По правде сказать, подводя итог увиденному, без зазрения совести, можно было бы сказать, что он почти уродлив, но уверенная манера держаться и не дюжий интеллект, скрытый за маской показной простоты, с лихвой компенсировала сей недостаток. Он походил на матерого хитрого рыжего лиса. От чего, Анна инстинктивно почувствовала опасность.
– Стало быть, вы моих дражайших дочерей этикету и французскому будете учить? – спросил он, лениво растягивая слова и с прищуром поглядывая на стоящую перед ним на выправку, словно солдат, гувернантку.
Анна подумала, что для начала не мешало бы научить их держать вилку с ложкой, а уж потом учить французскому, но испугавшись собственных дерзких мыслей, опустила глаза, боясь, что хитрый и проницательный человек, без труда прочтет, ее мысли, и что внутри, ее сильный дух, по прежнему далек от кротости и смирения. Дерзость и острый ум были явно не теми добродетелями, которые хозяин хотел бы видеть в своей работнице, будь то дворянин или купец, да хоть и зажиточный крестьянин, нанимающий батраков в помощь.
– При мне есть все бумаги, и рекомендательное письмо и диплом, позвольте показать? До работы у Ее Степенства, Надежды Григорьевны Лаптевой, я работала в школе, а еще давала частные уроки французского, – зачем то солгала Анна, по всей видимости, желая произвести как можно больший эффект.
– Ну, полно, полно, как говорится, бумаге верь, а сам проверь. Я толку в этой затее признаться, вижу мало, грамоте и чтению научить можно и с наименьшими затратами, но коли Оне желают, – видимо имея ввиду свою супругу, – чтобы дочери, Па разные под пианино вытанцовывали, да по-французски разговаривали, когда по грибы в лес ходят, значит так тому и быть, я возражать не стану, – с этими словами он тяжело встал, давая понять, что разговор окончен.
– Премного благодарна, Ваше степенство, – и уловив намек тотчас скрылась. Она была невероятно рада, как все быстро и легко устроилось, все самое дурное позади, словно камень с души. Теперь жизнь пойдет своим чередом.
Постепенно жизнь и правда вошла в привычное русло, дни сменяли недели, недели месяцы. Потребовалось, конечно, немало времени, чтобы прижиться в чужой семье, понять царившие в семье нравы и характер домочадцев, приноровиться к их ритму жизни. Купеческая семья с традиционными патриархальными нравами, с властной фигурой отца во главе семейства и слабой фигурой матери был так не похожа на ее собственную, где отец был мягкий и интеллигентный, а мать сильная и стойкая. Женское же слово здесь имело значение лишь в той мере и до той поры, пока не противоречило мужскому.
Нина Терентьевна оказалось не худшей из возможных хозяек, но в настроении была крайне переменчива, и если дочери точно угадывали настроение матери, так, что чувствуя беду, они будто исчезали, да так ловко, что было и не сыскать, то Анна, поперву, с трудом улавливала эти знаки. Сколько же времени потребовалось, чтобы это понять, сколько ошибок сделать и сколько раз побывать под градом гнева хозяйского. В те дни, отчаяние Анны было так велико, что не раз и не два она порывалась уехать домой, а собранная дорожная сумка наготове лежала под кроватью. Когда же купчиха была в добром расположении духа, в доме было тепло, весело и уютно, то и дело раздавался детский смех, да и прислуге «дышалось» легче. Позже и Анна приноровилась, переняв привычку детей, исчезать, когда хозяйка была не в духе.
Другой частью противоречивой натуры хозяйки была вера во Христа, мирно уживающаяся с верой языческой. С одной стороны существование единственного христианского Бога не подвергалась ей сомнению, с другой стороны не подвергалось сомнению и существование разного рода домовых, леших, водяных, чертей, вера в сглаз, порчу, заговоры и привороты, в общем, во все, что существовало в язычестве. Поэтому перекрестившись, она неизменно плевала через левое плечо для усиления эффекта. Кроме того купчиха принимала на веру, все то, что отвергал здравый смысл, но ставила под сомнения все, что имело научные доказательства, чем правдивее были факты, тем больше они вызывали в ней недоверие, но чем сильнее была ложь, тем больше было в нее веры.
Еще одной страстью купчихи Кузнецовой были всякого рода страшные криминальные истории, будь то грабеж средь бела дня, пропажа младенца или загадочное исчезновение жены ямщика, благо город был полон такими историями. Татьяна потчевала хозяйку ими с завидной регулярностью, с удовольствием смакуя самые страшные и душещипательные подробности. Купчика не пропускала ни одной детали, охала, ахала, вскидывала к небу руки, а потом садилась обедать с удвоенным аппетитом. Правда к вечеру, двери и ставни закрывались пуще прежнего, а ночью ее неизменно начинала мучать бессонница, отчего она слонялась по дому как привидение, а Татьяна спешно заваривала то зверобой, то мяту, то ромашку, то еще какой успокоительный отвар. Назавтра хозяйка сказывалась больной и спала до обеда. Затем ругала Танюшку, строго настрого наказывая ей не рассказывать более страшных историй, но не проходило и недели и все повторялось вновь.
