— Я удивляюсь, — проговорил Деме. — Вы столько всего сделали, а этого не можете забыть…
Гал молчал. Такое не расскажешь. Возможно, про такое никто не посмел бы рассказать. Разве можно забыть те крики, стоны, забыть выражение глаз расстрелянных.
Случай этот произошел на Тисе, незадолго до наступления румын. Гала вместе с четырьмя красноармейцами послали в дозор, приказав внимательно осмотреть местность, так как вблизи линии фронта часто шатаются какие-то подозрительные личности, бродят по ничейной земле. Там, где они появляются, линия телефонной связи оказывается перерезанной. Там находят убитых из-за угла красноармейцев или вдруг неизвестно откуда в красноармейцев летят гранаты.
Отправляясь в дозор, Гал был ужасно зол. Если бы его спросили, на кого он зол, он наверняка ответил бы, что на весь мир. Дело в том, что уже тогда ему было понятно, что они сражаются почти напрасно, напрасно несут такие большие потери на этом берегу, так как наступление румын, если только не произойдет какого-нибудь чуда (а какое чудо могло произойти?), окончательно затянет петлю у них на шее, погубит пролетарскую диктатуру. Это, собственно говоря, и было причиной его тогдашней злости.
Крепко сжав зубы, он двигался в голове дозора. Несколько позже бойцы заметили какого-то человека, крикнули ему «Стой!», но тот не остановился. В него стреляли, но он убежал. Вот тогда-то Халкович своим обычным спокойным тоном возьми да и скажи, что у беглеца, видно, хорошие ноги, как у зайца (или что-то в этом роде). Но Гал сразу же закричал, чтобы было тихо и чтобы никто и слова не смел вымолвить. Неохотно бойцы тронулись дальше, ворча и ругаясь, раздвигали ветки деревьев, которые мешали идти, хлестали по лицу, угрожая выбить глаза.
Все уже думали, что больше ничего с ними не случится и они спокойно вернутся в часть, как вдруг в кустах возле пересохшего рукава реки они обнаружили двух красноармейцев, которые лежали, плотно прижавшись к земле, по-видимому скрываясь от кого-то, так, по крайней мере, показалось Галу. Дозорные чуть было не споткнулись о них. Беглецы мигом вскочили на ноги и стали испуганно оглядываться, готовые убежать. Оба они были молоды. Один, повыше ростом, был во френче, в фуражке; на другом же не было френча, он был в одной рубашке и дрожал от холода. Никаких документов у них не оказалось. Задержанные объяснили, что отбились от своей части и теперь разыскивают ее. Насколько Гал помнил, они назвали ему номер части, которая находилась в двадцати километрах от того места, где-то под Сольноком.
— Что-то не то вы говорите, — набросился он на них. — Придумайте что-нибудь другое.
Высокий покраснел от стыда.
— Уж не думаете ли вы, что мы вас обманываем?
— А если думаем? Прячетесь тут без всяких документов, одеты черт знает как! Что можно о вас еще думать?
— Только то, что мы говорим, — ответил высокий, — а мы говорим вам правду.
Другой солдат съежился и стал как бы еще меньше ростом, только таращил свои большие глаза на Гала.
— Не миновать нам теперь беды, — тихо проговорил он. — Не миновать…
Затем они рассказали, что оба они из Пешта, студенты. А когда Гал накричал на низенького и спросил, где же именно он живет в Пеште, тот ничего не смог ответить, только дрожал и все время бормотал, что им не миновать беды. Другой, повыше, хотел было помочь товарищу, но Гал не дал ему говорить.
Нужно было немедленно решать, что с ними делать. Гал хорошо знал все приказы, в которых говорилось о бдительности. Он не забыл и того чувства, которое всегда охватывало его, когда он видел труп красноармейца, убитого белыми из-за угла, взорванный наблюдательный пункт или же перерезанную линию телефонной связи. Понятно, что дезертирам, бесчинствующим в тылу, и шпионам не должно быть никакой пощады. Но вот вопрос, кто эти двое? Возможно, они и на самом деле те, за кого себя выдают: отстали от части и сами не знают, как здесь очутились. Однако эта версия мало чем подтверждается, вернее, вообще ничем не подтверждается. Только тем, что они сами о себе рассказали. Собственно, говорил только один из задержанных, тот, высокий. Но мало ли что он может сказать! Факты говорили против них. А приказы требуют строгости. Следовательно, нужно немедленно решать, что делать с задержанными. Вести их в штаб нецелесообразно, так как и там от них большего все равно не добиться.
— Каким образом вы оказались в форме красноармейцев?
— Бойцам Красной Армии форму выдают, — ответил высокий.
— Но ее можно не только получить, но и где-нибудь достать, — заметил Гал. — Напарник ваш, видимо, оказался не таким проворным, как вы: не смог достать себе френч.
