от удивления.
– Позвольте же Степан Михайлович, ей Богу, тут кажется какая то ошибка. Мы ведь оговаривали общую сумму, за всю шерсть, дай Бог памяти, полторы тысячи рублей, я был согласен и вы не в обиде. Или я, Степан Михайлович ошибаюсь, поправьте меня ежели не так? А тут считай в два раза больше, целых три тысячи рублей. И это без учета извоза.
– Так то оно так, только ведь не все просто в этой жизни, Николай Алексеевич, жизнь, сами знаете, переменчива, а торговля тем более, торговля дело рискованное, сегодня зерно за пуд двадцать копеек, а завтра хоть мышам на корм отдавай задаром, а послезавтра опять в дефиците, и по рублю не найдешь, в особливо засушливый али дождливый год и по два рубля.
– Позвольте же, Степан Михайлович, я конечно же это понимаю, но не могли же цены в ночь измениться, и потом то разница в цене за зерно. А эта разница так велика, будто разница между зерном и хлебом, или шерстью и шубой. Не могли цены так вырасти, прямо в ночь, не могли! – Николай судорожно соображал, он знал, что качественная шерсть в основном идет на экспорт, а занимаются этим две три купеческих семьи, являющиеся монополистами в регионе, и если он сейчас не согласится на предложенные условия, то все труды, которым он посвятил себя, мануфактура, станки, дом который, он заложил, земли которые он продал, пойдут прахом. В то же время, такими деньгами в данный момент он не располагал, следовательно и выбирать было не из чего. Право слово, какой же он Иван-Дурак, и что же ему теперь делать? Коня терять? Или Голову?
– Я мог бы продать еще дороже – продолжил купец, но из уважения к вам, к тому же я человек слова. Стало быть своих обязательств не нарушу, в общем три тысячи рублей за шерсть и сверх того за транспорт двести. Окончательное предложение мое Вам, Николай Алексеевич.
– То, что вы человек слова, я Степан Михайлович, уже убедился. Только вот боюсь мне вам предложить нечего, такими деньгами я в данный момент не располагаю, –процедил сквозь зубы Николай.
– Так разве ж это проблема, ежели только в том проблема, то не берите даже в голову, я выпишу вам вексель, какой суммой вы располагаете сейчас, словом какую сумму сверх вашей в векселе писать? Сколько вы хотите, чтобы я вам ссудил?
Николай чувствовал себя кроликом, которого ловкие охотничьи собаки загнали в нору и вот-вот готовы растерзать, только сейчас он понял как был наивен и глуп, и от того ему стало еще горше. Он то, думал, что понял жизнь, и вот, в этой дыре, его вокруг пальца обвел этот неотёсанный мужик с красным лицом. В тот миг он ненавидел себя, что был так слеп, в своем стремлении построить дело своей жизни в том месте и в той области, руководствуясь правилами игры в игре без правил. Теперь же идея, выпускать ткань, не хуже заграничной, казалось ему мальчишеской и незрелой. Он вдруг захотел опустить руки и сбежать отсюда, куда глаза глядят. Но то было мимолетное малодушие.
– Две тысячи, – коротко произнес он, голосом лишенным чувств и эмоций.
– Голубчик, – обратился купец к своему помощнику, – принесите все необходимое. – А тот словно уже и ждал со всем готовым, прямо за дверью. Так что все заняло не более пяти минут.
Словом, все документы были подписаны, купец чувствовал себя превосходно, паутина, которую он медленно, но терпеливо плел, была почти готова. Управляющий вчера вернулся с добрыми вестями, все векселя и закладные Иевлева был выкуплены, так что вместе с последним, этот мальчишка был должен ему уже почти пятьдесят тысяч рублей. Ему и во век с такими долгами не расплатиться. Сегодня же, он вышвырнет его из города, ни с чем, и едва сдержав улыбку, исподлобья посмотрел на Николая, на его красивый профиль, на молодость и мужскую привлекательность, с завистью и сожалением, но с чувством превосходства, что с легкостью смог обвести вокруг пальца, этого вкрадчивого и интеллигентного мужчину. В этом деле ему не место, даже если бы ситуация не сложилась таким образом, и он не покусился бы на его интерес, маловероятно, что у него, что то бы получилось в будущем, не с таким характером, и не с такими представлениями о жизни.
– Ну что ж Николай Алексеевич, пожалуй, самое время отобедать или отужинать, час то поздний, припозднились мы, припозднились. Кузьма, вели подать лошадей, – не успел он это произнести, как тот уже выскочил из-за двери, будто был уже давно наготове и ждал команды. – Тем более, нам Николай Алексеевич, есть еще кое о чем поговорить. – Николай удивленно воззрился на него, в душе предчувствуя дурное.
– Ваше степенство, Кузьма на бричке, уже ждет вас.
– Вот и чудесно. Пойдемте, пойдемте, Николай, – и впервые не назвав его по имени и отчеству, он покровительственно и с чувством превосходства, похлопал Иевлева по плечу.
Выйдя из конторы, Степан Михайлович никак не мог найти глазами свою бричку. Бричка была новая и снабжена всеми удобствами, и оттого крайне неповоротливая и лишенная какого- либо маневра на дороге. А так как из-за дождей дорогу развезло, извозчик смог остановиться лишь в пятистах метрах от выхода.