Степан Михайлович же оказался именно таким, каким показался при первой встречи, грубоватым, неотесанным, властным, хитрым и лукавым дельцом. Казалось, если бы сам черт сел играть с ним в карты, то проиграл бы ему не только деньги, но и хвост с рогами. Главным смыслом жизни и единственным, что он любил искренне, трепетно и нежно были деньги. И если что-то нельзя было превратить в монету, то сие явление тотчас теряло для него интерес, надо отдать должное, любовь та была взаимна, деньги любили его не меньше чем он их, и словно сами текли к нему в руки. Второй любовью была игра в карты. Третьей – выпивка. И уж только четвертой женщины, хотя данное обстоятельство доподлинно неизвестно. Дом всегда был полон слухов, так что из рассказов прислуги Анна поняла, что предыдущая гувернантка-француженка, оказалось вовсе и не француженкой, отчего и была позорно изгнана из дома. Однако из города не уехала, а позже была замечена в Михайловских номерах, аккурат в том месте, где располагалась одноименная ресторация и игорный дом, завсегдатаем которого был Степан Михайлович, но и данное обстоятельство доподлинно неизвестно.
И хотя с Анной, Кузнецов был неизменно любезен, а дистанция между ними никогда не сокращалась, порой она ловила на себе его тяжелый мужской взгляд. В те моменты она вела себя еще холоднее и чопорнее чем обычно, а взгляд ее был суров и недружелюбен. Еж, выпустивший иголка, пожалуй, в те дни и то выглядел добрее.
Что касается детей, то задача перед Анной стояла не из легких, не сказать, чтобы воспитание в семье Кузнецовых отсутствовало, но носило оно преимущественно фрагментарный и не системный характер. Если говорить попросту в семье царил вавилонский хаос. В чем не было греха – было под строжайшим запретом, чтобы следовало запретить – разрешалось, а то и поощрялось. Купец в воспитании был строг и суров, за столом, за отказ есть, поданное, мог и ложкой по лбу треснуть. Но к счастью для детей, дома он бывал редко и не по долгу, предпочитая находиться в конторе или находясь в разъездах по делам. А потому запреты существовали лишь до той поры, пока за ними следил отец. Вне его поля зрения ничто не мешало им проказничать и озорничать, как и положено детям их возраста.
Между собой сестры, родившиеся с разницей лишь в год, вели себя будто щенки с одного помета, без конца дразнились, щипались и толкались. Мир их никак не брал, когда же дело доходило до слез, отец строго кричал им: – Обнюхайтесь! Вы же сестры! – После этого целый день они ходили по дому, хоть и надувшись друг на друга, но соперничество прекращали, правда, лишь на время.
Вера, как и положено, в купечестве имела огромное значение. Но сам купец, хотя и соблюдал церковный обычай, и не пропускал ни одной службы, но молился по большей части для вида, мысли же заняты были делами мирскими.
Нередко на ужин или к обеду приходили гости, в основном купеческие жены. Мало кто из них был грамотен, так что нередко устраивали вечера с чтением вслух. Часто к Нине Терентьевне, наведывалась жена купца Сычева, испытывающая особую страсть к чтению книг зарубежных, но без разбора. Любила она и всевозможные иностранные слова, употребление которых в обыденной речи считала особым шармом. Значение же сих слов часто не знала, отчего употребляла их по большей части не к месту. Каждую неделю – новое слово фаворит. На этой недели, например, было слово «иллюминация», его она употребляла ежеминутно, для связки слов в предложении или просто так, отчего и стол и обед и небо и пар в бане неизменно «иллюминировали».
Приходили в гости и к самому Степану Михайловичу, но не часто, пустые хлопоты он не жаловал, так что чести быть приглашенными, удостаивались лишь крайне важные для него, а скорее для дела, люди. В те дни стол ломился, а хозяйка одевала свою самую лучшую, почти в человеческий рост, пуховую шаль, и редкий жемчуг, а гувернантку садили напоказ за пианино, как предмет гордости, атрибут достатка и благополучия.
Прошло лето, потом осень, наступила длинная сибирская зима. Мороз стоял такой, что и носа высунуть нельзя было, минус сорок, да с ветром, Степан Михайлович уехал в Петербург, дома осталась лишь женская половина семьи. Скука была такая, что хотелось выть, читали столько, что к началу декабря перечитали все книги в доме, так что пришлось заказать в местном магазине новые, по специальному каталогу, много и подолгу играли в карты, так что рисунок на них затерся, а дама пик и вовсе, осталась без головы.
В эти дни Анна сильнее обычного тосковала по дому, и хотя письма от родителей, приходили неизменно, раз в месяц, этого было мало, как бы не была роскошна и сытна жизнь в купеческом доме, чужая семья никогда не заменит свою. Казенный дом, оставался казенным домом, чужие люди не стали родными. Она и в прежние времена, не очень любила праздники, именно в праздники, наваливались все тяжелые мысли, от которых в будние дни ты по обыкновению отмахивался, скрываясь за ворохом проблем. Порой, лежа в своей келье без сна, переворачиваясь с бока на бок, на узкой по-девичьи кровати, она думала о будущем, и мысль, что ей суждено вот так, состариться в заботе о чужих детях, в чужом доме в чужой постели, пугала и страшила ее. Но судьбу не выбирают, и она решила воспользоваться отцовским советом, смириться и постараться быть счастливой с тем, что есть, находя приятное в каждом моменте, в каждой минуте, в мелочах, что окружали ее: в крепком кофе по утрам, в чашке чая после полудня, в интересной книге, в голубом весеннем небе, в злом морозе, кусающем щеки, хрусте снега под ногами – в самой жизни и в прелестях каждодневной рутины.