующего пузыря. Еще несколько дурацких кувырков. Еще несколько выстрелов в непосредственной близости от меня. Я снова стабилизировал импеллеры и попытался скрыться в тени пузырей и вырубить двигатели. Мои руки зашарили по стене в поисках опоры и наконец ухватились за одну из барельефных спиралей, которые приметил раньше. Я прекратил движение и развернулся, высматривая Карреру.

Его не было видно. Я находился вне поля зрения.

Я повернулся обратно и, облегченно выдохнув, стал пробираться дальше. Под руку подвернулся новый барельеф, и я ухватился за…

Ох ты черт.

Я держался за крыло марсианина.

От шока я на мгновение остолбенел. Этого мгновения хватило, чтобы сначала предположить, что это просто резьба на поверхности корпуса, а затем каким-то внутренним чувством понять, что это не так.

Рот марсианина застыл в немом крике. Откинутые назад крылья почти целиком ушли в стену, на поверхности остались только кончики и места соединения с мышцами выгнутой спины. Голова была повернута набок, клюв раскрыт, глаза походили на хвостатые кометы из бледного агата. Из стены торчали когти одной из конечностей. Труп был заключен в материал, из которого был сделан корпус. Похоже, марсианин бился в предсмертной агонии, погружаясь в стену все глубже.

Я отвел глаза и окинул взглядом всю поверхность перед собой, все беспорядочное нагромождение выступающих частей, и наконец осознал, на что смотрю. Стены вокруг впадины причального дока – все они, все эти многочисленные пузыри – были одной большой могилой, паутиной, в которую угодили тысячи и тысячи марсиан. Все они погибли, заживо погребенные в субстанции, которая здесь кипела, пенилась и лопалась, когда…

Когда что?

Катастрофа была за пределами моего воображения. Я не мог представить ни оружия, с помощью которого можно устроить такое, ни обстоятельств конфликта между двумя цивилизациями, настолько превосходящими маленькую империйку человечества, построенную из крошек с чужого стола, насколько мы превосходим чаек, чьи трупы качались на волнах возле Заубервиля. Я не мог понять, как такое могло случиться. Я видел лишь результаты. Я видел лишь мертвых.

Ничто никогда не меняется. Сто пятьдесят световых лет от дома, а вокруг то же самое говно.

Видимо, это какая-то универсальная, мать ее за ногу, константа.

Граната отскочила от тела еще одного вросшего в стену марсианина в десяти метрах от меня, подпрыгнула вверх и взорвалась. Я откатился в сторону. По спине застучали осколки, а один пробил костюм чуть ниже плеча. Резкая боль в ушах от перепада давления. Я вскрикнул.

Да пошло оно все нахер.

Врубив импеллеры, я выскочил из укрытия, не отдавая себе отчета в том, что собираюсь делать. Каррера был меньше чем в пятидесяти метрах от меня. Я увидел огонь «санджета», перевернулся на спину и нырнул в колодец причального дока. Вслед мне донесся голос Карреры, почти что смеющийся:

– Куда это ты собрался, Ковач?

За спиной что-то взорвалось, и двигатель заглох. Спину ожгло жаром. Долбаный Каррера с его вак-комовскими навыками. Но с хорошей остаточной скоростью и, не знаю, возможно, с частичкой удачи, переправленной из мира духов мстительной тенью Хэнда – он же тебя как-никак пристрелил, Мэтт, а ты как-никак его проклял, – просто чтобы подмаслить судьбу…

Я под косым углом прошел сквозь атмосферные барьеры причального дока, ощутил тяжесть гравитации и впечатался в змеиные кольца стены. Стена отбросила меня назад, и мой собственный резко обретенный в гравитационном поле вес увлек меня вниз. Я рухнул на палубу, оставив за собой шлейф дыма и пламени от разбитой рамы импеллера.

Какое-то мгновение, длившееся вечность, я неподвижно лежал в гулкой тишине дока.

Потом до моих ушей неожиданно донесся странный булькающий звук. Лишь через несколько секунд я понял, что это мой собственный смех.

Вставай, Такеси.

Ой, да прекрати…

Он точно так же может прикончить тебя и здесь, Так. ВСТАВАЙ.

Я оперся на руку, попытался подняться. Не та рука – сломанный локоть влажно согнулся внутри экзокостюма. Натруженные мышцы и связки отозвались болью. Я перекатился на другой бок, хватая ртом воздух, и попробовал другую руку. Лучше. Экзокостюм слегка засипел, с механизмом явно было что-то не в порядке, но на ноги меня он поднять смог. Теперь избавиться от обломков, болтающихся на спине. Аварийный сброс еще работал более-менее. Я высвободился. «Санджет» запутался в раме, и, сколько я не тянул, вытащить его не смог. Какое-то время я продолжал отупело дергать за трос, наконец сообразил отстегнуть его и нагнулся, чтобы достать «санджет» с другой стороны.

– Ну лад… …вач, – внешние стены экранировали сигнал, и голос Карреры то и дело прерывался. – Пусть бу… по-тво…

Он спускался за мной.

«Санджет» не поддавался.

Брось его!

И стрелять из пистолета? В полисплав?

Оружие – только приспособление, раздраженно воскликнула в моей голове Вирджиния Видаура. На самом деле убиваешь и уничтожаешь ты сам. Оно не часть тебя. Брось!

Ну ладно, Вирджиния, слегка усмехнулся я. Как скажешь.

Шатаясь, я направился к выходу, вытягивая на ходу интерфейсник. По всему доку стояли ящики с оборудованием «Клина». Локационный буй все еще в режиме ожидания, видимо, бесцеремонно брошенный Каррерой. Рядом открытый ящик, из которого торчали детали разобранного гранатомета «Филипс». На всей сцене лежал отпечаток спешки, но спешки солдатской. Контролируемая скорость. Сноровка военного человека, знающего свое дело. Каррера был в своей стихии.

Уноси отсюда ноги на хрен, Так.

Следующий зал. Марсианские машины зашевелились, ощетинились и, мрачно бормоча себе под нос, покатились от меня прочь. Я прохромал мимо них, следуя нарисованным стрелкам. Да не иди же ты по стрелкам, мудило. При первой возможности я свернул налево и нырнул в коридор, который наша экспедиция не успела исследовать. Одна из машин какое-то время ползла за мной, потом покатилась назад.

Мне показалось, наверху за моей спиной кто-то пошевелился. Вздернув голову, я всмотрелся в тень. Смех да и только.

Возьми себя в руки, Так. Это все мет. Слишком много принял и теперь пошли глюки.

Новые и новые залы, пузыри, переливающиеся один в другой, и постоянное ощущение пустого пространства над головой. Я категорически запретил себе смотреть вверх. Боль от осколков гранаты в ноге и плече начала пробиваться сквозь химический барьер тетрамета, эхом отзываясь в развороченной левой руке и разбитом локтевом суставе. Бешеная энергия, переполнявшая меня недавно, пошла на спад, оставив после себя нервически обостренную реакцию и периодически прокатывающиеся по телу вибрации необъяснимого веселья, во время которых я едва удерживался, чтобы не начать хихикать.

В таком состоянии я попятился в какой-то тесный изолированный отсек, повернулся и оказался лицом к лицу с последним из виденных за сегодня марсиан.

На этот раз мумифицированные мембраны крыльев были обернуты вокруг скелета, а сам марсианин сидел на низком насесте. Удлиненный череп склонялся на грудь, закрывая световую железу. Глаза были закрыты.

Он поднял клюв и посмотрел на меня.

Нет. Ни хера подобного он не делал.

Я потряс головой, подполз поближе к трупу и уставился на него, испытав вдруг внезапное желание погладить длинный костный выступ на затылке.

