Лицо Анны же было белым как полотно, сердце колотилось с такой силой, что готово было выпрыгнуть из груди. Ей пришлось пальцами вцепиться в бархатное изголовье дивана, чтобы не упасть без чувств. Не было сомнений, это был он, Николай Иевлев. За пять с лишним лет, с той последней встречи, он хотя и сильно изменился, но не до той степени, что его было бы невозможно узнать. И хотя его нижнюю часть лица теперь скрывала утонченная бородка, губы венчали пышные каштановые усы, а вокруг губ и глаз залегли глубокие морщины, без сомнений это был он. В его темно карих глазах, не было больше юношеского блеска и света, скорее сумрак и усталость. Он заметно похудел, лицо осунулось, и в целом Николай выглядел старше своих лет. Но некоторые вещи были неизменны, волосы по-прежнему были чуть длиннее, чем того требовала мода, а уголки губ при улыбке надменно приподняты. Что же время пошло ему на пользу.
Пожалуй, теперь он ей казался еще красивее, чем тогда, потому что тогда она восхищалась им с девичьей наивностью, а теперь оценивала его мужскую красоту со зрелостью женщины.
Взяв себя в руки, Анна с горечью напомнила о тех уроках, которые преподнесла ей жизнь. С тех пор мало что изменилось, она по-прежнему гувернантка, а он все тот же господин. Велика цена разочарования, когда на миг, поверишь, что в жизни возможно все. Напомнив себе, что единственное, что ее ждет это тихая и неприметная жизнь, в этом ли доме, или в другом ли, вечно служить хозяевам, пока старость и болезни не скрючат ее и не лишат сил, превратив в злую, брюзжащую старуху, не знавшую мужского тепла и ласки. Как ни странно, эти горестные мысли отрезвили ее, хотя бы на время.
Пора было садиться за стол, пышно накрытый с истинно русским гостеприимством. Тут тебе и стерлядь паровая, и уха костровая и мясные пироги, неизменно подававшиеся к первому блюду, вместо хлеба, жаркое из утки, и модное в то время желе, хотя и на провинциальный манер, сделанное из лесных ягод, ну и конечно самовар чая. Ничто не развеет тоску лучше, чем сытный и вкусный ужин.
Больше Анны, этой встречей был удивлен, пожалуй, только Николай. Несмотря на то, что прошло немало лет, он безошибочно узнал в ней ту девушку, со странными кудрями похожими на руно барашка. Впрочем, судя по вспыхнувшему в ее глазах гневу и негодованию, узнал ее не только он. За гневом, как ему показалось, он уловил и толику женского восхищения, впрочем, он мог и ошибаться. По всей видимости, мимолетное знакомство, случившееся в прошлом, несмотря на свою краткость, врезалось не только в его память, но и ее.
Теперь же сидя за столом, он мог детально ее рассмотреть, тем более что взор она не поднимала, отчего ему видны были только полумесяцы ее пушистых ресниц. Девушка на конце стола, была знакомой незнакомкой. Черты ее лица были вполне узнаваемы, однако же, вместе с тем новы. Ушла девичья угловатость, цвет лица был нежен, а щеки розовыми как только что распустившиеся пионы, впрочем, румянец мог быть вызван и гневом, бурлившим в ней как игристое, от столь неожиданной и нежеланной встречи.
Волосы были собраны в тугой узел, придавая ей излишнюю строгость, в купе с наглухо застегнутым у ворота темно-серым платьем. При всей аскетичности и простоте почти монашеского наряда, оно невероятно шло ей, оттеняя нежную девичью кожу, придавая образу изысканную утонченность и драматизм. Вела она себя тихо, и даже покорно, однако за твердой спиной и чуть поджатыми губами, безошибочно угадывался твердый характер и титаническую работу, по подавлению гнева в себе. Весь этот образ кроткой гувернантки был скорее результатом неимоверных внутренних усилий, нежели что-то само собой разумеющееся, может оттого-то он и был особенно хорош.
В общем, она была чудо как хороша, хотя может он слишком долго провел в пути или на него так действует это богом забытое место. В прошлый раз она хотя и показалась ему весьма занятной, но едва ли он находил ее привлекательной . Что ж, для этого места, она и впрямь была слишком хороша, да впрочем, она была слишком хороша и для гувернантки. Но если он, человек пресыщенный, и не обделенный вниманием женщин, нашел Мисс Чопорность привлекательной, хотя сие слово и не точно охарактеризовало ее, настолько незаурядна и необычна была ее красота, значит, и Степан Михайлович не мог не заметить этого. Почему то эта мысль, пришедшая к нему, откуда ни возьмись, дурно отозвалась где-то внутри, словно никуда не годный станционный завтрак. Он перевел взгляд на Кузнецова, и его крупное красное лицо, потом на милую пташку в сером платье, потом вновь на него. Уж не любовники ли они. Едва ли этот хитрый лис устоял перед соблазном. От этой мысли ему и вовсе стало тошно, а симпатия к купцу стала сменяться чувством стойкой неприязни.
К счастью все эти странные мысли были прерваны купчихой:
– Николай Алексеевич, вы в наших краях впервые, я так понимаю? – спросила Нина Терентьевна.
– О, нет, нет, бывал в N-ской губернии лет эдак пять-шесть назад, точно и не припоминаю (хотя точно помнил и год, и даже месяц, а может быть и день), правда в N-ске был проездом, путь мой лежал в уездный город Б. Я там гостил у моего друга Цебрикова, кстати сказать, также купеческого сына. Эх, чудное выдалось лето, я вам скажу, воздух, природа, доброе гостеприимство, у нас в северной столице, такого радушия уже и не сыщешь.
