Все смотрели на Паренька, только Уй глядел в окно.
— Теперь это трудно сделать: кажется, идут… — вдруг произнес он.
Все тут же разбежались по своим местам. На повороте дороги показались трое солдат. Двое из них очень медленно шли по склону справа от дороги, третий — по дну полуметрового кювета. Винтовки они держали в руках, и солнце зловеще отсвечивало на лезвии штыков. Когда они миновали поворот, показались еще пятеро или шестеро солдат.
— …Семь, восемь… девять… — вполголоса считал Бабяк. — Ну, выходите, выходите, ведь нас больше… Ага! Десять, одиннадцать…
— Без приказа ничего не делать! — сказал Гал. — Только когда скажу… Слушай, Паренек! Садись сюда, к самой стене. И если только пошевелишься… встанешь…
— Я все равно встану, — упрямо проговорил Паренек.
— Уй! — крикнул Гал. — Забери у него винтовку! Ты мне за него отвечаешь. Чтобы он не прикасался к ней!
— …Двенадцать, — продолжал считать Бабяк. — Ровно дюжина. Ну, еще будет?
— Мне что делать? — спросил Халкович. — Наблюдать за тылом?
— Наблюдай, — согласился Гал. — Это и будет главной твоей обязанностью.
— Больше пока не появляются, — заметил Бабяк. — Но и эти с трудом переставляют ноги, словно по смоле идут…
— Подождем еще? — крикнул из другой комнаты Келлнер.
Вместо Гала ему ответил Деме:
— Было сказано: действовать только по приказу!
— Тихо! — вмешался Гал. — Кто самовольно что-нибудь сделает… — Он запнулся, задумался. Сказать, что тот, кто посмеет самовольничать, будет отдан под военный трибунал?
Казалось, что двенадцать вражеских солдат так никогда и не отойдут от поворота дороги. Все они словно окаменели, лишь самые передние не раз оглядывались назад, где, по-видимому, скрывался их командир, а они ждали от него дальнейших приказаний, а может, и того, что он позовет их обратно.
— Какие подлецы! — ворчал Пако. — Четыре часа ведь еще не прошло. Договорились, а теперь что делают? Уже идут.
Бабяк засмеялся:
— Преувеличиваешь. Разве так идут…
— Кроме того, они еще и трусы, — продолжал Пако. — Им наверняка приказали стремительно атаковать нас, а им это, видите ли, пришлось не по вкусу. Жалкие трусы! Вот нам прикажут, так мы вам всыплем!..
Гал охотно поддержал бы их, и Бабяка, и Пако. Как хорошо, что у Бабяка не пропало желание шутить, смеяться. Хорошо бы, если бы то же делали и остальные! Ведь по выражению лица каждого из них видно, как напряжены их нервы, а этот смех хоть в какой-то мере разряжает напряженность, да и бормотание Пако тоже… Сейчас очень многое зависит от того, как они будут владеть собой. Двенадцать вражеских солдат еще очень далеко, открывать по ним огонь с такого расстояния нецелесообразно. Даже хорошо, что они так медленно двигаются. Сейчас играет роль каждая минута, каждая секунда — с каждым мгновением тень от фабричной трубы становится все короче и короче…
В маленькой комнате от злости застонал Деме. Галу хорошо был знаком этот звук. Ведь, того и гляди, люди не выдержат: начнут стонать, кряхтеть, ругаться, а там, смотри, кто-нибудь не выдержит и нажмет на гашетки… Нужно им что-то сказать, объяснить свой план и тем самым какую-то долю ответственности возложить и на них. Он ведь только формально командир над ними. Надо, чтобы каждый из них хоть немного почувствовал себя командиром…
Гал заглянул в маленькую комнату.
— Что-нибудь случилось? — спросил он.
Деме ничего не ответил, напряженно глядя на дорогу. Очки он спустил на самый кончик носа, чтобы с потного лба на стекла случайно не упала капля пота.
Гал встал так, чтобы все бойцы могли его слышать.
— Они еще далеко. В других условиях и то их следовало бы подпустить поближе. А сейчас пусть подходят как можно ближе. Пусть подойдут метров на пятьдесят — сорок… Я тогда скажу… Но уж нужно будет так стрелять, будто их не двенадцать, а сто двадцать, тысяча…
— Понятно, — проговорил Келлнер, когда Гал замолчал. — Неплохая мысль. Пусть видят, мерзавцы, что у нас тут всего достаточно.
— Хорошо, что мы понимаем друг друга. — Гал повернулся к Пареньку и добавил: — И ты, надеюсь, не забудешь, что я тебе сказал? Советую…
— На сколько их будем подпускать? — спросил Пако.
— Видно будет, — заметил Гал. — Пусть подходят.
— Сюда они никогда не доберутся… — проговорил Бабяк.
Прошло с четверть часа, пока двенадцать вражеских солдат подошли на расстояние ста пятидесяти метров. Видимо, по приказу они одновременно вскинули винтовки и выстрелили по зданию. Пули застряли в кирпичной стенке, и только две влетели в большую комнату, сбив над головой Халковича кусок штукатурки. Второй залп пришелся немного ниже. Затрещали рамы, в щит пулемета, за которым лежал Келлнер, ударила пуля. После третьего залпа все двенадцать солдат вскочили на ноги и двинулись в атаку. Сначала они бежали прямо, и Гал не спешил открывать по ним огонь, но вдруг они повернули направо.
— Огонь! — закричал Гал. — Всем огонь! Бабяк, бей с упреждением!