– Я здесь просто посижу чуть-чуть, – пообещал я, подавив очередной приступ смеха. – Тихонечко. Всего пару часов, не больше.

Я сел, опершись о пол здоровой рукой, и прислонился к стене, прижимая к груди интерфейсник, словно талисман. Мое тело болталось в клетке костюма, словно теплый веревочный клубок, слабо подрагивающий комок мягких тканей, у которого больше не было воли управлять экзоскелетом. Мой взгляд устремился к потолку, и на какое-то мгновение почудилось, что я вижу, как бьются в сумраке бледные крылья, стиснутые со всех сторон тесным кольцом закругленных стен. В конце концов я понял, что трепетание крыльев на самом деле происходит у меня в голове, чувствовал, как их бумажно-тонкая мембрана щекочет внутреннюю поверхность моего черепа, несильно, но болезненно царапая зрачки и все больше затрудняя зрение – от светлого к темному, от светлого к темному, от светлого к темному, к темному, к темному…

И высокий, все более громкий стон, точно голос само́й печали.

* * *

– Проснись, Ковач.

Голос был ласковым. Что-то щекотало мою руку. Веки, казалось, слиплись. Я поднял руку, и ладонь натолкнулась на гладкую поверхность лицевой пластины.

– Просыпайся, – уже не так ласково.

От этой смены тона по нервам прошла легкая щекотка адреналина. Я энергично поморгал и сфокусировал зрение. Марсианин по-прежнему был здесь – че, правда, что ли, Так? – но перед ним, на безопасном расстоянии в трех-четырех метрах от меня, стояла фигура в костюме из полисплава с «санджетом» в руках.

До моей руки снова кто-то дотронулся. Я склонил шлем и посмотрел вниз. Перчатку ощупывали тоненькие рецепторы одной из марсианских машин. Я отпихнул ее в сторону. Она запищала и слегка попятилась, затем опять, как ни в чем не бывало, покатилась ко мне.

Каррера рассмеялся. Его смех показался мне слишком громким. Как будто трепетавшие в моей голове крылья оставили ее пустой и такой же хрупкой, как мумифицированные останки, с которыми я делил комнату.

– Вот-вот. Эта херовина меня к тебе и привела, можешь себе представить? Полезная оказалась зверушка.

Тут уж рассмеялся и я. Это показалось мне на тот момент самой подходящей реакцией. Командир «Клина» присоединился к веселью. Подняв левую руку с интерфейсником, он захохотал еще громче:

– Ты меня вот этим надеялся уложить?

– Да не особенно надеялся.

Наш смех оборвался. Его лицевая пластина поднялась, и передо мной возникло его лицо. Под глазами залегли тени. Похоже, даже за то недолгое время, что он провел, выслеживая меня в лабиринте марсианского корабля, он порядком вымотался.

Я напряг ладонь, всего один раз, в слабой надежде, что пистолет Ломанако не залочен персонально на него, а способен взаимодействовать с любой ладонной пластиной «Клина». Каррера заметил мой жест и, отрицательно качнув головой, бросил интерфейсник мне на колени.

– Все равно разряжен. Держи, если хочешь, – некоторым помогает иметь при себе оружие. Чувствуют с ним себя лучше. Наверное, оно им что-то заменяет. Руку матери. Или собственный член. Не хочешь принять смерть стоя?

– Нет, – мягко ответил я.

– Может, откроешь шлем?

– Зачем?

– Просто предоставляю тебе такую возможность.

– Айзек… – я кашлянул.

В горле словно засел комок ржавой проволоки. Слова с трудом процарапывались наружу. Произнести их вдруг показалось чрезвычайно важным.

– Айзек, прости.

Прощения просить будешь потом.

Эти слова всплыли в голове, как подступившие к глазам слезы. Как волчье рыдание, вырвавшееся из груди, когда погибли Ломанако и Квок.

– Хорошо, – сказал он просто. – Но немного поздно.

– Видел, что находится за твоей спиной, Айзек?

– Видел-видел. Впечатляющий, но очень мертвый. И никаких призраков, – он сделал паузу. – Еще что-нибудь хочешь сказать?

Я покачал головой. Он поднял «санджет».

– Это тебе за моих убитых людей, – сказал он.

– Да взгляни же ты на него, твою мать! – воскликнул я, вложив в крик всю силу убеждения посланника, и на какую-то долю секунды его голова дернулась. Я вскочил, распрямляясь в экзокостюме, как пружина, метнул интерфейсник под открытую лицевую пластину, пригнулся и бросился на него.

Скудные крупицы удачи, тетраметовый передоз и остатки боевой готовности посланника. Это все, чем я располагал, и это все я вложил в свой бросок. Послышался треск «санджета», но выстрел пришелся на место, где меня уже не было. Может быть, Карреру сбил мой выкрик, может, брошенный в лицо пистолет, а может, дело было в том же общем усталом осознании, что все кончено.

От удара он попятился, и я зажал «санджет» между нашими телами. Он выставил блок по технике боевого дзюдо, с помощью которого перекинул бы небронированного противника через бедро. Но сила, которой ссудил меня костюм Ломанако, помогла устоять. Еще несколько шагов назад – и мы оба влетели в мумию марсианина. Насест опрокинулся и разбился на части. Мы шлепнулись поверх обломков, как два клоуна, пытаясь подняться и оскальзываясь. Труп рассыпался. Нас окружило облако бледно-оранжевой пыли.

Прости.

Прощения просить будешь потом сам у себя, если его кожа лопнет.

Лицевая пластина Карреры была поднята, он тяжело дышал. И наверняка набрал полные легкие этой пыли. Еще какая-то часть осела на его глазах и открытых участках лица.

Первый вопль он издал, когда почувствовал, как она начинает въедаться в кожу.

Затем последовало еще несколько криков.

Он, шатаясь, попятился от меня. «Санджет» с грохотом упал на пол. Каррера принялся тереть лицо, по всей вероятности только сильнее размазывая по тканям растворяющую их субстанцию. Из груди вырвался низкий горловой звук, а между пальцами показалась бледная красная пена. Затем пыль, похоже, разъела часть голосовых связок, крики стали похожи на бульканье воды в забитой водопроводной трубе.

Продолжая издавать эти звуки, он обрушился на пол, хватаясь за лицо, словно пытаясь удержать его на месте. Изо рта вытекали крупные сгустки крови и куски ткани из поврежденных легких. Когда я поднял «санджет» и нацелил его на Карреру, тот уже захлебывался в собственной крови. Облаченное в полисплав тело содрогалось в конвульсиях.

Прости.

Я приставил дуло к его рукам, закрывавшим плавящееся лицо, и нажал на спусковой крючок.

Глава сорок вторая

Когда мой рассказ подошел к концу, Роспиноджи хлопнул в ладоши, сразу став похожим на ребенка, которым не являлся.

– Просто отлично, – выдохнул он. – Готовый героический эпос.

– Прекрати, – сказал я.

– Нет, я серьезно. Ведь наша планетарная культура так молода. Меньше века истории. Нам такие истории нужны.

– Ну, – я пожал плечами и потянулся к стоявшей на столе бутылке; разбитый локоть отозвался на движение уколом боли. – Могу уступить авторские права. Продай историю «Лапине Групп». Глядишь, сделают из этой херотени конструкт-оперу.

– Вот ты смеешься, – в глазах Роспиноджи вспыхнул предпринимательский огонек. – А ведь на такой домашний продукт есть спрос. Мы практически все импортируем с Латимера, а сколько можно жить чужими мечтами?

Я налил себе очередные полстакана виски:

– Кемп как-то справляется.

