Друг за другом с разницей в год, Анастасия и Мари вышли замуж. Сколько было суматохи. Сколько слез и радости. А потом дом опустел. Перед ее глазами проходила целая жизнь, только в ней она была лишь сторонним наблюдателем. Все вокруг менялось, неизменно было только одно, ее место подле старушки. Не то чтобы она была не счастлива, но и счастьем это не назовешь.
Конечно, справедливости ради, необходимо заметить, что Анна не совсем была лишена мужского внимания, а скорее наоборот, ей нередко их оказывали.
Например, учитель музыки, который был частым гостем в доме Лаптевых и давал уроки скрипки для Мари. Персонаж по большей части положительный и не лишенный неких добродетелей. Главное, из которых было терпение, когда лишенная таланта Мари рвала конские струны и заставляла скрипку не только плакать, но и рыдать, он невозмутимо в такт музыки качал головой и говорил: – Прелестно, прелестно, без сомнения у вас талант! – Тогда как даже сама матушка говорила, что игра Мари больше похоже на вой кота, которому наступили на хвост десять тысяч раз, после чего затыкала уши платком или вовсе уходила на улицу. Но кто сказал, что воспитание благородных девиц легкий труд?
Учителя музыки звали Азарий, будто бы одного странного вида, оказалось мало и ему было даровано не менее странное имя. Он был высок, худощав и сутул, так что издали больше напоминал вопросительный знак, а волосы носил редкие, но длинные, по всей видимости, длиной компенсируя количество. Голос же имел монотонный, лишенный эмоций, а речь невнятную и неразборчивую. Толи данное обстоятельство являлось частью его натуры, толи результатом пятикратного пригубления каждые двадцать пять минут неизвестной жидкости, находившийся во фляжке нагрудного кармана, сие доподлинно неизвестно. С другой стороны, выносить музыкальные этюды, лишенных таланта барышень, в трезвом уме мало кому было под силу.
Однажды, набравшись смелости он «пылко» признался Анне в любви. Без труда сдержав столь «бурный» натиск, она ласково погладила его по руке, твердо сказав – нет. Что за грустная мелодия жизни ждала бы Анну, прими она предложение.
Был еще один поклонник, почтенного возраста отставной унтер-офицер. Познакомились они на масленичных гуляниях. Ах, что это были за гулянья, пожалуй, ни один праздник не проходил в России так весело и с таким широкий размахом, олицетворяя собой размах русской души, правда в ее языческом проявлении. Праздник тот был без меры: тут тебе и ледяная горка, и дед зазывала, рассказывающий о своих похождения так, что щеки незамужних девиц горели нежным румянцем, а замужних заставляли заливаться громким смехом, и масленичный столб с призовым петухом, а уж всевозможных блинов и лепешек на каждом углу было не счесть, тут тебе и со сметаной и с брусникой и с липовым медом.
А катание на санях, спрос на лошадей был так велик, что запрягали в сани, как восхитительных скакунов, так и старых грустных кляч. Украшали лошадей разноцветными лентами и колокольчиками, а ездили с такой скоростью, что и во хмелю становилось страшно.
В тот день Анна с подругой Женечкой уплетали блины с медом за обе щеки и зачарованно смотрели на высокого крепкого парня, раздевшегося по пояс, обнажив широкие ладно сложенные плечи. Оставив сапоги на снегу, под возгласы улюлюкающей толпы, он ловко карабкался голыми руками и босыми ногами на масляничный столб.
– Эк, каков молодец, много ума не надобно, лазить по столбам, – раздался сзади чей-то мужской голос. Девушки с любопытством обернулись. Перед ними стоял уже не молодой, но по провинциальным меркам все еще видный мужчина. Фигура его была рослая, но до крайней степени несуразная, в той мере, что вопреки требованиям, предъявляемым к мужской фигуре, все его части тела были одинакового размера. Плечи, грудь, торс и бедра – все едино, отчего он напоминал длинный французский багет, а глубоко, запрятанные глаза, и пышные, свисающие вниз усы, делали его похожим на немецкого дратхаара. Однако, чем больше он выпячивал грудь вперед, подчеркивая свою важность, тем более нелепым казался.
– Разрешите представиться, отставной унтер-офицер, Александр Валерьянович Фомочкин, – и по привычке встав на выправку, отдал честь. Польщенные вниманием девушки, расплылись в улыбке, наперебой называя свои имена. Не часто на рыболовецкий крючок попадает столь откормленный улов.
Приободренный благосклонностью дам, отставной военный решил продолжить знакомство и указав пальцем на блины с медом в руке Анны произнес:
– Вот, это дело для настоящего мужчины.
Увидев, что фраза не возымела успеха, а вызвала скорее недоумение, нежели восхищение, чертыхнулся про себя, а позже и вслух. В сотый раз он клял себя за неумение общаться с дамами, неизвестно откуда при виде барышень, накатывало волнение, а с губ срывались сумбурные фразы, сказанные не вовремя и не к месту. Такими темпами его и без того, затянувшееся до неприличия вдовство, закончиться не скоро, – горестно подумал он.
