С того времени мы усвоили, что путь разрушения и организованных форм уничтожения — более медленный, изощренный и жестокий, чем это нам представлялось раньше. Мы постигли и то, что гуманизм, победа здравого смысла — фальшивая иллюзия, если оружие попадает в руки организованных варваров, творящих зло из «идейных соображений».
С октября 1938-го по октябрь этого года каждый из нас был свидетелем лжи, видел зарождение многих преступлений и позорный крах многих иллюзий, почти каждый прожитый день служил уроком, однако сколько еще встречается людей, верящих в старые сказки!..
Октябрь дышит на нас жарой, и кажется, что мы ощущаем жар от приближающегося к нам огня войны: город во власти нервной истерии. Тихими прохладными ночами слышны тупые звуки орудийной канонады, доносящиеся с юго-востока. И все-таки никто не хочет верить, что завтра, или, может быть, послезавтра, или в любой другой момент сюда донесутся злобные порывы дикой бури. А в небе кружат утром, в полдень, вечером, ночью немецкие самолеты, разбрасывая листовки. Мы уже ходим по щиколотку в бумажках, смотрим на самолет, почти задевающий крыши… Почему, думаем мы, это происходит здесь, в Будапеште, в Венгрии, где находится резиденция венгерского правительства? Почему молчат зенитные орудия, почему не собьют они эту железную птицу, разбрасывающую пока только бумагу? Но если мы примем то, что написано на этих бумажках, на нас обрушится еще более разрушительный, чем до сих пор, поток снарядов и бомб. «Фронт национального сопротивления», — написано на листовках, но сквозь эти строки зияет оскал черепа — подлинного лица предателей родины. Каждая буква текста — это открытое предательство, каждое слово — кровавая угроза:
«Если потребуется, мы разрушим все деревни, все хутора на пути озверелых большевистских орд. Отравим все колодцы, сожжем все! У нас всех один выбор: победа или смерть!»
В нижнем углу каждой листовки бесстыдное клеймо предательства — печать нацистского ведомства пропаганды в Вене.
Уже и слепой мог видеть, что здесь замышляется. Немцы и их пособники — «патриоты» — едва ли стали бы изводить напрасно такое количество бумаги. Газеты по-прежнему расписывают «преступления красных». Гестапо уже не довольствуется простыми арестами и облавами, оно приступает к зверским убийствам.
Распространился слух, что наконец начались официальные переговоры о перемирии — венгерская делегация находится в Москве. Однако этому мало кто верит. По улицам движется все больше и больше фашистских танков. Некоторые мои коллеги писатели не выдерживают этого напряжения, этих безумных скачков от паники к надеждам и бегут в провинцию. Ждут прихода мессии, не думая о том, что, наверно, и им нужно что-то сделать ради нашего освобождения. Целыми днями они ловят новости по радио, изучают карту, высчитывают тот день, когда придет Красная Армия. Нилашисты и пронемецкие элементы притихли, а самолет по-прежнему рассыпает над городом листовки.
В воскресенье 15 октября в полдень внезапно обрываются передачи радио. Все ждут обычного объявления: «Воздушная тревога! Воздушная тревога!», но диктор чуть дрожащим, неуверенным голосом произносит: «Сейчас мы зачитаем обращение его высокопревосходительства господина регента к венгерской нации». После небольшой паузы диктор читает дальше:
«С того времени как волей нации я был поставлен во главе государства, важнейшей целью венгерской внешней политики являлась хотя бы частичная ликвидация несправедливых положений Трианонского мирного договора путем его ревизии в условиях мира…»
Я проходил по улице и услышал голос диктора, доносившийся из открытых окон. Улица, заполненная по-воскресному одетыми людьми, сразу стала похожей на озеро с прожорливыми рыбками, когда им бросают крошки хлеба. После первых же слов диктора толпа на улице пришла в неописуемое волнение. Люди облепили открытые окна первых этажей.
«В момент начала нового мирового кризиса Венгрия руководствовалась не стремлением приобретения чужих территорий, у нее не было и агрессивных планов в отношении Чехословацкой республики, не путем войны хотела она возврата части ранее отнятых у нее земель… — продолжал читать текст обращения диктор. — Венгрия была втянута в войну против союзных держав вследствие нашего географического положения и германского давления…»
Я не думаю о том, сколько здесь лишних слов, сколько клеветы и обмана, хотя больше всего хотелось бы услышать: «Мир! Прекращение огня!» — только эти желанные слова. Я не думаю о преступлениях минувших двадцати пяти лет. Жизнь — это вечный спор памяти и забвения. Есть мгновения, когда, как бы трудно это ни было, нужно приказать себе забыть, не оглядываться назад — этого требуют насущные интересы настоящего и будущего. И вот настало именно такое мгновение…
«Сейчас каждому здравомыслящему человеку уже очевидно, что германский рейх проиграл эту войну. Правительствам, ответственным за судьбы своих стран, необходимо сделать надлежащие выводы, потому что, как сказал великий государственный деятель Бисмарк, народ не может принести себя в жертву на алтарь союзнической верности…»
Эти слова громко, отчетливо раздаются на улицах Будапешта, волны радио далеко разносят их. Везде, где понимают по-венгерски, слышат то, что раньше говорилось украдкой и только в самом узком кругу: немцы проиграли войну! Захват Польши, оккупация Дании, Норвегии, Бельгии и Голландии, разгром Франции, Югославии, нападение на Советский Союз, занятие немцами Киева, битва под Москвой, немцы на Кавказе, Сталинград… Какая кровавая дорога вела к тому, чтобы открыто, громко сказать: фашисты, душители свободы народов, подлые убийцы миллионов невинных людей, проиграли войну. Я смотрю на лица людей и убеждаюсь еще раз в том, что знал и раньше: пропаганда, распространявшаяся за эти годы, сделала свое дьявольское дело. На лицах большинства людей, слушающих по радио обращение регента, я вижу странное замешательство, как будто они не знают, как отнестись ко всему происходящему.