– Ой, Такеси, то ж политика. Совсем другое дело. Компот из неокуэллистских сантиментов и старомодного коммин… комму… – он пощелкал пальцами. – Подскажи, ты же с Харлана. Как эта фигня называется?

– Коммунитарианизм.

– Во, точно, – он яростно тряхнул головой. – Такое не выдержит испытания временем, не то что старая добрая героическая сага. Плановое производство, социальное равенство – точно какой-то чертов образовательный конструкт для начальной школы. Кто ж на такое купится, господи Самеди? В чем тут смак? Где кровь и адреналин?

Я отхлебнул виски и, скользнув взглядом по крышам складов Участка 27, принялся рассматривать угловатый скелет основной постройки раскопа, залитый закатным светом. Свежие слухи, поступавшие по запрещенным каналам, а потому наполовину утонувшие в помехах и глушилках, утверждали, что война набирает обороты на экваториальном западе. Контрнаступление Кемпа, не предусмотренное Картелем.

Жаль, что Каррера больше не может ничего предусматривать за них.

Напиток скользнул в желудок, заставив меня слегка поежиться. Виски пробирало довольно сильно, но делало это деликатно и интеллигентно. Это был не тот заубервильский сорт, который мы пили с Люком Депре на прошлой неделе, а по субъективным ощущениям – целую вечность назад. Я почему-то не мог представить, чтобы его можно было найти у Роспиноджи.

– Уж чего-чего, а крови пока хватает, – заметил я.

– Да, пока хватает. Но это на время революции. Ты подумай, что будет после. Предположим, Кемп выиграет эту смехотворную войну и учредит свой ненаглядный институт голосования. Как считаешь, что он сделает потом? А я тебе скажу что.

– Даже не сомневался, что скажешь.

– Меньше чем через год он подпишет те же самые контракты с Картелем, чтобы сохранить прежнюю динамику денежных потоков. А не подпишет – его, э-э, выголосуют вон из Индиго-сити его же собственные люди и подпишут все сами.

– Мне он не кажется человеком, который уйдет мирно.

– Да, в том-то и проблема с голосованиями, – рассудительно произнес Роспиноджи. – Судя по всему. А тебе с ним вообще доводилось пересекаться?

– С Кемпом? Да, несколько раз.

– Ну и какой он?

Такой же, каким был Айзек. Каким был Хэнд. Какие все они. Та же внутренняя сила, та же треклятая уверенность в собственной правоте. Просто он считал правым другое дело.

– Высокий, – ответил я. – В смысле роста.

– А. Ну это да.

Я повернулся к сидящему рядом со мной мальчику:

– А тебя это не беспокоит, Джоко? Расклад, при котором кемписты преуспеют до такой степени?

Он усмехнулся:

– Сомневаюсь, что их политинспекторы как-то отличаются от картельских. У всех есть аппетиты. Да и помимо прочего. С тем, что я получил от тебя, мне хватит денег, чтобы пойти против Старика в цилиндре и выкупить свою заложенную-перезаложенную душу, – он остро взглянул на меня. – При условии, конечно, что мы отключили все твои страховочные передатчики с отложенным запуском.

– Расслабься. Я же сказал, их было всего пять. Достаточно для того, чтобы «Мандрейк» мог какие-то найти, если будет искать, и убедиться, что они и в самом деле существуют. На большее у нас не было времени.

– Хм-м, – Роспиноджи поболтал стаканом; странно было слышать эти рассудительные интонации в таком детском голосе. – Лично мне кажется, что ты безумно рисковал. Что, если «Мандрейк» обнаружила бы все пять?

Я дернул плечом:

– Ну а что если? Хэнд никогда бы не рискнул предположить, что нашел их все: слишком многое стояло на кону. Расстаться с деньгами было безопаснее. На этом основан любой хороший блеф.

– Да. Ну, это же ты у нас чрезвычайный посланник, – он ткнул пальцем в лежавшую на столе тонкую коробочку размером с ладонь, доставшуюся мне от «Клина». – И ты абсолютно уверен, что «Мандрейк» не сможет расшифровать сигнал?

– Можешь мне поверить, – сама эта фраза заставила меня улыбнуться. – Новейшая разработка в области военной маскировки. Без этой коробочки сигнал неотличим от обычной звездной статики. И для «Мандрейк», и для всех остальных. Ты – гордый и единственный обладатель марсианского звездолёта. В высшей степени лимитированного издания.

Роспиноджи убрал прибор в карман и поднял руки:

– Хорошо. Довольно. Мы же уже пришли к соглашению. Можно больше не крутить эту пластинку. Хороший продавец знает, когда остановиться.

– Главное, не пытайся меня кинуть, – сказал я дружелюбно.

– Я человек слова, Такеси. Послезавтра – крайний срок. Лучшее, что можно купить за деньги, – он посопел. – В Лэндфолле, по крайней мере.

– И спеца, чтобы нормально все настроить. Настоящего спеца, не какого-то недоучку с виртуальным образованием.

– Странное заявление для человека, который собирается провести в виртуальности следующее десятилетие. У меня самого, к твоему сведению, виртуальное образование. Бизнес-администрирование. Три десятка виртуальных кейсов за плечами. Гораздо лучше, чем переживать их в реальности.

– Просто фигура речи. Хорошего спеца. Не пытайся срезать угол.

– Ну, если ты мне не доверяешь, – буркнул он раздраженно. – Почему бы тебе не поручить это вашему юному пилоту?

– Она будет наблюдать. И она достаточно разбирается в предмете, чтобы отличить профессионала от халтурщика.

– Не сомневаюсь. Она производит впечатление весьма компетентного специалиста.

Это явное преуменьшение вызвало у меня усмешку. Закодированная защита «Клина», которая норовила заблокировать систему при каждом новом маневре, плюс смертельное радиационное отравление. Амели Вонгсават перенесла все это, всего один раз замысловато выругавшись сквозь стиснутые зубы, и долетела от Дангрека до Участка 27 меньше чем за пятнадцать минут.

– Да. Так оно и есть.

– Знаешь, – Роспиноджи хмыкнул, – прошлой ночью, когда я увидел опознавательные знаки «Клина» на этом монстре, то решил, что на этот раз мое время и в самом деле истекло. Мне и в голову не могло прийти, что линкор «Клина» можно угнать.

– Угу. Это было непросто, – снова поежился я.

Какое-то время мы сидели за столиком, наблюдая, как закатный свет соскальзывает все ниже по опорам конструкций. На улице, где находился склад Роспиноджи, дети играли в какую-то игру, где нужно было много бегать и кричать. Их смех плыл вверх, точно дым от барбекю, достигая площадки, где сидели мы.

– Вы дали ему имя? – наконец нарушил молчание Роспиноджи. – Этому звездолету?

– Нет, как-то не было на это времени.

– Так я и думал. Ну вот зато сейчас есть. Какие-нибудь идеи?

Я пожал плечами:

– «Вардани»?

– А, – он пристально посмотрел на меня. – А ей это понравится?

Я поднял стакан и осушил его одним глотком:

– А я, на хрен, знаю?

* * *

С тех пор как я выполз из портала, она со мной почти не разговаривала. Убийство Ламонта, похоже, в каком-то смысле стало последней каплей. Либо это, либо как я в экзокостюме, как автомат, прочесывал берег, уничтожая стеки сотни с лишним мертвых солдат «Клина», по-прежнему лежащих на песке. Ее лицо, когда она закрывала портал, было лишено всякого выражения, как у дешевой синтетовской оболочки. Как андроид, она проследовала за мной и Вонгсават в трюм «Доблести Энгины Чандры», а когда мы прибыли к Роспиноджи, заперлась в своей комнате и уже не выходила оттуда.