Но тотчас поспешил все разъяснить и пустился в пространные рассуждения:
– Я, знаете ли, барышни, – важно начал он, – занимаюсь пчеловодством. Так что может так статься, а скорее даже более чем вероятно, что мед на ваших блинах сделан моими пчелами. – Что ж, и эти слова не произвели должного эффекта, но не теряя надежды продолжил: – у меня все по-научному, я выписываю специальные журналы, пчеловодство это знаете ли целая наука, не хуже арифметики. Пчелы мои довольны, а оттого и мед сладок. Настроение пчелиное, я вам скажу, очень даже на вкус меда влияет. У меня самый лучший мед в губернии, настоящее разнотравье, стоит мне мед попробовать, я легко пойму, хорош он или нет, и с какого цветка собран акация ли это, одуванчик ли, а если попадется молочай, то мед станет густой и темный как патока, с горчинкой, отменный мед, – все это он произнес медленно, растягивая слова, перекатывая буквы во рту, будто мед смакуя.
Озорные дерзкие шутки так и вертелись на языке Анны, но увидев, с каким неподдельным интересом лекцию про пчеловодство слушает ее подруга, решила лучше занять рот блинами.
Оставшуюся часть масленицы они провели уже в компании пчеловода. Глядя на опьяненный, словно медовухой, взгляд своей подруги, внимающий каждое его слово, Анна ткнула ее в бок и с ели сдерживаемым смехом прошептала: – Не думала я, подруженька, что ты такая любительница меда. У нас в доме стоит целая банка, что ж ты не сказала то. – Но подруга, в столь важный момент, шутки не оценила и лишь гневно зашикала, а глазами метнула молнии.
Анна уже порядком притомилась от этой пчелиной компании, Александр Валерьянович, не оставлял их ни на минуту, словно толстый шмель кружил над цветком, желая испить его нектар. И все говорил и говорил, и говорил, и говорил… о пчелах. Его монотонный голос слился в одно протяжное жужжание. Каково же было удивление Анны, когда она поняла, что несмотря на отсутствие с ее стороны интереса, назойливая пчелиная лекция предназначается по большей части ей.
– А знаете ли, Анна Тимофеевна, из чего самый лучший мед, из чабреца и клевера, сладкий, а цвет, цвет какой, золотой янтарь, словно глаза ваши…, – мечтательно прожужжал пчеловод.
Ну что за пчелиный Ромео, – подумала Анна, – нет, право слово, так сильно я мед не люблю.
Вот и подошли к концу народные гуляния, сожгли чучело масленицы, и, улучив момент, откланявшись перед загрустившим поклонником, Анна, молниеносно взяв сопротивляющуюся подругу крепко под руки, утянула ее в толпу, а потом и вовсе затерялась.
Стоит признаться, после той масленицы подруга две недели отказывалась видеться и разговаривать с ней.
Однако ничто в жизни не вечно, и однажды придя в дом Лаптевых и по привычке постучав в дверь, вопреки ожиданиям, дверь ей открыл хотя и тот же Никифор, но одетый в парадный траурный костюм.
Также как и три года назад она присела на краешек синего атласного стула, вышитого прекрасными райскими птицами и розовыми фуксиями. Она уже привыкла и к этой гостиной, и к молчаливому Никифору, и к старушке, и даже к самой купчихе Лаптевой, но повторюсь, ничто в этой жизни не вечно. И теперь, Анна чувствовала и свободу, и пустоту, как заключенный с одной стороны рад избавиться от тяжелых оков, но вместе с тем проведя в заточении слишком долго, не знает что с этой свободой делать.
Через минуту спустилась купчиха, с ног до головы, одетая, в заранее припасенное, уже лед дцать как, для этого случая черное траурное платье. Они обменялись короткими фразами и принятыми словами соболезнования. Больше им говорить друг с другом было не о чем.
Подали чай.
– Дорогая Анна, нет слов, чтобы выразить, как я вам благодарна за заботу о матушке, вы были ей не только компаньонкой, но и верной подругой, в ее последние годы жизни. Ничто не предвещало беды, матушка была вчера вечером в добром здравии и хорошем расположение духа. Отменно и с большим аппетитом отужинала…и… А по утру, ее не стало. Как печально и пусто будет без маменьки, особенно после того как мои девочки упорхнули из дома, – и Лаптева украдкой вытерла слезы, то были слезы скорби по себе, слезы надвигающегося одиночества и старости.
Анне и впрямь было жаль старушку, за все время, проведенное вместе, волей неволей она успела привязаться к ней, их совместный ежедневный ритуал: чтение, прогулка, обед – делал жизнь стабильной, предсказуемой, и даровал спокойствие, компенсируя отсутствие событий, которые должны происходить в жизни молодой незамужней девушки. Она посмотрела на пустое кресло, в котором еще вчера сидела Домна Федоровна, еще вчера она укутывала ее сухонькие ножки в плед, и вот, как и не было вовсе человека, он остался только памятью в сознании людей, кто знал его. Но и память не вечна.
Анна думала о своих родителях, которые были уже не молоды, о неотвратимости будущего, о предопределенности финала, когда голос купчихи прервал ход ее грустных мыслей:
– Дорогая, есть ли вам куда пойти работать?
– А, простите, задумалась, нет, не куда, вернее я не думала еще об этом, все произошло так неожиданно, – сказала вслух Анна, – хотя неожиданного в том было мало, – в то же время подумала про себя.