– Правду, правду говорите Николай Алексеевич, только в сибирских городах и сохраняются русские традиции. Мы, хотя и в ногу со временем идем, но старое доброе не забываем, – поддержал разговор купец.
– Бывал в доме купчихи Лаптевой, имел честь познакомиться с самой Надеждой Григорьевной, чудная женщина, хочу я вам сказать, а какая предприимчивая, не каждый мужчина, имеет такую деловую хватку, уж я теперь-то понимаю, находясь так сказать в том самом деле.
– Батюшки! Какое совпадение! – изумился купец, – Анна Тимофеевна, как раз работала в доме Лаптевых, собственно говоря, ее стараниями и по ее рекомендации, а она, к слову сказать, является родственницей моей дражайшей супруги, мои дети получили воистину прекрасную наставницу. Вклад Анны Тимофеевны в воспитании детей неоценим, ей Богу, неоцен-и-и-и-им, – протяжно растягивая слова, заключил купец, он хвастался Анной, словно трофеем, гордо простирая руку по направлению к ней, в каждом его жесте, в каждом слове было собственничество. Все, что было в том доме, движимое или недвижимое, живое или неживое, было не отчуждаемо и принадлежало ему всецело. Азъ есмь Бог в своем доме, – вот что говорил язык его тела.
– Спасибо, Степан Михайлович, боюсь вы меня переоцениваете, девочки воспитаны и прилежны, что мне, право слово, остается совсем мало работы, разве что довести до совершенства их и без того прекрасные манеры, – Анна и сама не поняла откуда взялась такая разговорчивость и даже дерзость, тогда как уместнее было бы гувернантке в ответ лишь промолчать, а если и поблагодарить то кратко, одним-двумя словами. Этот несносный дворянин действовал на нее не лучшим образом, вскрывая в ней совсем не лучшие качества, которые не следовало показывать никому, особенно с учетом ее социальное положение.
– Действительно, мир тесен, а вы знаете, мы, кажется, даже встречались! – сказал он, будто отчаянно, пытаясь ее вспомнить. – Позвольте, позвольте, – начал он, словно изо всех сил напрягая память, так что даже театрально потер виски, – Точно, точно, на пикнике, были приглашены я, Анатоль, и две восхитительнейшие дочери Лаптевой.
Купец весело заулыбался, а вот Нина Терентьевна, веселье мужа не разделила, расположение к гостю таяло так быстро, словно утренний туман.
– Анна Тимофеевна, поправьте меня, если ошибаюсь, не вас ли я встречал у Лаптевых? – он и сам не знал, как его занесло в прошлое, как чудом сохранившийся желтый лист в саду давно увядших воспоминаний. Бешеная муха укусила, не иначе. Чего вдруг он начал фривольно донимать гувернантку, вот и хозяйка не довольна. Благо Степан Михайлович в добром расположении духа, но ежели гувернантка его любовница, а он своими вопросами, невольно оказывает ей знаки внимания, не далеко и его благодушие потерять. А он сейчас в таком материально стесненном положении, такими долгами обзавелся, что терять вот так из-за пустяка, из-за мужской блажи, делового партнера – непростительная роскошь. Надобно не забывать, когда бес вновь начнет его путать, за плечом нашептывая дурное, что все что он имеет, заложено, перезаложено, а что не заложено – вложено в текстильную фабрику, которая без нужного сырья, не более чем груда метала. Но что значат доводы рассудка, ей Богу, пустое, его уже несло словно на санках с ледяной горы.
– Нет, не встречались, – резко сказала Анна, – У меня прекрасная память, особенно на лица. Я бы непременно вас запомнила, ежели когда либо встречала, в этом уж будьте уверены, – сказала она, с вызовом глядя ему прямо в глаза. От кроткой и незаметной гувернантки не осталось и следа.
Разговор был исчерпан. Он должен был быть рад, что ситуация, разрешилась, наилучшим образом, но отчего-то почувствовал досаду. Однако ж настаивать дальше было бы не только неуместно, но и неприлично, и поэтому он перешел на другую тему разговору, на сей раз, в избытке расточая комплименты Нине Терентьевне, отчего та, не заставив себя долго ждать, сменила гнев на милость, и была вновь очарована галантностью и любезностью петербургского гостя.
Этим вечером хозяева с гостем сидели допоздна, мужчины курили, выпивали, вели разговоры деловые и не только, из гостиной то и дело доносился хохот, то громкий и рокочущий – верно Степан Михайловича, то женский и высокий – Нины Терентьевны, по всей видимости, Иевлев развлекал и веселил их. Гувернантка же не член семьи, так что ей оставалось лишь, прислонившись к двери, с завистью прислушиваться к доносившемуся смеху. Казалось, уставшая за сегодняшний вечер до изнеможения, Анна, должна была уснуть в тот же миг, как только голова коснется подушки, но нет. Сон не шел, в сотый раз она переворачивалась с бока на бок. Образ Николая, воспоминания и события сегодняшнего вечера, разговор, его близость, все это внесло в душе, такую сумятицу, разворошило, казалось бы, давно перегоревшие угли чувств и воспоминаний. Но было в том и хорошее. Пока Николай оставался у них, купец вряд ли возобновит свой натиск. Пока Николай рядом – она в безопасности. Эта мысль успокоила и принесла ей хрупкое умиротворение. Усталость взяла свое, наконец, сон одолел ее. Ей редко снились сны, спала она всегда крепко и безмятежно, так спят только дети и безгрешные души. Той ночью же сон был тревожен, снилась река, с темной, почти свинцовой водой. Она затягивала Анну в свои черные, как гладь зеркала, воды, уносила все дальше и дальше от берега. Все что ей оставалось это лишь сдаться на милость течения и дать ей поглотить своими темными глубинами ее бренное, податливое и покорное тело.