– Вот черт его дери, замочиться стало быть боится, лошадей видите ли он жалеет, а ног моих не жалеет, ну я ему …. – разгневался купец, что ему пришлось идти в самую грязь. – Ну да ладно, может и к лучшему, такие дела за ужином может и обсуждать вредно, на пищеварение дурно влияет, поговорим пока идем, – продолжил Кузнецов, громко рассмеявшись, – тут вот какое дело, Николай Алексеевич, я вексель вам выписал, не имея сомнений в вашей платежеспособности, а вы, замечу, меня не остановили, так ведь? Так, – не дожидаясь ответа, заключил Кузнецов и тотчас снова продолжил: – Но вот что выясняется, мануфактуру вы купили отчасти в ссуду, да еще кое-кому, как я выяснил, должны были, словом, в общей сложности, векселей оказалось … дай Бог памяти, не напомните, цифру, голубчик? – и он остановившись внимательно посмотрел на Николая, лицо которого стало мертвенно бледным и исказилось гримасой ужаса и презрения. Казалось, он едва стоит на ногах.
– Что… вы… хотите…сказать? – процедил сквозь зубы Николай, казалось слова, застревают где-то в гортани, и он с большим трудом, будто давясь своим бессилием, произносит их.
– Да я, собственно говоря, все уже и сказал, должны вы мне, что и вовек не рассчитаться, а срок погашения платежей со дня на день наступает, так ведь? Та-а-а-ак, – довольно растягивая слова, продолжил купец, – можете и не утруждать себя ответом, но я человек великодушный, покамест, с вас их требовать не буду, только ведь сами знаете, ничто в жизни, голубчик не бывает даром, и у великодушия есть цена. Стало быть, и сейчас исключения не будет. Я хотя и кажусь на первый взгляд простоватым, да незатейливым, но то лишь на первый взгляд. Неужели же Вы думаете, я настолько слеп, что не увижу, как перед моим носом вы МОЕ забираете? Уверен вы понимаете к чему я веду, – и без обиняков, глядя прямо в глаза Николая он заявил: – Оставьте Анну, вот мое условие, и я не стану…. – но он не договорил фразу. Их разговор прервал стук копыт.
– Верно, этот дуралей, наконец, подъехал, – сказал купец оборачиваясь. Но вместо извозчика перед ними стояли два незнакомых наездника. И хотя оба были прилично одеты, шныряющий, цепкий и колючий взгляд выдавал их с головой, а также их недобрые намерения.
– Добрый вечер гос-с-с-с-спода, – произнес нараспев один из них, и спешился с лошади, – мы не местные, не можем найти улицу, Московскую, верно ведь, Московскую? – обратился он ко второму наезднику, будто позабыл и теперь уточняет?
– Московскую, Московскую, – подтвердил тот и следом поспешил слезть с лошади, а затем, придерживая ее за уздечку, встал рядом.
Купец перевел тяжелый взгляд с одного на другого, оценивая ситуацию и как только все понял, чуть попятился назад. – Так, вы на месте, это и есть Московская, – спокойно заявил он, хотя поза выдавала в нем высшую степень напряжения.
Николай тоже переводил взгляд с одного на другого, пытаясь понять, что происходит, чувствуя, что события разворачиваются по какому-то неведомому ему сценарию.
– Оп, кто бы мог подумать, стало быть мы на месте, выходит и нашли что искали, – и рыжий бандит достал револьвер, направляя дуло в сторону мужчин, – доставайте деньги, господа, да не горюйте, считай, проигрались в карты, уверен Вашему благородию не привыкать, – и он ткнул револьвером в грудь Николая, видимо посчитав его наиболее лакомой добычей.
Николай и без того потрясенный событиями сегодняшнего дня, раздосадованный и расстроенный, раздавленный и удрученный вероломством купца, его подлостью и осознанием того для чего он это сделал, неизбежным расставанием с Анной и чувством своей вины, вдруг в один момент прочувствовал собственную слабость и никчемность. Горечь поражения, собственная трусость и ничтожность, вдруг всколыхнулись в нем праведным гневом. Он схватился за дуло револьвера и попытался отвести его от себя, попутно толкнув бандита, а затем ударив его в челюсть. Удар был крепкий и верно рассчитан, отчего тот, не устояв на ногах, упал на колени прямо в грязь, только вот про второго налетчика он забыл. Тот, увидев, как разворачиваются события, не кинулся наутек, бросив все, а поспешил на помощь подельнику. В два шага преодолев расстояние между ним и происходившей дракой, он выхватил из-за пазухи нож и ударил им прямо в грудь Николая. Тот глухо застонал и с высоты своего роста рухнул в грязь на спину.
Купец же все это время, не принимая участия в драке, медленно, но верно отступал назад на безопасное расстояние, увидев же, как Николай рухнул сраженный ударом, в ужасе ринулся бежать наутек. В его спину посыпались пули, но как водится, дурного человека толи ангелы, толи демоны берегут, все мимо. Он хотел было крикнуть своему извозчику, позвать на помощь, но страх сковал его горло, так что он не в силах был произнести ни слова, не оборачиваясь он добежал до первого здания и спрятавшись за стеной, с трудом переводя дыхание, судорожно облизал губы. Ледяной пот лил градом вдоль спины под плотным меховым пальто, в горле пересохло, а в висках стучало.