Гал удивлялся самому себе. Внешне он казался строгим и целеустремленным, а на самом деле в душе у него боролись самые противоречивые мысли. Действительно ли они контрреволюционеры? Да или нет? Кто может точно сказать? А решать это как-то нужно! И почему так трудно решить судьбу двух каких-то солдат, когда он на каждом шагу видит, как гибнут люди, его товарищи и друзья? Но тогда… Намного легче понять слепую злость человека, идущего в бой, чем принять решение и произнести: этих людей пустить в расход… Многие солдаты батальона, видевшие десятки убитых товарищей на поле боя, не смогли спокойно смотреть на смерть Альберта Гажи, который пытался дезертировать, но был пойман и приговорен к расстрелу перед строем батальона. Но ведь он заслужил смерть…
— А где же ваше оружие? Ведь в армии бойцам и оружие выдают, не так ли?
Этот вопрос смутил даже высокого. Он дернул узкими плечами и, запинаясь, ответил:
— В подразделении… оставили в обозе, положили на повозку и… заблудились.
Гал сорвал в плеча винтовку:
— Довольно обидно, когда тебя пытаются провести такими выдумками. В общем все ясно. Вы просто дезертиры. Ну, марш, десять шагов вперед!
Низенький, вытаращив глаза от страха, закричал, запричитал. Высокий, схватив его, потащил за собой. Отсчитав десять шагов, они остановились, повернулись лицом к дозорным. У низенького подкосились ноги, и он упал на колени. Высокий подхватил его под талию. Дула винтовок уже были нацелены на них.
Гал понимал, что сейчас ему нужно отдать приказ. Кроме него, никто не мог сделать этого. Красноармейцы нервничали, кто-то громко вздохнул. И хотя Гал принял решение расстрелять их, в душе у него росло сомнение, которое не позволяло ему сказать решающее слово. А вдруг они все же не враги? Два молодых человека… Стволы винтовок дрожали. В руках Гала винтовка тоже дрожала. Но нужно было отдать приказ. Чувства, сомнения — не в счет. Фронт, наступление противника, убитые из-за угла красноармейцы — все это требовало…
Галу казалось, что он так никогда и не произнесет решающего слова, как вдруг высокий сорвал с фуражки звездочку и, бросив ее под ноги, воскликнул:
— Vive la France!
И сразу же рука Гала обрела такую твердость, будто ее зажали в тиски. Раздалось слово приказа — загремели выстрелы. В низенького пришлось стрелять дважды, так как во время первого залпа все целились только в высокого.
В часть они возвращались с легким чувством, как люди, которые честно исполнили свой долг.
Позднее, часа через полтора, они снова проходили мимо этого места. На этот раз шла вся рота: им было приказано переместиться километра на два в сторону и окопаться на обрывистом берегу реки. Гал показал командиру роты расстрелянных диверсантов, о которых он недавно ему докладывал. Вдруг Деме выскочил из строя, подбежал к трупам и начал кричать, что он их знает, так как они вместе призывались в армию, вместе уезжали из Пешта. Все, кто ходил в дозор, переглянулись и, смутившись, отвернули головы… Ротный не стал укорять Гала, только пробормотал себе под нос что-то о том, что сейчас идет война, а эти сбежали из части.
Позже Халкович как-то спросил Гала, зачем же тогда высокому нужно было срывать с фуражки звездочку и кричать «Да здравствует Франция!». Гал был бледен и сказал, что он этого не знает. Хотя тогда он уже знал это. Не так уж трудно было догадаться. Просто высокий парень выкрикнул эти слова ради его, Гала, спокойствия, ради спокойствия остальных бойцов. Заметил их неуверенность, а не заметить ее было невозможно, увидел дрожащие дула винтовок, выражение сомнения на лицах бойцов. Надо было избавить их от сомнения. Как? Он мог только что-то выкрикнуть, чтобы бойцы, исполняющие отданный им приказ, избавились от сомнений и сделали свое дело, как положено. И если бы не Деме, который сам выскочил из строя, если бы не его слова, что он их знает…
С тех пор Гал никак не мог избавиться от огромной тяжести на душе, хотя не раз пытался убедить себя, что солдаты эти все равно заслужили пулю как дезертиры. Разумеется, произойди это в начале революционных событий, он легко бы примирился с самим собой, но сейчас, когда им грозил крах, поражение, гибель, когда перед глазами стояла безобразная картина будущего, тяжесть эта стала невыносимой. И он сам вынес себе приговор.
Именно поэтому Гал и взорвался, поэтому и накричал на Деме, когда тот сказал, чтобы он сам уходил отсюда…
— До сих пор я просил вас, а сейчас приказываю уходить! Собирайтесь и уходите, куда угодно! Я здесь командир.
Деме долго молчал, а когда наконец заговорил, то Гал почти не узнал его голоса, таким он был тихим и безжизненным.
— Я останусь здесь… и прошу вас, не кладите меня туда за шкаф… Просто потому, что мне здесь больше нравится…
— Зачем вас класть?.. Что вы говорите?
Но Деме уже ничего не ответил. Он чуть заметно пошевелился, на лице его выступил обильный пот, очки упали на стол.
— Почему вы молчите? Я перевяжу вас…
— Не нужно. Не стоит…
Быстрыми движениями Гал расстегнул на Деме френч, поднял вверх рубашку, расстегнул ремень и начал искать рану, а когда нашел ее, то Деме уже не шевелился. Голова его немного склонилась набок, глаза остались открытыми. Галу не оставалось ничего другого, как заправить на Деме рубашку, застегнуть френч. Мелькнула мысль: а не надеть ли Деме на нос очки?