Я не испытывал желания ни в чем ее убеждать. Слишком устал для разговора, который нам был нужен, не очень верил, что он вообще нужен – и в любом случае, сказал я себе, пока не договорюсь с Роспиноджи, мне есть о чем волноваться.

С Роспиноджи я договорился.

На следующее утро меня разбудил шум неловко заходящего на посадку катера, в котором сидела бригада спецов из Лэндфолла. Испытывая легкое похмелье после виски и мощного коктейля из антирадиационных препаратов напополам с болеутоляющими, которые Роспиноджи закупает на черном рынке, я спустился их встретить. Молодые, лощеные и наверняка отлично знающие свое дело, они оба с первого взгляда вызвали у меня раздражение. Для затравки мы с ними немного попрепирались при молчаливом попустительстве Роспиноджи, но я явно терял способность внушать страх. Их реакция ни разу не вышла за пределы «что это за чудной полутруп в экзокостюме». В конце концов я сдался и провел их к линкору, где у входа, скрестив на груди руки, уже ждала Вонгсават с мрачным видом собственницы. Разглядев ее, спецы резко поумерили гонор.

– Все нормально, – сказала она мне, когда я попытался пройти за ними внутрь. – Пойди лучше к Тане. Мне кажется, она хочет поговорить.

– Со мной?

Пилот нетерпеливо дернула плечом:

– С кем-нибудь, и, видимо, эта участь досталась тебе. Мне она ничего не говорит.

– Она все еще в своей комнате?

– Вышла, – Вонгсават неопределенно махнула рукой в сторону кучки зданий, представлявших собой центральный квартал Участка 27.– Иди. За этими типами я присмотрю.

Я нашел Вардани через полчаса на одной из улиц верхних уровней города. Она стояла и смотрела на фасад здания, куда был вмурован небольшой кусок марсианского строения – идеально сохранившиеся, выкрашенные в синий фрагменты, зацементированные с обеих сторон и ставшие частью стены и арки. Поверх техноглифов иллюминиевой краской была выведена жирная надпись: «ФИЛЬТРАЦИОННАЯ СВАЛКА». В проеме арки виднелись лежавшие на пересохшей земле детали оборудования. Уложенные относительно ровными рядами, они походили на всходы каких-то странных посевов. Вдоль рядов бесцельно расхаживали две фигуры в комбинезонах, что-то там высматривая.

При моем приближении она обернулась. Лицо ее выглядело изможденным и выдавало гнев, по-прежнему снедавший ее изнутри.

– Выслеживаешь меня?

– Нет, случайно наткнулся, – солгал я. – Удалось поспать?

Она покачала головой:

– В ушах до сих пор крики Сутьяди.

– Это да.

Пауза затягивалась. Я кивнул на арку:

– Ты туда?

– Ты что, обал… Нет. Я остановилась взглянуть на… – она беспомощно взмахнула рукой, указывая на покрытую краской марсианскую стену.

Я вгляделся в глифы:

– Инструкции по сборке сверхсветового двигателя, правильно я понимаю?

Она чуть было не улыбнулась.

– Нет, – ее пальцы пробежались вдоль контура одного из техноглифов. – Это учебный материал. Что-то среднее между стихотворением и правилами безопасности для молодежи. Какая-то часть – уравнения, скорее всего, для расчета аэродинамического качества. Это еще и своего рода граффити. Тут написано… – она запнулась и снова покачала головой, – …невозможно пересказать, что тут написано. Но тут содержится, м-м, обещание. Обещание просветления, постижения вечности, которые дает мечта о полете прежде самого полета. А еще рекомендация предварительно хорошенько опорожнить кишечник перед тем, как пролетать над населенной местностью.

– Ты меня дразнишь. Не написано там этого.

– Написано. Да еще и в связке с уравнениями, – она отвернулась. – Они были мастерами интеграции. Насколько мы можем судить, их психике не была свойственна фрагментация.

Этот исторический экскурс, похоже, лишил Вардани сил. Голова ее поникла.

– Я шла к раскопу, – сказала она. – В то кафе, что нам в прошлый раз показывал Роспиноджи. Думаю, у меня в желудке мало что удержится, но…

– Да, конечно. Я тебя провожу.

Она покосилась на экзокостюм, который теперь, под одеждой, которую мне ссудил главный предприниматель Участка 27, бросался в глаза.

– Может, и мне таким надо разжиться?

– Вряд ли стоит утруждаться, учитывая, сколько времени нам осталось.

Мы побрели вверх по склону.

– Ты уверен, что дело выгорит? – спросила она.

– Какое? Обменять самое революционное археологическое открытие последних пятисот лет на генератор виртуальности и стартовое окно по ценам черного рынка? А ты как думаешь?

– Я думаю, что Роспиноджи – сраный торгаш, и доверять ему можно не больше, чем Хэнду.

– Таня, – сказал я мягко. – Это же не Хэнд продал нас «Клину». У Роспиноджи на руках лучшая сделка тысячелетия, и он это знает. В этом вопросе на него спокойно можно положиться, поверь мне.

– Ну… Это же ты у нас посланник, а не я.

Кафе не сильно изменилось с прошлого раза – унылое скопление пластиковых столов и стульев в тени огромных столбов и стоек основной конструкции раскопа. Над головой бледно светилось голоменю, а из динамиков сочилось приглушенное мурлыканье Лапине. Повсюду без всякой видимой системы были расставлены марсианские артефакты. Мы были единственными клиентами.

Из какого-то закутка вышагнул смертельно скучающий официант и с недовольным видом встал у нашего столика. Я бросил взгляд на меню, потом на Вардани. Она отрицательно покачала головой.

– Мне только воды, – сказала она. – И сигареты, если есть.

– «Седьмой раскоп» или «Волю к победе»?

Она поморщилась:

– «Седьмой раскоп».

Официант посмотрел на меня в явной надежде, что я не испорчу его день и не закажу какое-нибудь блюдо.

– Кофе есть?

Он кивнул.

– Давайте. Черный. С виски.

Он поплелся прочь. За его спиной я саркастически поднял бровь.

– Не докапывайся ты до него. Думаю, работать здесь – то еще удовольствие.

– Могло быть и хуже. Мобилизация, например. Ну и потом, – я обвел рукой окружавшие нас артефакты, – ты посмотри на декор. Разве не предел мечтаний?

Слабая улыбка.

– Такеси, – она склонилась над столом. – Когда вы настроите оборудование, я… я к вам не присоединюсь.

Я кивнул. Ожидаемый поворот.

– Прости.

– Да за что тут извиняться?

– Ты… Ты много сделал для меня за два последних месяца. Вытащил из лагеря…

– Мы тебя вытащили из лагеря, потому что ты нам была нужна. Забыла, что ли?

– Я это сказала, потому что злилась. Не на тебя, но…

– Да на меня, на меня. На меня, на Шнайдера, на каждого человека в форме, – я пожал плечами. – Я тебя не виню. И ты была права. Мы тебя вытащили, потому что ты была нам нужна. Ты мне ничем не обязана.

Она не отрывала взгляда от своих сложенных на коленях рук.

– Ты помог мне восстановиться, Такеси. Тогда я не хотела признаваться в этом даже самой себе, но эта реабилитационная хрень посланников действительно работает. Мне становится все лучше. Медленно, но становится.

– Ну и славно, – поколебавшись, я заставил себя продолжить. – Факт остается фактом. Я это сделал, потому что ты была мне нужна. Входило в пакет услуг: какой смысл спасать тебя из лагеря, оставив там при этом половину твоей души?

Ее рот дернулся:

– Души?