«Я с огорчением вынужден констатировать, что со стороны Германской империи уже давно была нарушена союзническая верность по отношению к нам. Уже долгое время вопреки моему желанию и воле все новые и новые венгерские воинские части бросаются в бой за пределами границ нашей страны. В марте, этого года вождь Германской империи именно в связи с моим настоятельным предложением об отзыве с фронта венгерских войск пригласил меня на переговоры в Клесхейм, где сообщил, что немецкие войска незамедлительно оккупируют территорию Венгрии…»
Почему все еще нужно ссылаться на союзническую верность и почему нужно «с огорчением» констатировать, что ее нарушили немцы, когда этот союз толкнул нас к катастрофе? Но ладно, послушаем дальше.
«Под защитой германской оккупации гестапо с помощью методов, практикуемых им и в других местах, взялось решить еврейский вопрос и решило его известным образом, противоречащим требованиям человечности…»
Почему так мягко, так дипломатично говорится о беспримерных массовых убийствах, проводимых нацистами и их венгерскими пособниками? Мы хотим резких, суровых слов о «наших союзниках» и о самих себе, хотим, чтобы с наших глаз была сорвана пелена многолетней лжи, чтобы все мы увидели, что стоим у самого края пропасти…
«В ходе немецкого отступления страна превратилась в арену грабежей и разрушений… Я получил достоверные сведения о том, что силы, придерживающиеся германской политической линии, в ходе насильственного переворота путем свержения назначенного мною законного венгерского правительства намеревались привести к власти своих людей, превратив тем временем территорию страны в арену арьергардных боев Германской империи…
Я решил защитить честь венгерской нации от посягательств бывшего союзника, который вместо предоставления обещанной надлежащей военной помощи намеревается полностью лишить венгерскую нацию ее величайшего достояния — свободы и независимости. Поэтому я поставил в известность здешнего представителя Германской империй о заключении предварительного соглашения о перемирии с нашими противниками и о прекращении с нашей стороны всяких военных действий против них…
Я соответствующим образом известил руководителей армии. Издан военный приказ, согласно которому воинские части, сохраняя верность своей присяге, обязаны подчиняться назначенным мною командирам. Я призываю всех честно мыслящих венгров следовать по благословенному пути спасения Венгрии…»
Большинство людей даже после этих слов оставалось стоять молча. На лицах отражалось какое-то нерешительное раздумье, как будто люди взвешивали смысл и ценность услышанного. Радости на лицах не было — было беспокойство.
Затем зачитывается военный приказ регента.
«Солдаты! Принимая во внимание соотношение противостоящих сил, я уже не ожидаю решающего, благоприятного для нас исхода в опустошительных боях, проходящих в центре нашей горячо любимой родины. Поэтому я принял решение просить о перемирии. Как верховный главнокомандующий вооруженными силами, призываю вас в соответствии с военной присягой с верой и безусловным повиновением выполнять мои приказы, отданные через ваших командиров. Наше дальнейшее существование зависит от того, как в этой тяжелой обстановке каждый из нас будет выполнять свой долг, насколько окажется дисциплинированным».
Я спешу по Большому кольцу, мне хочется видеть ликующие толпы людей. Ведь пришел настоящий праздник! Перемирие! Мир! Но мало кто открыто осмеливается выражать свои чувства. Я принадлежу к этим немногим. Мы, небольшая группа, хором скандируем: «Да здравствует сепаратный мир!» Большинство жителей столицы ведет себя нерешительно, неуверенно.
По радио передают марши. Трагикомично то, что звучат те же самые немецкие мелодии, и не просто мелодии, а военные марши, как и раньше. Может быть, просто под рукой не оказалось ничего иного. И этот факт становится символом. Он бросает тень на весь этот день, на весь Будапешт и, вероятно, на всю страну. Под рукой не нашлось ничего другого, не нашлось венгерского марша! Кто знает, может быть, наши музыканты и не написали настоящего венгерского марша? Ведь в течение ста, двухсот и кто знает скольких сотен лет мы мыслили немецкими категориями, а в последнее время уже и чувствовать начали так, как приказывали немцы…