Первым заговорил пулемет Келлнера, сразу же за ним — Бабяка. Стреляли из четырех винтовок, а чаще всех Уй. Скоро к ним присоединилась и пятая: это Паренек не усидел на своем месте у стены и, схватив свою винтовку, которая лежала возле Уйя, побежал в другую комнату. Распластавшись рядом с Келлнером, он тоже начал стрелять.
Трое вражеских солдат сразу же свалились на землю. Остальные залегли и стреляли по зданию, стараясь сделать как можно больше выстрелов. Не прекращая огня, они, словно раки, отползали назад; чувствовалось, что им хотелось поскорее укрыться в придорожном кювете.
— Патронов не жалеть! — крикнул Гал. — Всем стрелять!
Еще один вражеский солдат упал на землю. Другой, лежавший рядом с ним, отбросил винтовку и, встав на четвереньки, неуклюже пополз к кювету. Он почти уже дополз до него, оставалось сделать два-три движения, как пуля ударила его в бок. Солдат вздрогнул, перевернулся на спину и замер.
«Так ему и надо, — подумал Гал, быстро загоняя в магазин новую обойму. — Только я опять ошибся. Они не атаковать нас хотели, а хотели закрепиться во дворе, за штабелями кирпичей…»
Вдруг пулемет слева от командира замолчал.
— Бабяк! Черт бы тебя забрал!.. — Гал собирался было крикнуть, что он не приказывал прекращать огонь, но, взглянув в сторону Бабяка, увидел, что тот наполовину свесился со стола, изо рта его течет струйка крови, а руки судорожно вздрагивают.
К Бабяку подскочил Уй и, сдвинув его немного в сторону, залег за его пулеметом.
Пятеро вражеских солдат из двенадцати все же добрались до кювета. Когда последний из них укрылся в спасительной канаве, Гал приказал бойцам прекратить огонь.
Теперь должна была наступить тишина, мертвая тишина. Людям надо было перевести дыхание, а потом опять предстояло продолжать ратный труд. Их целью было уничтожить как можно больше солдат противника.
Теперь же должна была наступить тишина, они заслужили передышку. Но как только смолкло оружие, на смену ему пришел негромкий, но ужасный шум. Пако, сам не зная зачем, начал вдруг собирать в фуражку разлетевшиеся во все стороны стреляные гильзы; и когда он бросал новую гильзу в фуражку, где их было уже много, раздавался тихий звон, словно где-то далеко-далеко, на самом краю света, звонили в колокола.
Келлнер тяжело дышал, беспрерывно покашливал, стонал и наконец так закашлялся, что несколько легче ему стало только тогда, когда Деме влил ему в рот несколько глотков воды из своей фляжки.
Паренек теперь сидел у стены, забившись в угол и втянув голову в плечи. Зубы у него стучали.
Из открытого рта Бабяка падали на пол капли крови. Все уже знали, что Бабяк убит, но никто не смотрел на него. Казалось, что никто из них не знал, что нужно говорить и делать в таких случаях…
Наконец раздался странный, похожий на треск, голос Гала:
— Ты что делаешь? — набросился он на Пако. — Прекрати немедленно!
Пако, стоя на коленях и глядя на Гала, протянул ему фуражку, наполовину наполненную стреляными гильзами.
— Ну… чтобы не валялись под ногами… — И, кивнув головой в сторону Бабяка, сказал: — Бабяка, кажется, убили.
Гал взял свисавшую со стола руку Бабяка. Она была уже холодной, так что не было необходимости щупать пульс. Постепенно и кровь перестала капать на пол. Вокруг пулевой раны застыл странный темный цветок…
Быть может, ему нужно было бы закрыть глаза… уложить по всем правилам на спину, сложить на груди руки, под них подложить фуражку…
— Уй!
— Слушаюсь!
— Шкаф для бумаг поставь вон туда в угол! И положите позади него товарища Бабяка.
Уй поднял тело Бабяка и, положив его в угол, придвинул шкаф.
— Вплотную не придвигай! — заметил ему Келлнер. — Место еще понадобится, всем нам. Так по очереди все туда и ляжем…
— Думаю, что это каждый ясно понимает, — сказал Гал.
— Конечно, — пробормотал Келлнер. — А разве я не то же самое хотел сказать?
— Мы все знаем, что находимся не на ярмарке, — проговорил Халкович. — Чего об этом говорить? Решено — и баста…
— И нечего фантазировать, — начал Пако. — Никто из нас не знает, что с кем будет. Это не от нас зависит. Поживем — увидим.
Гал втайне надеялся, что сейчас Деме изречет что-нибудь такое, что позволит свести весь разговор к шутке, и тогда здоровый смех бойцов прогонит этот сгусток тревоги, который у каждого где-то в груди и мешает свободно дышать. Но Деме молчал, тщательно протирая стекла очков голубым платком.
Гал понимал, что необходимо что-то сделать или сказать, как-то отвлечь людей от тяжелых мыслей. Командир крикнул Пареньку:
— Я тебе что говорил?! Ты почему не выполнил мой приказ?
— Не мог я…
— Товарищи! — обратился к бойцам Гал. — Нам нужно что-то с ним решать. Прошу высказываться.
Паренек испуганно поднял голову:
— Докладываю… ничего не надо со мной решать…
— А ты помолчи. Мы сами решим, а ты должен будешь подчиниться. Ну, что скажете? Мое мнение таково: ему нельзя здесь оставаться…