– Извини, просто фигура речи. Слишком много времени провел в компании Хэнда. Послушай, у меня нет проблем с твоим отказом. Мне любопытна причина, по которой ты отказываешься, только и всего.

В эту минуту приплелся официант с нашим заказом, и мы замолчали. Таня Вардани распечатала пачку сигарет и протянула одну мне. Я покачал головой:

– Я бросил. Эта дрянь опасна для здоровья.

Она почти беззвучно рассмеялась и прикурила. Вверх потянулась извилистая струйка дыма. Официант удалился. Я отхлебнул кофе с виски и был приятно удивлен. Дым от сигареты Вардани плыл между балками конструкции.

– Почему я остаюсь?

– Почему ты остаешься?

Ее взгляд опустился к поверхности стола:

– Я не могу сейчас уйти, Такеси. Рано или поздно наша находка станет достоянием гласности. Они снова откроют портал. Или отправят туда межпланетный крейсер. Или и то и другое.

– Ну да, рано или поздно. Но пока этому мешает война.

– Я подожду.

– Почему бы не подождать на Латимере? Там намного безопаснее.

– Не могу. Как ты и сказал, перелет на «Чандре» займет минимум одиннадцать лет. Это при полном ускорении и без учета коррекции курса, которую, возможно, придется делать Амели. Кто знает, что может здесь случиться за следующие одиннадцать лет?

– Например, может закончиться война.

– Война может закончиться в следующем году, Такеси. Тогда Роспиноджи захочет что-нибудь предпринять в отношении своей инвестиции, и я хочу быть здесь, когда дело дойдет до этого.

– Десять минут назад ты ему доверяла не больше, чем Хэнду. Теперь же собираешься работать на него?

– Мы, э-э… – она снова принялась рассматривать свои руки. – У нас был разговор об этом сегодня утром. Он готов укрывать меня до тех пор, пока ситуация не утрясется, – на ее губах появилась чуть смущенная улыбка. – С началом войны в отношении мастеров Гильдии ощущается некоторый дефицит. Наверное, я тоже часть его инвестиции.

– Наверное, – я продолжал возражать, сам толком не понимая, почему так упорно пытаюсь ее отговорить. – Ты же понимаешь, что это вряд ли поможет, если за тобой придет «Клин»?

– А что, это вероятно?

– Вполне ве… – я вздохнул. – Да нет, не очень. У Карреры, скорее всего, имеется резервная копия где-нибудь в укромном хранилище, но, что он мертв, поймут не сразу. И еще больше времени уйдет, чтобы получить разрешение на переоблачение. И даже если он доберется до Дангрека, там не осталось никого, кто мог бы рассказать ему о происшедшем.

Она вздрогнула и отвернулась.

– Я должен был это сделать, Таня. Мы должны были замести следы. Уж ты-то должна это понимать.

– Что? – ее взгляд снова обратился ко мне.

– Я говорю… Уж ты-то должна понимать, – я выдержал ее взгляд. – Ведь именно это пришлось сделать в прошлый раз тебе. Так ведь?

Она снова непроизвольно отвела глаза. С ее сигареты сорвалась струйка дыма, которую тут же подхватил ветер.

Я наклонился вперед, в повисшую между нами тишину:

– Теперь это уже почти не имеет значения. У тебя нет нужных навыков, чтобы взорвать нас где-нибудь на полпути к Латимеру, а после того, как мы туда доберемся, ты меня больше уже никогда не увидишь. Не увидела бы. А вот теперь, оказывается, ты с нами и не летишь. Как я и сказал, мне любопытно.

Ее рука шевельнулась, словно сама собой. Таня затянулась, механически выдохнула дым. Ее глаза были устремлены на что-то невидимое с того места, где сидел я.

– Как давно ты об этом знаешь?

– Как давно? – я задумался. – Честно говоря, мне кажется, я знал с того самого дня, как мы вытянули тебя из лагеря. Не мог определить, что именно, но понимал, что что-то не так. Кто-то уже пытался вытащить тебя до нас. Комендант лагеря случайно обмолвился об этом перед тем, как снова уйти в отключку.

– Какая нетипичная для него разговорчивость, – снова затянувшись, она с шумом выпустила дым сквозь стиснутые зубы.

– Ну что ж поделаешь. Потом еще, разумеется, эти твои приятели на рекреационном уровне «Мандрейк». Вот тут мне, конечно, надо было все сразу просечь. Это ж старый как мир проститутский трюк. Взять лоха за член, завести в темный переулок и сдать на руки сутенеру.

Она дернулась. Я выдавил усмешку:

– Извини. Фигура речи. Просто чувствую себя дураком. Скажи-ка, а ствол, приставленный к твоей голове, – это было как, для отвода глаз или всерьез?

– Не знаю, – она покачала головой. – Это были бойцы революционной гвардии. Боевики Кемпа. Они прикончили Дэна, когда он напал на их след. Убили, сожгли стек и продали тело на запчасти. Рассказали мне об этом, пока мы ждали тебя. Может, чтобы напугать, не знаю. Думаю, они скорее пристрелили бы меня, чем отпустили.

– Да уж, они были зашибись как убедительны. Но ты все равно их вызвала, да?

– Да, – сказала она самой себе, будто впервые осознавая истину. – Вызвала.

– Не хочешь объяснить почему?

Она еле заметно шевельнулась, то ли слегка качнув головой, то ли просто поежившись.

– Ладно. Не хочешь хотя бы объяснить как?

Она взяла себя в руки и посмотрела на меня:

– Кодированный сигнал. Договорилась с ними, когда вы с Яном ходили примериваться к «Мандрейк». Сказала ждать отмашки и позже позвонила из своей комнаты в Башне, когда уже была уверена, что мы точно отправляемся в Дангрек, – по ее лицу скользнула улыбка, но голос оставался бесстрастным, как у машины. – Оформила заказ на нижнее белье. По каталогу. Под видом номера – локационный код. Элементарщина.

Я кивнул:

– Ты всегда была кемписткой?

Она нетерпеливо поерзала.

– Я не местная, Ковач. У меня нет никаких политических… У меня здесь нет никаких прав на политические пристрастия, – она метнула на меня сердитый взгляд. – Но бога ради, Ковач. Это же все-таки их долбаная планета, так ведь?

– Смахивает на политические пристрастия, как по мне.

– Ну да, здорово, наверное, не иметь никаких убеждений, – она сделала еще несколько затяжек, и я заметил, что ее рука слегка дрожит. – Хотела бы я быть таким же высокомерным безразличным морализатором, как ты.

– Ну это легко нарабатывается, Таня, – я почувствовал, что невольно начинаю оправдываться. – Поработай военным советником у Джошуа Кемпа, когда Индиго-сити разрывают на части массовые беспорядки. Не забыла еще милашек ингибиторов, которых на нас напустил тогда Каррера? Первый раз я увидел их в действии на Санкции IV, когда гвардейцы Кемпа применили их во время протестов торговцев артефактами в Индиго-сити за год до начала войны. Максимальная мощность, непрерывный разряд. Никакой пощады эксплуататорским классам. Поучаствуешь несколько раз в разгоне беспорядков и сразу станешь довольно-таки безразличной.

– И ты, значит, решил переметнуться, – в ее голосе звучало такое же презрение, что я слышал тем вечером в баре, когда она спровадила Шнайдера.

– Ну не сразу. Какое-то время я раздумывал, не убить ли Кемпа, но это того не стоило. Его место бы занял какой-нибудь родственник или другая сука из верхушки. А на ту пору уже стало более-менее очевидно, что война неизбежна. Как говорит Куэлл, эти вещи должны идти своим гормональным путем.

– И это и есть твой способ выжить? – прошептала она.

– Таня. Я с тех пор только и делал, что пытался выбраться.

– Я… – она содрогнулась. – Я же видела все своими глазами, Ковач. В Лэндфолле, во время перестрелки в офисе того промоутера, в Башне «Мандрейк», на побережье в Дангреке, где ты расправился со своими же собственными товарищами. Я… я завидовала тебе. Тому, как ты можешь уживаться сам с собой.

Не найдясь с ответом, я схватился за свой кофе с виски. Вардани, похоже, не заметила моего замешательства.

– А я вот не могу, – беспомощный, обороняющийся жест. – Я не могу выкинуть их всех из головы. Дхасанапонгсакула, Арибово, остальных. Я даже, по большей части, не видела, как они умирали, но они… все продолжают… – она с усилием сглотнула подступивший к горлу ком. – Как ты понял?

– А вот сейчас не отказался бы от сигареты.

Она безмолвно вручила мне пачку. Я прикурил и затянулся, но никакого облегчения не почувствовал. Организм был так измотан радиацией и препаратами Роспиноджи, что было бы удивительно, если бы облегчение вдруг наступило. Привычное действие слегка успокаивало нервы, только и всего.

– Интуиция посланников работает иначе, – сказал я медленно. – Как я уже говорил, было понятно, что что-то не так. Просто не хотелось в это верить. Ты, кхм, ты производишь хорошее впечатление, Таня Вардани. Какая-то часть меня отказывалась верить, что это ты. Даже после того, как ты устроила саботаж в грузовом отсеке.

– Вонгсават сказала… – начала она.

– Да, я знаю. Она до сих пор считает, что это дело рук Шнайдера. Я ее не разубеждал. Я и сам практически не сомневался, что это Шнайдер, после того как он дал деру. Как я уже сказал, не хотелось думать, что это могла сделать ты. Когда подозрение пало на Шнайдера, я нацелился на него, как самонаводящаяся ракета. Тот момент, когда я его вычислил в причальном доке. Знаешь, что я почувствовал? Облегчение. Загадка решена, и не надо думать, кто еще может быть причастен. Как тебе такое безразличие, а?

Она не ответила.

– Но оставалась куча ниточек, которые не позволяли объяснить все одним Шнайдером. И подготовка посланника фиксировала странности до тех пор, когда их уже стало невозможно игнорировать.

– Например?

– Например, вот это, – я вытряхнул из кармана портативный стек данных. Мембрана легла на стол, и в проекторе инфокатушки закружились гранулы света. – Очисти экран, будь добра.

Она с любопытством взглянула на меня, затем наклонилась и сгребла инфогранулы в верхний левый угол катушки. Этот жест воскресил в памяти часы, которые я провел за экранами ее мониторов, наблюдая, как она работает. Я кивнул и улыбнулся:

– Интересная манера. Остальные, как правило, сметают их вниз. Наверное, такой жест представляется более окончательным, дает большее удовлетворение. А ты нет. Ты смахиваешь их вверх.

– Вычинский. Это его привычка.

– Ты у него подхватила?

– Не знаю, – она пожала плечами. – Возможно.

– А ты, случайно, не Вычинский?

Она даже усмехнулась:

– Нет, не он. Я работала с ним в Брэдбери и на Земле Нкрумы, но я вдвое его моложе. С чего тебе такое пришло в голову?

– Да ни с чего. Мелькнула такая мысль. Просто в киберсекс-виртуальности… В том, как ты изменила внешность, прослеживался мужской вкус. Ну вот и подумалось. Кто лучше мужчины знает, как воплотить мужскую фантазию?

Она улыбнулась:

– Неверно, Такеси. Наоборот. Кто лучше женщины знает, как воплотить мужскую фантазию?

На долю мгновения между нами промелькнула искра какого-то тепла – и тут же угасла, едва успев появиться. Улыбка Вардани стерлась:

– Так о чем ты говорил?

Я указал на катушку:

– В таком виде ты ее оставляешь, когда выключаешь. В таком виде ты ее оставила в каюте траулера. Наверное, после того как закрыла портал перед носом Дхасанапонгсакула и его коллег, и после того как прикончила и сбросила в сетях за борт тех двоих, что ждали на траулере. Я ее увидел утром после вечеринки. Тогда не обратил внимания, но, как я и сказал, именно так и работает подсознание посланника. Подбирает деталь за деталью, пока из них не начнет складываться единая картина.

Она пристально смотрела на инфокатушку, но я все равно заметил, как по ее телу прошла дрожь, когда я упомянул имя Дхасанапонгсакула.

– Стоило начать искать в этом направлении, сразу стали попадаться и другие детали. Коррозионные гранаты в грузовом отсеке. Да, естественно, это Шнайдер отключил бортовые мониторы на «Нагини», но ты же с ним спала. Старая любовь не ржавеет. Думаю, тебе было не сложнее подбить его на это, чем заманить меня на рекреационный уровень в «Мандрейк». Сначала я никак не мог увязать одно с другим, ведь ты так хотела доставить по назначению заявочный буй. Зачем сначала выводить буи из строя, а потом так стараться установить уцелевший?

Она судорожно кивнула. Ее мысли все еще были в основном заняты Дхасанапонгсакулом. Я говорил в пустоту.

– Это казалось бессмысленным, пока я не вспомнил, что еще было уничтожено. Не буи. Аппаратура УЛПиО. Ты не оставила ни одного комплекта. Ведь в этом случае никто бы не смог загрузить Дхасанапонгсакула и остальных в виртуал и выяснить, что с ними произошло. Конечно, в конце концов мы бы доставили их в Лэндфолл и все узнали. Но. Ты же не планировала, что мы вернемся?

Это заставило ее очнуться. Усталые глаза взглянули на меня сквозь завитки дыма.

– Знаешь, когда все более-менее встало на свои места? – я глубоко вдохнул порцию собственного дыма. – На обратном пути к порталу. Штука в том, что я был почти уверен, что, когда до него доберусь, он окажется закрыт. Я не сразу понял, почему так считаю, но мне так казалось. Они вошли в портал – и он закрылся за ними. Как это могло случиться и почему бедняга Дхасанапонгсакул оказался снаружи в одной футболке? И тут я вспомнил водопад.

Она ошарашенно поморгала:

– Водопад?

– Ага. Любой нормальный человек после секса столкнул бы меня в водопад и рассмеялся. На пару со мной. А ты вместо этого заплакала, – я стал изучать кончик сигареты, словно он меня заинтересовал. – Ты стояла у портала вместе с Дхасанапонгсакулом и толкнула его внутрь. И закрыла портал. Ведь чтобы его закрыть, двух часов не надо, правильно, Таня?

– Не надо, – прошептала она.

– Ты уже тогда думала, что и со мной придется проделать то же самое? Тогда, у водопада?

– Я… – ее голова качнулась. – Не знаю.

– Как ты убила тех двоих с траулера?

– Парализатор. Потом сети. Они утонули прежде чем пришли в сознание, – она прочистила горло. – Потом я вытащила их – собиралась, не знаю, похоронить где-нибудь. Может, даже выждать несколько дней и подтащить к порталу, попытаться его открыть, чтобы сбросить их к остальным. Я запаниковала. Не могла там оставаться, гадая, а вдруг Арибово и Вэн найдут способ снова открыть портал, прежде чем у них закончится воздух.

Она взглянула на меня с вызовом.

– Не то чтобы я на самом деле в это верила. Я же археолог, я знаю, как… – она помолчала. – Я бы и сама не успела его открыть, чтобы их спасти. Просто… Портал… То, что он значил. Сидеть там, на траулере, зная, что они находятся буквально по другую сторону. Задыхаются. За миллионы километров от меня и одновременно прямо в той пещере. Так близко. Словно там меня поджидало нечто огромное.

Я кивнул. На берегу в Дангреке я рассказал Вардани и Вонгсават о вмурованных в стены марсианского корабля трупах, которые обнаружил, пока мы с Каррерой охотились друг за другом. Но не рассказал ни одной из них о последних тридцати минутах пребывания на борту, о том, что я там видел и слышал, шагая обратно в гулкой пустоте причального дока с импеллер-байком Карреры на плечах, о тенях, кружившихся вокруг меня до самого входа в портал. Какое-то время спустя мое поле зрения сузилось до размытого светового пятна, видневшегося во мраке впереди, и я не решался смотреть по сторонам, боясь того, что могу там увидеть, что может таиться там, протягивая ко мне свою когтистую руку. Я просто плыл на свет, почти не веря, что все еще вижу его, с ужасом ожидая, что в любую секунду он исчезнет, оставив меня в темноте.

Тетраметовые галлюцинации, сказал я себе позже, и на таком объяснении и предпочел остановиться.

– Ну а почему ты не ушла на траулере?

Она снова покачала головой и затушила сигарету.

– Запаниковала. Я вырезала стеки у тех двоих в сетях, и тут просто… – Она содрогнулась. – Как будто на меня кто-то смотрел. Я снова сбросила их за борт, зашвырнула стеки подальше в море. А потом просто сбежала. Даже не попытавшись взорвать пещеру или замести следы. Шла пешком до самого Заубервиля, – ее голос неуловимо изменился. – Последние пару километров меня подвез на наземной машине один парень. Молодой парень с двумя детьми, возвращался домой после гравиглайдинга. Наверное, они все теперь мертвы.

– Да.

– Я… Заубервиль находился слишком близко. Я отправилась на юг. Когда Протекторат подписал соглашение, я находилась в окрестностях Буткинари. Шла с колонной беженцев, когда меня взяли солдаты Картеля. Бросили нас всех в лагерь. Тогда мне это показалось воздаянием.

Она нашарила новую сигарету и сунула в рот. Покосилась на меня:

– Что, не смешно?

– Нет, – я залпом выпил кофе. – Удивляет выбор места. Что ты делала возле Буткинари? Почему не отправилась обратно в Индиго-сити? Ты же кемпистка, и всякое такое.

Она состроила гримасу:

– Не думаю, что кемписты бы мне обрадовались, Такеси. Я убила всех членов их экспедиции. Такое нелегко было бы объяснить.

– Кемписты?

– Ну да, – в ее тоне невольно проскочила нота веселого удивления. – А кто, ты думаешь, финансировал это предприятие? Вакуумные костюмы, буровые установки, строительное оборудование, аналоговые модули, системы обработки данных для портала. Сам посуди, Такеси. Мы же стояли на пороге войны. Откуда, ты думаешь, мы все это взяли? Кто, по-твоему, стер сведения о портале из лэндфолльского архива?

– Как я и сказал, – пробормотал я, – думать об этом как раз не хотелось. Значит, это была кемпистская затея. Так почему ты их убила?

– Я не знаю, – она дернула рукой. – Показалось, что так надо. Я не знаю, Ковач.

– Объяснение не хуже прочих, – я раздавил окурок, подавил искушение взять еще одну сигарету, после чего все-таки взял. Смотрел на Вардани и ждал.

– Это… – она запнулась, покачала головой, начала снова, раздраженно и тщательно выговаривая слова. – Мне казалось, я на их стороне. Все было логично. Мы понимали друг друга. В руках Кемпа корабль станет козырем, с которым Картелю придется считаться. Это могло принести нам победу в войне. Бескровную победу.

– Угу.

– Потом выяснилось, что перед нами военный корабль. Арибово нашла в носовой части орудийную батарею. Ошибиться с идентификацией было практически невозможно. Потом еще одну. Я, кхм… – она замолчала и выпила воды; затем снова прочистила горло. – Они изменились. Практически на глазах, все.

Даже Арибово. Раньше она была не такая… Они как будто стали одержимыми. Словно их поработило чье-то чужое сознание, как в хоррор-эксперии. Точно что-то вышло из портала и… – еще одна гримаса. – Наверное, я никогда их толком не понимала. Двое на траулере – они были из партийного руководства, их я вообще не знала. Но теперь все заговорили как под копирку. О том, что можно сделать. О неизбежности. О революционной необходимости. Уничтожить Лэндфолл с орбиты. Включить двигатели – они уже думали о сверхсветовых скоростях, – и перенести войну на Латимер. Устроить там бомбардировки планетарного масштаба: Латимер-сити, Портосент, Суфриер… Разрушить все, как Заубервиль, пока Протекторат не капитулирует.

– И что, они могли это сделать?

– Возможно. Системы, найденные на Земле Нкрумы, оказались довольно просты в обращении, достаточно усвоить азы. Если этот корабль был хоть в чем-то похож… – она дернула плечом. – Но он не был. Тогда мы этого не знали. Они полагали, что могли. В этом и дело. Козыри их не интересовали. Они хотели получить боевую машину. И я дала им ее. Они радовались убийству миллионов людей, как хорошей шутке. Обсуждали это вечерами под выпивку. Распевали сраные революционные песни. Прятались за риторикой. Все то говно, что льется с правительственных каналов, только развернутое на сто восемьдесят градусов. Громкие лозунги, политическая теория – все для того, чтобы оправдать применение машины убийства планетарного калибра. И все это дала им я. Не думаю, что без меня они смогли бы снова открыть портал. Они же были всего-навсего скребунами. Я была им нужна. Никого другого они найти не смогли, все мастера Гильдии уже давно лежали в криокапсулах лайнеров и держали курс на Латимер, или же затаились где-нибудь в Лэндфолле, ожидая оплаченной Гильдией гиперпереброски. Вэн и Арибово разыскали меня в Индиго-сити. Умоляли о помощи. И я помогла, – в ее лице, обращенном ко мне, я видел что-то вроде мольбы. – Я дала им ее.

– Но ты же забрала ее обратно, – сказал я мягко.

Ее пальцы нервно бегали по столу. Я накрыл ее руку своей.

– Ты и с нами собиралась поступить так же? – спросил я, дождавшись, пока она немного успокоится.

Она попыталась отнять руку, но я не отпустил.

– Это теперь не имеет значения, – сказал я с нажимом. – Все уже произошло, теперь с этим придется жить. Так это делается, Таня. Просто признайся, что это правда. Если не мне, то хотя бы себе.

Ее лицо осталось неподвижным, но в уголке глаза набухла слеза.

– Не знаю, – прошептала она. – Я просто пыталась выжить.

– Сойдет, – ответил я.

Мы сидели, молча держась за руки, пока официант под действием какого-то извращенного импульса вдруг не пришел узнать, не нужно ли нам что-нибудь еще.

* * *

Позже, на обратном пути, мы снова прошли мимо свалки железа и вмурованного в цементную стену марсианского артефакта. Перед глазами вновь возникли застывшие в агонии марсиане, поглощенные пузырящимися стенами собственного корабля. Тысячи марсиан повсюду, куда хватает глаз, до самого темного горизонта астероидной громады судна; тонущая раса ангелов, бьющих крыльями в последней безумной надежде избежать той неведомой катастрофы, которая постигла корабль в разгаре боя.

Покосившись на Таню Вардани, я вдруг понял с ясностью эмпатинового прихода, что и перед ее глазами стоит та же самая картина.

– Надеюсь, он сюда не прилетит, – пробормотала она.

– Кто?

– Вычинский. Когда новости дойдут до него, он захочет приехать, посмотреть на нашу находку. Думаю, то, что он увидит, может его уничтожить.

– А что, ему дадут приехать?

Она пожала плечами.

– Трудно будет помешать, если он по-настоящему захочет сюда добраться. Его списали на пенсию, и все последнее столетие у него какая-то синекура в Брэдбери, но у него по-прежнему есть тайные сторонники в Гильдии. Ореола его славы еще вполне хватает. Плюс чувства вины за то, как с ним обошлись. Кто-нибудь сделает одолжение и устроит гиперпереброску как минимум до Латимера. Ну а там… его личных средств еще вполне хватит на то, чтобы продолжить путь самостоятельно, – она покачала головой. – Но это его убьет. Его ненаглядные марсиане, сражающиеся и гибнущие целыми когортами, совсем как люди. Массовые убийства; бюджеты целых планет, вбуханные в военные машины. Это ломает все его представления.

– Ну, они все-таки племя хищников.

– Да я знаю. Хищники получают интеллектуальное преимущество, хищники занимают доминирующее положение, хищники двигают эволюционный процесс, создают цивилизацию и покоряют космос. Все та же старая задолбавшая песня.

– Все та же старая задолбавшая Вселенная, – мягко возразил я.

– Да просто…

– По крайней мере они воевали не друг с другом. Ты сама говорила, что второй корабль был не марсианским.

– Да, но не знаю. На марсианский он, конечно, не похож. Ну а чем это лучше? Сплотить свою расу для того, чтобы пойти и надрать задницу какой-то другой? Неужели они не могли преодолеть этот этап развития?

– Похоже, не могли.

Она не слушала, невидящим взглядом уставившись на вмурованный артефакт:

– Они, наверное, осознавали, что на них надвигается смерть. Это явно что-то инстинктивное, попытка улететь. Как попытка убежать от падающей бомбы. Или загородиться руками от летящей пули.

– И тогда корпус, что, начал таять?

Она опять медленно покачала головой.

– Не знаю, не похоже. Я об этом думала. У орудий, которые мы видели, было какое-то более фундаментальное действие. Они меняли… – она покрутила руками, – не знаю, длину волны материи? Что-нибудь гиперпространственное? Что-то за пределами трехмерности? Такое создавалось ощущение. Я думаю, корпус исчез. Думаю, они оказались в открытом космосе – все еще живые, потому что корабль в каком-то смысле оставался там же, где и был, но они понимали, что он вот-вот исчезнет окончательно. И думаю, тогда и попытались улететь.

Я слегка поежился, вспоминая увиденное.

– Наверное, самую серьезную атаку мы не застали, – продолжала Таня. – То, что видели мы, и близко на нее не похоже.

Я хмыкнул:

– Ну да, у автоматики же были в распоряжении сотни тысяч лет, чтобы поработать над битвой. Понятно, что сейчас она довела свои действия до уровня искусства. Слышала, что сказал Хэнд перед тем, как все пошло вразнос?

– Нет.

– Он сказал: «Вот что убило остальных». Того, что мы нашли в коридоре, но и прочих тоже. Вэна, Арибово, других членов команды. Вот поэтому они оставались снаружи до тех пор, пока не кончился воздух. С ними случилось то же самое, так ведь?

Она остановилась и посмотрела мне в лицо:

– Послушай, но если это так…

Я кивнул:

– Вот-вот. Я тоже так подумал.

– Мы же рассчитали кометарную траекторию. По счетчикам с глифами, а потом, для верности, с помощью наших инструментов. Период вращения составил двенадцать тысяч стандартных лет, плюс-минус. Если с командой Арибово произошло то же самое, значит…

– Значит, было еще одно пересечение, с другим военным кораблем. Год-полтора назад. И кто знает, какая орбита у этого судна.

– Статистически… – выдохнула она.

– Именно. Вот и тебе это пришло в голову. Какова статистическая вероятность того, что двум экспедициям с интервалом в полтора года одинаково не повезет пересечься с двумя разными кораблями?

– Астрономически малая.

– Это еще скромная оценка. Такое совпадение практически невозможно.

– Если только…

Я опять кивнул, улыбнувшись при виде того, как по мере своих рассуждений она на глазах начинает заряжаться энергией.

– Точно. Если только там вокруг не летает столько всего, что подобная встреча – событие очень частое. То есть, иными словами, если мы не имеем дело с циклически повторяющимися фрагментами сражения в масштабе целой планетной системы.

– Такое мы бы заметили, – возразила она неуверенно. – Кто-нибудь уже обнаружил бы их.

– Вряд ли. Расстояния немаленькие, и даже пятидесятикилометровый корабль – штука довольно скромная по астероидным стандартам. Да и помимо всего прочего – мы же не искали. Как только мы сюда прилетели, то зарылись носом в землю, хватая все, что неглубоко лежит, и все, что можно побыстрее продать. Окупаемость инвестиций. Вот девиз Лэндфолла. Мы и думать забыли, что можно искать в каком-то другом направлении.

Она рассмеялась – по крайней мере, было на это похоже:

– А ты сам-то, часом, не Вычинский, а, Ковач? А то временами буквально повторяешь его слова.

Я изобразил еще одну улыбку:

– Нет, и я тоже не Вычинский.

В кармане загудел телефон, который дал мне Роспиноджи. Я потянулся за ним, морщась от боли в локте.

– Да?

– Это Вонгсават. Ребята закончили. Можем улететь сегодня вечером, если хочешь.

Я бросил взгляд на Вардани и вздохнул:

– Да. Хочу. Через пару минут буду.

Убрав телефон, я снова зашагал вперед. Вардани двинулась следом.

– Эй, – окликнула она.

– М-м-м?

– Вот это про поиск в другом направлении? Вместо того чтобы копаться в земле? Это откуда вдруг взялось, мистер «я не Вычинский»?

– Не знаю, – пожал плечами я. – Может быть, с Харлана. Это единственное место во всем Протекторате, где, думая о марсианах, приходится смотреть вверх, а не вниз. Разумеется, у нас тоже есть раскопки и археологические находки. Но единственное, что напоминает о марсианах постоянно, это орбитальники. Они кружат над головой каждый день твоей жизни, словно ангелы, сжимающие в нервных пальцах меч. Часть ночного неба. Все, что мы обнаружили здесь, вообще-то совсем меня не удивляет. Давно пора.

– Да.

Энергия, которая снова возвратилась к ней, слышалась теперь и в ее голосе, и я понял, что с ней все будет в порядке. В какой-то момент мне казалось, что она отказалась лететь с нами по другой причине; что осесть здесь и ждать конца войны было каким-то непонятным наказанием, к которому она сама себя приговорила. Но энтузиазм, который сейчас прозвучал в ее голосе, говорил об обратном.

С ней все будет в порядке.

Возникло чувство, что подходит к концу долгое путешествие. Совместное приключение, которое началось с близкого контакта с применением техник психического восстановления – в украденном шаттле, на другой стороне планеты.

Словно сходила корка с зажившей ссадины.

– Один вопрос, – сказал я, когда мы оказались на запыленной извилистой улице, ведущей вниз, к захудалой посадочной площадке Участка 27. Там мерцало маскировочное поле цвета песка, накрывшее клиновский линкор. Мы посмотрели на него.

– Да?

– Что мне делать с твоей долей?

Она коротко рассмеялась, на этот раз уже по-настоящему.

– Перебрось по гиперсвязи. Одиннадцать лет, так? Будет что предвкушать.

– Ну-ну.

На посадочной площадке из-под камуфляжа вдруг вынырнула Амели Вонгсават и, приложив ладонь козырьком к глазам, посмотрела на нас. Я поднял руку и помахал ей, после чего начал спускаться – навстречу линкору и предстоящему долгому пути.

Эпилог